Случай на станции Кречетовка. Глава III

ощерился: — Хозяин обещал меня отстарать, отпустить с кичи вчистую. Возвращусь по месту жительства, опять в Кречетовку, — и вдруг прервал рассказ. — Начальник, дай покурить, мозги прочистить. Память вдруг отбило…
      Воронов стерпел нахальство арестанта, то, что тот рассказывал, было крайне любопытно. Потому, прикурив папиросу, отдал Лошаку. Выпустив в потолок густой дым, Конюхов уже развязно продолжил:
      — Говорю черту: «Так ведь домой отпустите насовсем, и как там сгожусь?» Хозяин успокоил: «За большим дело не станет. Придет день, и объявится человек… У него или у них будет надежная ксива, даже не сомневайся... Задача будет плевая, даже слишком: приютишь, обогреешь, если нужно, поможешь с жильем», — пообещал, что проблем не возникнет, пристроишь в надежном месте. Но предупредил: «В чужие дела не лезь, твое дело — сторона, они как пришли, так и уйдут... Знай — любопытной Варваре нос оторвали...», — складно рассказывал Лошак, в лицах имитируя начальника лагеря.
      Сергей увлеченно поинтересовался:
      — Что там за кадр в лагере хозяйничал, часом, не еврей?
      К сожалению, Воронов знал, что до войны большинство руководителей исправительных лагерей и трудовых поселений граждане еврейской национальности. Сведущие люди пояснили, почему при определении на такую должность предпочтение отдавали преимущественно «Абрамам». Именно еврейские кланы и создали организованную преступность в Российской империи. Поэтому тюрьма — дом родной для сотен тысяч иудеев-преступников. Евреи-сидельцы изучили тюремную жизнь вдоль и поперек и по двоедушному складу природного характера приобрели уникальный опыт выживания в условиях заключения. Так вот эти знания и явились главной причиной такого рода назначения — кто больше них знал, как лучше обуздать арестанта, лишить узника воли к сопротивлению. Но в то же время это иудейское засилье в криминальной среде привело к образованию блатной элиты — воров в законе. Ибо еврейские «авторитеты» разработали своеобразный уголовный этикет и даже самобытный язык — воровскую феню. А наши русские урки и не догадываются, что живут и говорят по еврейскому образцу.
      — Да нет… — ответил Конюхов, — без сомнения, природный русак. Попов фамилия... Иван Иванович, — сплюнув на пол, уркаган растер плевок носком сапога и резко заключил. — Гнида первосортная! — увидав поддержку таким словам в глазах Воронова, Лошак гнусаво продолжил повествование, подражая речи начальника ИТЛ: «Ну а коли стукнешь органам, — сделал крысиное выражение, — так дня не проживешь, везде свои люди найдутся».
      — Русский говоришь... — прервал Воронов, — Попов — фамилия, проверим... — и махнул рукой, велев говорить дальше.
      — Я сдуру уперся, только ночью удавку, падлы, на шею накинули. Получалось, влип Вася по самые помидоры — кругом кранты. Вот и подписался… Лучше бы в лагере на колючку полез, стрелку не жалко магазин винтовки разрядить. Но смалодушничал... Ну а дома пообвыкся, да никто и не приходил до сей поры.
      Сергей решил не дать Лошаку перетянуть одеяло на себя. Урку следовало поставить на место. Арестанту положено знать, что если даже говорит чистую правду, то для следователя это единичный эпизод из обилия других дел. И второй момент — ценность слов арестанта. Сгодятся ли откровения заключенного для пользы дела, чем по существу помогут следствию...
      — Конюхов, лапшу на уши не вешай. Знаешь ведь, что проверить будет сложно... Даже если и не врешь — начлаг, коли не похарчился, то в отказ пойдет — якобы зек оговаривает честного человека. Ну как, согласен? Так что не сильно уж не заливай…
      — Б***ь буду, начальник, вот те крест не вру! — взорвался Лошак, а потом сник. — А там как знаете, начальник, хошь верь, хошь не верь... Мне теперь все едино…
      Воронову пришлось смягчиться, хотя повидал «артистов погорелых театров» достаточно.
      — Какая область или край, номер лагеря, когда сидел?
      Конюхов продиктовал, что спрашивали.
      — Ну а теперь… как Машкова с Мерином убивал?
      Лицо Лошака разом посерело, дед заложил трясущиеся руки под бедра.
      — Ну что теперь скажешь, «лошара»? А то дюже разговорился, мол, невинная душа... хозяин подставил...
      Конюхов облизал запекшиеся губы, уже и не знал, что делать для убедительности...
      — Даже и не думай хитрить, сволочь, — продолжал Воронов. — Соврешь, по каплям выдавлю правду. Лучше не вымудряй, говори как есть. Пойми наконец — с живого не слезу...
      — Понял, гражданин начальник, вижу — вы крутой спец.
      — Правильно. Говори уж, не томи душу.
      — Так чего говорить, с чего начать?..
      — Зачем убили Машкова и надругались над трупом... Для чего сожгли домишко... И не вздумай вертеть хвостом! Доподлинно знаю, что диверсанты от тебя получили такой приказ, — Сергей перевел дух и уже спокойно уточнил. — Ты Лошак по жизни полный кретин, тупой башкой такой расклад выдумать не мог. Кто надоумил? Чью волю исполнил, гнида!
      — И так, начальник, знаю, что жук я навозный. Потому как на духу расскажу, — и Конюхов обтер пятерней взмокший лоб.
      — Давай подробней…
      — Позавчера уже в потемках залетел в хату красный командир. В чинах не петрю, вижу только — у него три кубика.
      — Старший лейтенант по званию. Какого цвета петлицы, какая эмблема на них?
      — Цвет зеленый. Амблема — это что за хрень?
      — Вот дурень! Ну, такой маленький значок, танк там, пушки или еще что — сверху петлички.
      — Усек. Да... четко не разглядел, кажется, два ружья крест-накрест.
      — Понятно, в полевая форме... пехота. Продолжай дальше.
      — Ну, значит, этот старшой лейтенант начинает пугать. Мол, особист из военной контрразведки.
      — Постой, постой — особист говоришь... А на рукаве нашивка имеется — красная звезда?..
      — Да не знаю, не смотрел на рукава.
      — Ладно, тут черт голову сломит с этими «политруками-чекистами». Давай, не отвлекайся, что дальше?
      — Стал угрожать страшными карами, вроде того… если не подчинюсь, то мигом положит на месте, как последнюю тварь. Сказывал, мою подноготную доподлинно знают. Особисты, выходит, эти… Но чтобы заслужить прощение советской власти, Конюхов должен помочь в секретном деле. Якобы там приспичило по-тихому устранить одного фашистского гада. Назвал Семена Машкова… — и Лошак замолчал, сглатывая слюну.
      Воронов нутром чувствовал, что Конюхов нагло или даже примитивно врет, считает чекиста полным кретином. По имевшейся информации, в прошедшие дни ни госбезопасность, ни военная контрразведка оперативных мероприятий в Кречетовке не предпринимали. Но из подспудного иезуитского чувства позволил уркагану и дальше ломать комедию.
      — Что, «лошадка», в горле пересохло... Воды пока не дам! Продолжай дальше.
      — Тот командир сказал, что завтра утром заявится один солдат, скажет, мол, от немцев… — мужик замялся, соображая, что еще присочинить.
      — Давай, не тяни, рожай быстрей! — в душе Сергей под ноль бы изничтожил охамевшего Лошака.
      — Кликуха солдата — Мерин, он покажет маляву одного кореша. Я должен помочь с хазой спрятаться до поры... Но дано еще секретное задание, — и тут Лошак заговорил как по писаному, будто заранее вызубрил назубок: «Скажи, что получил указание из Борисовской школы, от самого капитана Юнга. Короче, приказ центра подлежит беспрекословному исполнению».
      — Продолжай, слушаю внимательно, — одобрительно поддакнул Воронов.
      — Ну, там... заставляет не тянуть резину, срочно убить снабженца Машкова. Знаю бедолагу — в ОРСе работает, — заодно заметил Лошак, — Но это семечки… Нужно парню отрезать язык и выколоть зенки, только так, не иначе. А домишко мужика — взять и сжечь. — Конюхов сотворил невинную физиономию. — Военный велел только сообщить приказ тому Мерину… А уж что и почему, не мое собачье дело, — и как бы в оправдание весомо добавил. — И еще командир пояснил, что наша контрразведка хочет поломать немецкие планы и наказать злейших врагов и предателей советской власти. Ну а потом подробно расписал, что и как делать…
      — А ты, мудила, грешный, взял и сразу поверил и подчинился... Не смеши, Лошак...
      — Дык, сам в разум не возьму... на первый взгляд, как бы и наш красный командир, да и по виду — партийный. А с другой стороны, может — одна шайка-лейка с лагерным хозяином, оба на фашистов впахивают... Тут уж ломаться не приходится. Делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Чикаться не станут... так-то вот, гражданин начальник.
      — Заливай, заливай! Так и поверили диверсанты. Подумаешь, капитан Юнг, центр — в Борисовской школе… А где кодовая фраза, ну, пароль, по-колхозному говоря?
      — Да, имелась такая... На крайний случай особист велел запомнить и сказать такие слова. — Конюхов надолго задумался, вспоминая, потом развел руками и сожалеюще выговорил. — Гражданин начальник, вылетело из головы. Там куплеты стихов долбанутых, по листочку их учил... Командир дал, велел потом непременно сжечь. Говорил, перевод с иностранного языка. — Лошак зачесал голову. — То ли Морозова, то ли еще цаца дореволюционная... А, вспомнил — Холодова, — и мигом поправился. — Нет, похоже, еврейская фамилия... Ну, там стихи про виденья в тумане, пацану снятся сны и слюнявая барская дребедень. Да не помню в точности, быстро забыл… А Мерин, похоже, знал наизусть, вытянулся как по команде.
      «Начало «Фауста» в переводе Холодковского», — сообразил Воронов, изучая немецкий, он читал подстрочник «Фауста» Гете.
      — Так… по виду это военный человек, а не гражданский шпак в мундире? Надеюсь, сумел различить, сопливый мальчишка поймет...
      — Военный, глотка луженая, сразу видно, командирский замес.
      — Личико описать, надеюсь, сможешь? — Воронову ничего не осталось, как прикинуться, что верит измышлениям Конюхова. А впрочем, неужели примитивный босяк способен на такую хитросплетенную ложь... Хотя и правдой этот бред сивой кобылы назвать нельзя.
      — Смогу! Как не смочь, — уверенно ответил Конюхов.
      — Ну, вот и сладились. По этому вопросу со следователем работать будете. А пока расскажи-ка еще о Мерине и той записке. А то вчера спешил... до конца не выслушал.
      Конюхов тяжко вздохнул, напрягая память, хрустко потянулся.
      — Да уже говорил, Мерин пришел не один. С ним в паре — второй, пожиглявей, но тоже крепыш еще тот... Назвался Еремой. У главного ксива Кирпича. Мыс кирей на Печере от цинги загибались. Корефан просил помочь. Как положено, оказать содействие... — подчеркнул Лошак, — маляву я сжег, — предупредительно заметил уголовник.
      — Что написано там в точности, постарайся сказать!
      Конюхов на минуту задумался, затем стал проговаривать по слогам, тут, видимо, память деда заработала без сбоев:
      — Лошак, за Мерина зуб даю. Слушай, как отца родного. Сделай ништяк... Так надо. Помнишь матрешку... Кирпич.
      — Что за матрешка такая? — переспросил Сергей.
      — Это тоже знак. Мы одной марухе в лагере здоровенную матреху выточили. Так... на память.
      — Дальше! Ну, ну... Не тяни резину, дальше рассказывай.
      Ничего нового Лошак не сообщил, повествование старика сходилось с рассказами Еремы и Мерина. Видимо, так и было на самом деле, немецкий