10
Зимнее солнце поздно встаёт. Тёмная ночь да мороз батюшка правят своей властью. На малый срок огнекудрое солнце является пред народом. Выйдет, скоро промчит в колеснице, да и опять в хоромах своих спрячется. Не совладать ему с ветром колючим, да морозом жгучим: короток день — далеко ещё до весны.
Звенит колокольчик, далеко разносится его одинокий звук, отражаясь о снежный панцирь. Слепит глаза искристый снег на ярком солнышке. Резво бежит средь спящих полей каурая лошадка. В санях зарывшись в соломе сидят двое. Это Любим и Заряница. Стоило большого труда им уговорить матушку остаться дома, когда ранней зорькой они отправились к Горелому озеро. Туда путь не близок, но если, не мешкая выехать с рассветом, то в самый раз засветло управишься. Однако дорога лишь до болот доведёт, а дальше, увы, пути нет. В чертоги лесные только отважные охотники хаживали. Случилось и Любиму прошлой зимой здесь бывать с деревенскими промысловиками. Видели они ту черную скалу в отдалении, да тропы лосиные сходящиеся к ней, но не решились подойти ближе — убоялись язычников, коими молва, бродившая промеж народа, населила здешние места. Нынче ж другое дело. Сами ищут встречи.
Вот оно, то место, куда стремились люди не испугавшись ни мороза, ни зверя голодного, ни наговоров людских. Черная, когда-то обожженная огнем, скала, словно перст возносится в небо. Великие камни, сгрудившись вкруг неё, образовали обширный грот. Низкий рубленный в лапу дом, крытый берестой, преграждал вход. В морозном воздухе витал запах обжитого человеком жилья. Белый дымок из трубы столбом возносился к небу, растворяясь в темнеющих облаках. Наступающие сумерки сгущая краски образовывали на великом холсте небосклона новые цвета. Сине-лиловые тучи горизонта вдруг вспыхнули, закипели багрянцем. Будто из жерла вулкана, по всему небу, по всей округе выплеснулся алый пурпур. Солнце, коснувшись кипящего небесного варева, расплющилось, как бы сопротивляясь и отдаляя минуту полного поглощения, и помедлив, окунулось в остывающий горизонт, забирая с собой краски царского одеяния.
Каурая лошадка остановилась и стала рыть копытом; поддужный колокольчик жалобно вторил каждому удару. Дверь на крыльце скрипнула и, выпуская из избы клубы белого пара на двор вышел высокий старик в сером армяке накинутым на широкие плечи. Тяжелой поступью, опираясь на посох он подошел к прибывшим. Суровое, испещрённое глубокими морщинами, лицо, словно сошедшее с резных деревянных идолов стоящих во дворе, окрашенное кровавыми отблесками заходящего солнца могло показаться устрашающим, но седина, ниспадающая на плечи, борода, лежащая на мощной груди, смягчали первое впечатление, придавая суровому лицу святость. Не говоря ни слова он взял лошадь под уздцы и отвёл на крытых соломой двор. Парень и девушка, окоченевшие от холода, не сразу могли выбраться из саней — старик помог им. Опираясь на его руку, Любим ощутил силу в мышцах старца, что не вязалось с его многолетствием*. Лошадь распрягли и заперли в стойле по соседству с коровой, предварительно усыпав земляной пол охапками сена.
Проводив гостей в дом, старик скинул армяк и, усевшись за стол внимательным, прозорливым взором оглядел гостей. Смягчились очи суровые, выправились брови насупленные, — не внешность осмотрел, но внутрь каждому заглянул и сердца нашел в страдании горьком. Движением руки предложил сесть к столу. В горницу вошла румяная от печного жара, женщина в плоском кокошнике расшитым цветным узорьем, изображающим рожаницу с лосиными рогами, в животе которой была небольшая женская фигура. Серебряные рясны дождевыми каплями спускались до плеч. Поверх красного сарафана, украшенного узорной тесьмой, пестрел фартук с вышитыми фигурами Макоши и всадников скачущих по квадратным знакам плодородия.
— Моя дочь, Лада — нарушив молчание, произнёс хозяин — и продолжил:
— Вижу, испили вы зло полной мерою, коль скоро без страха ко двору явились и в дом мой войти не убоялись вопреки недоброй молвы людской. В поклоне низком вижу благочестие ваше и душевную чистоту, не замаранную грешными помыслами. Беда вас ко мне привела, сотворённая потворником силы тёмной. Раскройте уста, освободите мысль сюда приведшую.
— Отец, дозволь сим именем величать тебя, провидению было угодно лишить нас родительского попечения, посему не прогневайся. Будь ты отцом добросердным. Сердца наши горят и мутиться разум от незнания к кому обратиться с бедой неведомой. За учением и наставлением твоим пришли: — и поведала Заряница свою историю, излила душу благочестивому старцу. Дочь хозяйская, Лада тем временем накрыла стол вечерить и с краю села, на Любима поглядывая. Долга была беседа.
Внимательно выслушал хозяин гостей. Взял в руки куклу Петрушку, разглядел со всех сторон, внутрь глянул как в варежку. Задумался брови насупив.
— Потворник сей пришлый, не наших земель, зло принёс с вечОру*. От чего заклятия им сотворённые ещё разгадать надо, — проговорил хозяин. И распахнув угол рубахи, растирая грудь, закончил; — посему погостите у нас, покуда ухищрения ихние не разведаю.
— А как же матушка! Она–то в волнении, возвращения нашего дожидается. Никого кроме нас у неё не осталось.
— Дочка моя, Лада об этом позаботиться. Правда, Ладушка?
Дочь хозяйская хитро улыбнулась.
— Не о чем более и баять. Утро вечера мудренее. А мне самое время в спор с колдуном вступить. — И забрав куклу, старик вышел в сени.
Лада молча застелила постели на лавках, засветила свечу ночную и вышла вон из горенки.
Пришедший ночью мороз согнал с небесного свода паволоки мглистые, снял патину со звёздного серебра — воссияли звёзды пуще прежнего. Блещут будто адаманты княжеские. Осветились леса, поля и болота в красоте соревнуясь. Но зловеща та красота, губительна для живого. Не пощадит мороз никого, превратит в глыбу ледяную. Горе человеку, коль покинет он свой тёплый кров, в сей неурочный час. Оттого кругом тишина. Мертвая тишина! Только Навьи, жуткие спутники смерти, бледными призраками колыхаются в ледяном воздухе. Всё вокруг в белый саван одето.
Вышла на двор Лада. Увидели её Навьи, бросились к ней, но не тут то было. Обернулась женщина лосихой и, оттолкнувшись от земли своими длинными ногами вскочила на купол небесный и, высекая звёздные искры, понеслась по нему как по пастбищу. Тогда и скатилась яркая звезда в крестьянский дом, и, проникнув светлым лучом в горницу, растелилась белым полотном по столу.
11
Встав рано поутру, вдовица не сразу узрела на столе диковину, а когда растопила печь и, замесив тесто для лепёшек, уселась на лавку, вытирая руки о передник. При взгляде на стол женщину взяла оторопь. На чисто скоблёный досках лежало, непонятно откуда взявшееся, полотенце из домотканого полотна. Во всю ширину там красовалось вышитое узорочье: домик с двускатной крышей в котором, занимая всё пространство, вписана шелком стилизованная фигура женщины-рожаницы. Вкруг дома украшенные различными цветами–узорами столбы с птичьими и звериными головами. По обеим сторонам изображены кони-ладьи; на одном женщина на противоположном мужчина. В верхнем ярусе небесного свода небольшие женские фигурки шиты, а по бокам у них солнечные диски, будто сквозь них прошедшие. Нижний ярус, что землю нашу показывает, орнаментом растительным расписан с двуголовыми птицами-ладьями плывущими по подземному морю.
Мать Любима, вдова солдатская, с опаской прикоснулась к полотну. В недоумении сидела она и разглядывала расписанный шелковым шитьём рисунок. Сробела поначалу мать; тревога за жизнь сына застучала в сердце материнское. Каково последнего сына потерять. Развеять любовь свою и счастье по ветру. Одной остаться. Бурьян да сорну траву вкруг себя собирать.
Слёзы оросили иссушенные годами и невзгодами, ветрами и солнцем, некогда горящие румянцем ланиты. Опьянённая дурманом страха сидела женщина, закрыв лицо руками, слезьми уливаясь. Плачет как мала птичка, белая перепёлка:
Охти мне, бедной, горевати!
Хотят сырой дуб зажигати,
Моё гнёздышко розорити,
Мои малыи детушкии побити,
Меня перепёлку поимати.*
Как вдруг ощутила лёгкое прикосновение. Даже не прикосновение почудилось, но как дуновение от опахало. Вздрогнула, подняла голову, осмотрелась. Будто ветерок лицо освежил, слёзы высушил. Думы горькие в миг поразвеялись, прояснились мысли — словно божественная благодать сошла. Вмиг уразумела смысл шитого узорочья: словно вошедший в неё дух послужил толмачом и перевёл смыслы славянского орнамента, языка предков. Неделю, семь дней, прогостит её милое дитятко с девицей в доме доброхотных хозяев, прежде чем сядут они в сани и пустятся обратно. И будет хранима их путь-дороженька силами могучими, ибо с миром и чистыми помыслами вошли они в дом божественного Рода и рожАницы.
Минули семь дней в ожидании, прошли как семь братьев близнецов друг на друга похожие. Сердце матери всё сильнее бьётся, ежеминутно наполняясь поочерёдно то тревогой, то надеждой на близкую встречу с сыновьями.
Ушел месяц Студень, а на смену братец его явился, прозванный в народе за сильные и жгучие ветра северные да мороз трескучей — Стужень*.
Вечерней зорькой уже возле дома послышался колокольчик. Но в звуках его не слышалось обычного задорного веселья. Звучал он как-то одиноко, расстроенно. Может от мороза изменился голос его? Застыл язык и покрылся инеем. Не звучит, не вещает издалека о прибытии. Не к добру это! Ох, не к добру!
Хотя и готовилась мать встретить своих детей да запоздала выбежать на крыльцо. Уже в избе на пороге в облаках холодного пара узрела двоих. Вошедший Любим во взгляде матери прочел вопрос. Ничего не ответил с порога, а скинул тулуп с Заряницы и помог её на печь взобраться; даром что овчина толста да мороз крепок — найдёт недостаток, пролезет к телу и давай студить. Разделся сам и, прижавшись спиной к печи, устало вздохнул, растирая покрасневшие руки. Мать, поняв всё, поспешила достать из печи горячие щи с соленой рыбой.
За столом сын рассказал матери, как гостили они на Горелом озере, как приняли их хозяева. Доложил всё подробно и обстоятельно. С грустью и слезами поведал печальную весть о невозможности до времени возвернуть Ждану прежнее обличие. Единственно, что с помощью заговоров, оживил кудесник куклу на срок от утренней зорьки до вечерней. Да вот только с приходом ночной тьмы Петрушкой вновь могла овладеть колдовская сила.
— Велик колдун своею черной магией дарованной предтечей всяческого зла. Не в силах старцу волхованием развеять чары вражьи, ибо утрачена в народе вера отцов дарившая всем силу. Предали веру родителей своих, родившиеся вновь народы, отреклись от
