Семён уже собирался идти домой, когда ему позвонили из клиники и сообщили, что Танюшка умирает.
Всё-таки настал этот роковой день, когда её слабенькое сердечко исчерпало все свои возможности
и стало отстукивать последние, еле ощутимые и неровные удары.
Девочку перевели в реанимацию, подключили к аппарату жизнеобеспечения и ввели в искусственную
кому. И это было всё, что, что в данной ситуации медики могли для неё сделать.
А дальше… А дальше — ничего… Пустота…
Надежды на донорское сердце и так были невелики, а теперь и времени практически не осталось…
В детский дом к Семёну Танюшку перевели полтора года назад, когда она достигла возраста,
разрешённого для трансплантации, и поближе к клинике, где такие операции проводились.
Как раз в этой клинике извлекли пулю из сердца Семёна.
Семён сразу обратил внимание на Танюшкину душу. Она была невероятно красивой — нежнейший
светло-голубой перламутр! Такой красоты он ещё не видел.
Эту невысокую, хрупкую девушку, почти девочку, полюбили все, начиная с малышни и заканчивая
персоналом. Обожали её и в клинике. Танюшка и в самом деле была на удивление светлым человечком:
спокойная, уважительная и улыбчивая, она как солнышко согревала всех вокруг себя.
Она понимала, что её сердечко в любой момент может остановиться, но уже не боялась — устала бояться.
Танюшка смирилась и просто жила. И вот этот роковой день настал.
Она умирала…
Два дня отделение находилось как в трауре. Разговаривали полушёпотом, не хлопали дверьми,
не топали, не шаркали, как будто боялись разбудить спящую Танюшку. Невозможно было смириться
с тем, что с минуты на минуту этого замечательного человечка может не стать…
Но вдруг в ночь на третьи сутки в отделении поднялась беготня и суматоха.
Оказалось, что в соседнем, сердечно-сосудистом отделении только что от разрыва аневризмы мозга
скончался молодой парень, и его сердце по основным параметрам должно было подойти Танюшке.
Срочно вызвали две бригады хирургов и буквально через полчаса Танюшку забрали в операционную.
Пока её готовили к операции, зав. отделением позвонила Семёну и попросила его срочно приехать,
чтобы подписать бумаги, разрешающие эту операцию. Семён, не мешкая ни минуты, помчался в клинику.
Подписав все бумаги, он решил дождаться конца операции здесь, в коридоре.
Время тянулось как резиновое. Семён то садился на диванчик, то мерил шагами коридорчик, то снова
садился и шептал, шептал, обращаясь к НЕМУ:
— Господи, спаси эту девочку, как спас когда-то меня! Ты дал мне возможность видеть, и я увидел
её душу. Такой чистоты и красоты я не встречал ещё за все эти три года, что вижу. Не дай погаснуть
этому солнышку…
Спаси её… Спаси…
А время тянулось… Тянулось…
Наконец дверь открылась и вышел Аркадий Иванович, ведущий хирург этой клиники, тот самый, что
делал операцию и Семёну. Лицо у него было то ли расстроенное, то ли озадаченное.
Сердце Семёна рухнуло куда-то вниз, ноги стали ватными.
— Она… — у Семёна язык не повернулся произнести — «умерла?»
Аркадий Иванович как будто очнулся,
— Нет, нет, молодой человек, успокойтесь. Операция прошла очень хорошо, я бы даже сказал — слишком.
Я тридцать лет делаю такие операции, но ещё никогда не видел, чтобы донорское сердце так идеально
подходило пациенту! Абсолютно по всем параметрам! Как будто это его собственное сердце. Невероятно!
Оно даже застучало охотно, без всякого принуждения. Просто чудо какое-то…
— А я могу хоть одним глазком? — заикнулся было Семён.
— Молодой человек, я надеюсь, мне не нужно вам объяснять, — начал заводиться Аркадий Иванович…
— Нет, нет, не надо, успокоил его Семён, — только скажите, когда я смогу её навестить?
— Через три дня, а сейчас идите и отдохните, ночка была не из лёгких.
Первое, что почувствовала Танюшка, когда отошла от наркоза — биение сердца в своей груди —
уверенное и ровное. Она поняла, что её прооперировали. Своё сердце она почти никогда не чувствовала,
оно билось слишком слабо и неуверенно, даже прослушать пульс было затруднительно, а тут кажется,
что даже грудная клетка подпрыгивает.
— Как сильно и громко стучит сердце, — прошептала Танюшка.
— Проснулась? Ну вот и хорошо, — защебетала пожилая нянечка, дежурившая возле неё.
— Это хорошо, что стучит, так и должно быть. Как ты себя чувствуешь?
— Больно…
— Сейчас, милая, — засуетилась нянечка, — сейчас я позову врача, тебе введут обезболивающее и
снотворное. Сон для тебя сейчас — лучшее лекарство.
Когда врач ушёл, нянечка ещё долго поглаживала Танюшкину руку.
— Спи, солнышко ты наше, набирайся сил… Я буду рядом.
Хотя операция и была успешной, но для ослабленного организма она оказалась тяжёлым испытанием.
Не так быстро, как хотелось бы, но Танюшка поправлялась и с каждым днём набиралась сил. Появился
аппетит, кожа вместо болезненно-бледного постепенно приобретала здоровый цвет, всё чаще на щеках
появлялся румянец.
Семён навещал её каждый день — когда один, когда с кем-то из воспитанников или из персонала, а когда
и с женой Катенькой.
Всё было просто замечательно, если не считать Танюшкину душу — она стала гораздо больше, чем была
до операции: всё тот же нежнейший перламутр, но теперь он занимал почти всю грудную клетку!
Семён никак не мог понять — хорошо это или плохо. На поведении Танюшки это никак не сказывалось,
она как была милой, доброжелательной девочкой, такой и оставалась. И он подумал, что время всё
покажет, всё разрешит и расставит по своим местам.
Настал день выписки. Провожать Танюшку собрался весь свободный персонал и и многие «ходячие»
пациенты. Её обнимали, желали долгой и счастливой жизни и просили хоть иногда заходить навещать их.
Семён и Танюшка вышли на улицу. Там правила бал весна. Пышным цветом цвела черёмуха в больничном
парке. Стоял терпкий, густой аромат. Казалось, что его нужно не вдыхать, а пить большими глотками,
как сладкий сироп в детстве.
— Как же хорошо жить! — воскликнула Танюшки и засмеялась в голос первый раз за последние несколько
лет.
— Ну что, пройдёмся пешочком, подышим весной? — спросил Семён.
Танюшка радостно кивнула.
Они медленно шли по городу, наслаждаясь весенним солнышком и теплом.
Вдруг Танюшка резко остановилась. На её лице появилось напряжённое выражение, как будто она
усиленно пытается что-то вспомнить.
— Танюшка, что случилось? — спросил Семён.
— Кажется, нам надо кое-куда зайти, — неуверенно ответила девочка.
— Куда?
— Вон в тот дом, — она кивнула в сторону зелёной пятиэтажки.
— А зачем?
— Не знаю, но чувствую, что надо…
— Ну, раз надо — пойдём.
Семён терялся в догадках. Но чтобы узнать, надо сходить — вполне справедливо решил он.
Танюшка уверенно направилась к дому. Они зашли в третий подъезд, поднялись на пятый этаж и
подошли к квартире 59. Немного поколебавшись, Танюшка позвонила. Дверь открыла женщина
средних лет с траурным чёрным шарфиком на голове.
— Вам кого? — спросила она.
И вдруг неожиданно каким-то дрожащим голосом Танюшка произнесла:
— Мама…
Женщина прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать и стала медленно сползать на пол.
Семён подхватил её под руки, отвёл в комнату и усадил на диван. Из глаз женщины хлынули слёзы.
Она плакала и повторяла:
— Сыночек мой… Сыночек…
Танюшка стояла какая-то потерянная и ничего не понимала, а Семён ясно увидел в груди Танюшки
вторую душу.
Обе души были настолько одинаковые, что казались одной большой душой. И сейчас, только благодаря
их разному эмоциональному состоянию, стало видно, что их две. Одна как бы замерла и по ней медленно
перекатывались перламутровые волны, вторая же активно пульсировала и выбрасывала перламутровые
фонтанчики.
И тут Танюшка увидела на комоде фото молодого человека в траурной рамке.
— Саша! Это же Саша! Но мне сказали, что он уехал лечиться за границу, когда я приходила его проведать.
Воцарилось тяжёлое молчание. Первой нарушила его Танюшка:
— Так, значит, это его сердце мне пересадили? Зачем? Она заплакала горько и безутешно.
— А затем, что он сам так хотел, — сказала Сашина мама.
— Он прекрасно понимал, что не жилец, проклятая аневризма была неоперабельной. Она была слишком
большой и находилась в очень опасном месте. Шансы на благоприятный исход операции были практически
нулевыми. Лучшее, что могло быть после операции, это паралич или вообще остаться овощем.
Он подписал бумаги, где завещал своё сердце только тебе, а с меня взял слово, что я не буду против,
а если понадобится, то тоже дам своё согласие. Я дала… Это была последняя воля моего сына.
— Он здесь, — неожиданно для себя сказал Семён.
— Кто? — разом спросили Елизавета Петровна и Танюшка.
— Саша. Он здесь, — повторил Семён и, уже обращаясь к Саше, спросил:
— Саша, мы можем поговорить? Ты же произнёс «мама», хоть и не своим голосом.
Танюшка устало присела на диван, откинула голову на спинку и закрыла глаза.
Через минуту, не меняя позы и не открывая глаз, произнесла:
— Да, можем, но не долго, сегодня заканчивается время, когда я могу уйти. Если не уйду сегодня, то
навечно застряну между мирами. Мне надо было сразу это сделать, но я боялся, что одна Танюшка может
не справиться.
Сначала я помогал ей перенести операцию, потом — послеоперационный период. Большую часть боли
я брал на себя, она ведь такая маленькая и слабенькая!
Я очень её люблю и не говорил ей этого только потому, что ни у неё, ни у меня не было будущего.
Но теперь Танюшка сможет жить за нас двоих.
А ты, мамочка, не убивайся так. Помни, что часть твоего сына — самая важная часть — остаётся здесь,
в Танюшкиной груди. А когда у неё появятся дети, эта часть будет и в них. Я тебя тоже очень люблю,
мамочка... Береги себя! Когда Танюшка очнётся, обязательно скажите ей, что я очень, очень её любил…
К сожалению, мы не можем бодрствовать одновременно и слышать друг друга.
А теперь — прощайте. Меня зовут...
Семён видел, как душа Саши начала сжиматься, а когда стала размером с теннисный шарик, выплыла
наружу. Некоторое время она парила над Танюшкой, потом коснулась её щеки и поплыла к матери.
Коснувшись и её щеки тоже, она сделала круг над головой Семёна и, пройдя сквозь стекло, растворилась
в весеннем нежно-голубом небе.
— Он поцеловал меня в щёку, — всхлипывая сказала Елизавета Петровна, — я почувствовала тёплое,
лёгкое, как ветерок, прикосновение, — она держалась за щёку, как будто пытаясь навеки удержать это
прикосновение.
— Да, я видел, — подтвердил Семён, — потом его душа прошла сквозь окно и поднялась в небо.
Танюшка открыла глаза и испуганно вскочила.
— Ой, я, кажется, заснула… Извините…
Она растерянно и виновато улыбнулась.
— Ничего, доченька, это потому, что ты ещё не совсем оправилась после операции.
Елизавета Петровна засуетилась.
— Сейчас я заварю свеженького чайку. У меня есть вкусное печенье. Поешь сладенького и тебе сразу
станет легче.
— Мы бы с удовольствием, Елизавета Петровна, но у нас мало времени. Дома дети приготовили Танюшке
торжественную встречу. Они
