имела совсем светлый оттенок, как у хозяев, никогда не работавших в полях, хотя, по словам Ильба, даже крыши над головой в последние годы у приезжего не было. Был он старше меня, наверное, года на четыре, и тогда мне казалось, что это очень большая разница.
— Ма́ура! — прикрикнул на него Ильба, уже входящий в дом. — Разгружай мешки и тащи в погреб!
Тотчас подчинившись, тот взвалил на себя все три тяжеленных мешка с репой одновременно и понес их на плечах, словно это были пуховые подушки. И я понял дополнительную корысть господина Лабинги — усыновленный им подросток обладал недюжинной силой.
Проходя мимо, он на миг задержался, внимательно меня изучая. Я глядел на него снизу вверх, робея под пронзительным взглядом необычно продолговатых узких глаз.
Большой рот его расплылся в зубастой улыбке, оказавшейся вдруг такой теплой и светлой, что я незаметно для себя разулыбался в ответ.
— Здравствуй, — произнес он, так и стоя напротив меня со своей ношей. — Тебя как зовут?
— Я… я Ба́назир, господин, — ответил я смущенно.
Скрипнула дверь, и ушедший было хозяин Лабин-нег снова высунулся наружу:
— Ты где застрял, оболтус?
— Иду, почтенный! — откликнулся тот, на прощание подмигнув мне, и быстро проследовал к дому.
* * *
Следующее утро выдалось ясным и солнечным. Я шел к опушке леса с лукошком и гордился, что отец доверил мне набрать разных ягод, которые он обычно сушил для настоек и лекарств на зиму.
— Стой! Стой, гаденыш, кому говорю!
Я застыл на месте, мигом растеряв весь свой задор. На меня со всех ног неслась растрепанная, раскрасневшаяся баба с перевернутой метлой в руках. Судя по чистым юбкам без заплат, это была одна из богатых хозяек. Когда у меня окончательно душа ушла в пятки, она неожиданно пробежала мимо, не обращая на меня никакого внимания и продолжая выкрикивать зычным хрипловатым голосом:
— Ах ты, рыжая нечисть, чтоб те сгинуть! Ишь, че вздумал!
По ветвям над моей головой как волна прошла, и несколько листьев осыпались на землю, но, подняв глаза, я никого не увидел.
Хозяйка остановилась, запыхавшись, постояла немного среди деревьев, гневно озираясь по сторонам. Затем наконец сдалась и повернула назад.
— Ничего, еще попадешься у меня, прохвост чумазый! — бросила она на ходу. — А ты не мешайся тут посреди дороги! — раздраженно оттолкнув меня, она двинулась обратно к домам, опираясь на свою метлу.
Ошарашенный, я продолжил путь. Внезапно что-то промелькнуло как молния, и передо мной возник тот самый подросток, привезенный господином Ильба накануне. От неожиданности я снова вздрогнул.
— Не успели вчера толком познакомиться, — улыбнулся он мне. — Я Маура, хотя это ты уже знаешь.
Он вынул из-за пазухи маленький узелок, в котором оказались соты с диким медом.
— Бери. Это тебе.
Я недоверчиво принял дар, сразу не удержавшись и откусив краешек сот.
— Спасибо, господин…
— Да что ты заладил с этим «господином»? — воскликнул он. — Ладно уж Ильба, но я-то?
— А кто же вы? — спросил я так же удивленно.
— Я тебе только что сказал! Ну откуда вообще появились эти обычаи? Кто-нибудь знает?
— Какие обычаи? — не успевал я проследить за ходом его мыслей.
— Забудь, — махнул он рукой. — Так ты Баназир, значит. А «Бан» можно?
— Как вам угодно, господин.
— Слушай. За каждый раз, когда ты меня так назовешь, будешь получать щелбан. Понял?
— А что это такое?
— А вот что, — он щелкнул меня по носу, совсем легонько. — Но в следующий раз мало не покажется.
Если бы он впоследствии исправно приводил в действие свою угрозу, то вскоре на моем носу не осталось бы живого места, так как я не мог и помыслить о том, чтобы обращаться к нему как-то иначе. Каким бы ни было его положение до этого, теперь он являлся приемным сыном господина Лабинги и будущим наследником имения, а значит, и моим хозяином [1] тоже.
С любопытством разглядывая румяное лицо собеседника со свежей царапиной поперек переносицы и одной из щек, я непроизвольно отметил про себя, что веснушек у него не было совершенно, что его нос был весьма непривычной формы — прямой и чуть заостренный, но с поперечной выпуклостью над кончиком, и что подбородок его был отмечен неглубокой вытянутой ямочкой.
— Хватит на меня пялиться, — не выдержал он, и я тут же смущенно отвел взгляд.
— А за что… — решился поинтересоваться я, вспомнив о преследовавшей его хозяйке.
— Эх, — махнул он рукой и ухмыльнулся, не дав мне закончить вопрос. — Недоразумение вышло. У них там младенец на дворе долго плакал, я и влез через забор, на руки его взял и стал успокаивать. Тут она выходит из дома, видит меня, хватает метлу и так далее… Думала, что я его украсть собираюсь. И можно ее понять, слухи из Зарака быстро долетают. — Наклонив голову, он вытряхнул из густых волос застрявшие в них листья. — Вот так. Как раз, когда намерения были хорошие...
Он нарочито тяжко вздохнул, и я не смог сдержать смеха. Его лицо тотчас сменило выражение с огорченного на озорное, и я впервые услышал его смех — переливчатый, чистый и незабываемый, похожий на плеск речной воды и на звяканье медных колокольчиков, которыми забавлялись дети на пыльных улочках деревни.
— Хочешь, пойдем еще меда из дупла достанем, пока пчелы домой не вернулись? — предложил он, затягивая потуже тесемки пояса.
— Хочу, — отозвался было я, хотя никогда до того сам в дупла лезть не решался, предупрежденный об опасности свирепых пчел, охраняющих свои владения.
Но тут я вспомнил и про порученное дело:
— Ах, нет, господин, я же ягод набрать должен!
Мой новый знакомый поморщился, машинально дотронувшись пальцами до царапины.
— Ладно. Тогда помогу тебе их собирать, что ли. Тебе какие нужны — смородина, ежевика, брусника?
— Отец сказал, что для варенья и настоек любые пойдут, какие найду, главное, чтоб спелые были. И побольше.
С улыбкой кивнув, Маура решительно зашагал в чащу.
— Идем соберем спелые.
— Залезай! — послышался звонкий голос откуда-то сверху. — Здесь совсем невысоко!
Я поднял голову, оглядывая вздымающиеся надо мной мощные ветви клена. Маура почти не было видно из-за густой листвы. Он спустился пониже и нетерпеливо протянул мне руку.
Оставив полное лукошко под деревом и с опаской вложив свою руку в его, я оперся ногами о ствол, и он легко вздернул меня одним рывком на нижние ветки, так что я и не заметил, как оказался над землей. Я всегда боялся высоты, даже такой небольшой, и лезть дальше уж точно не собирался. Осторожно присев рядом с ним на толстый сук, я посмотрел вниз, где полуденные тени на тропинке сплетались в интересный узор.
— Знаешь, что я люблю делать? — спросил Маура.
Не дожидаясь ответа, он быстро залез повыше, цепляясь за сучья так ловко, словно всю жизнь провел на деревьях. Я удивленно наблюдал за ним. Он пригнулся, нацелившись взглядом на длинную ветку над самой тропой; в следующее мгновение гибкое тело распрямилось, напоминая отпущенную тетиву, и он перемахнул через пустое пространство, долетев как раз до ветки, и повис на ней, резко раскачиваясь туда-сюда. Когда казалось, что он вот-вот перевернется через голову, он неожиданно отпустил руки, и, подлетев высоко над тропой, мягко и точно приземлился на ноги. Затем он глянул вверх на мое восхищенное лицо.
— Хочешь попробовать? Очень здо́рово!
— Я? — неудобно поерзав на шершавом суку, я пробормотал смущенно: — Я не могу. Ветка сломается…
— Ты просто-напросто боишься, что она сломается, — уверенно заключил Маура.
Он подпрыгнул, ухватившись руками, снова оказался рядом со мной на дереве и окончил: — Ну, не хочешь — как хочешь.
С противоположной стороны тропинки показалась еще одна женщина, несущая большую корзину с фруктами и отдувающаяся на каждом шагу. Ее полное румяное лицо вспотело от напряжения, босые ступни тяжело опускались на редкую утоптанную траву.
— О! — тихо сказал Маура. — Как раз вовремя.
Она медленно приближалась, не поднимая глаз от тропинки. Маура подвинулся к нижним ветвям, наглухо скрытый листвой, и ни с того ни с сего громко завыл по-волчьи. У меня мороз пошел по коже от этого жуткого завывания, переходящего в насмешливый лай, слишком похожий на настоящий. Идущая же при первых звуках оторопела, потом в ужасе взвизгнула и понеслась к деревне с неожиданной прытью, на бегу выронив несколько яблок из корзины. Маура соскочил с веток и подобрал плоды, сунув за пазуху. Переместившись обратно на дерево, он обтер их рукавом и предложил мне:
— Угощайся.
Я взял спелое красное яблоко, посмеиваясь — испуг бедной женщины выглядел донельзя забавно. Хулиган рядом со мной тем временем удобно прислонился спиной к широкому стволу и вгрызся в ароматную мякоть.
— Надеюсь, она не слишком сильно испугалась, — с некоторой долей раскаяния проговорил он, разглядывая свое яблоко.
* * *
На другое утро, увидев, как он, нарвав несколько листьев лопуха у забора, направляется у отгороженному участку с отхожей ямой в дальнем конце двора, я поспешил захватить из дома полотенце и набрать ковш с водой из небольшого корыта, стоявшего неподалеку от дощатой перегородки. Затем привычно занял свою позицию, ожидая его выхода, чтобы полить ему воды на руки. Эту обязанность я выполнял с раннего детства для исключительно чистоплотного господина Ильба, и поэтому не сомневался в том, что точно так же должен вести себя и в отношении его усыновленного наследника.
Спустя короткое время он вышел и сходу чуть не наткнулся на меня.
— Прости, я не знал, что тебе тоже нужно, — улыбнулся он.
— О, нет, господин, я жду, чтобы вам на руки полить, — с готовностью показал я ковш.
— Ты шутишь! — воскликнул он, но ответом ему было лишь мое искреннее недоумение. — Не шутишь, — вздохнул он. — Слушай, ну не привык я к такому обслуживанию. Я что, сам не могу руки помыть?
Я все еще растерянно стоял с принесенными предметами обихода, не зная, как мне поступить.
— Ладно, давай, но больше так для меня не делай, понял? — строго наказал он, все же подставляя руки под струю воды, чтобы я не чувствовал себя совсем уж бесполезным. — Айда со мной на речку, искупаемся до завтрака, — предложил он затем, смягчившись. — С утра там просто благодать.
Действительно, спозаранку на берегу было безлюдно и спокойно; потом же набегала молодежь, с громкими воплями прыгая в воду и резво выскакивая назад, смеясь и поднимая высокие брызги; приходили на водопой буйволы и коровы, протяжно мыча и переминаясь с ноги на ногу. Покой и безмолвие нарушались, непрерывное движение туда-сюда продолжалось весь день, пока не темнело.
Мы оба с наслаждением выкупались — я топтался на илистом дне неподалеку от берега, Маура же легко заплыл на самую глубину, разлегшись в воде и подставляя лицо раннему солнцу.
Затем, сидя рядом на теплой траве, мы смотрели на высокие темные камыши, лениво и размеренно покачивающиеся от каждого легкого дуновения ветерка, и на золотистые солнечные блики, переливающиеся на речной глади. Лето только-только вошло в силу, и тут и там в воздухе маячили огромные изумрудно-синие стрекозы с прозрачными крылышками, отливающими всеми цветами радуги. Всем существом я впитывал сияющую красоту и совершенную радость этого мира, и губы сами собой расползались в
