участвовать в травле Бориса Пастернака.
«Она обрушилась на меня как судьба. Было то, что я понял лишь потом, - стремительно и неудержимо надвигающийся мир другого человека, и я был так же беспомощен перед этим миром, как обитатели Курильского островка перед десятиметровой волной, слизнувшей их вместе с островком». (из дневника Ю.Нагибина).
Нагибину было под сорок. И он также, как и прежде был внешне предельно лоялен к власти. Но любовь между этими двумя, столь различными по духу и душевной организации людьми вспыхнула мгновенно.
Белла не была красавицей, но была необыкновенно утонченной, словно статуэтка из дорогого фарфора. А еще и манера говорить – голос, словно серебряная флейта, навевавшая сны о неведомых мирах и очарованных далях.
Нагибин в то время тоже производил на всех ошеломляющее впечатление. Сейчас это называют харизмой… Раньше – более милым словом – «обаяние». Непоколебимая, невозмутимая уверенность в себе, в сочетании с львиной мужской притягательностью. Стареющий лев. Это определение более всего подходило ему. Он мог позволить себе выбирать. И выбрал – взбалмошную, экзальтированную, но очень талантливую девочку с татарским разрезом горящих глаз.
Безупречным казался этот союз. Нагибин помог жене написать два киносценария по его новеллам. - «Стюардессу» и «Чистые пруды». Причем сделал это так, чтобы она имела возможность прочитать за кадром свои стихи.
В кинематографе Нагибин чувствовал себя как рыба в воде. В конце 50-х один за другим вышли фильмы, снятые по его рассказам и сценариям – «Трудное счастье», «Самый медленный поезд» и «Ночной гость» с неподражаемым И.Смоктуновским в главной роли.
Такая удачливость еще сильнее раздражала завистников. Пока другие или диссидентствовали, ведя на кухне запрещенные разговоры против власти, или наоборот смирялись, он каким-то чудесным образом умудрялся быть в фаворе, не особо скрывая свои потаенные мысли. И при этом греб деньги не просто лопатой, а ковшом экскаватора.
«Председатель» - легендарный фильм по его сценарию. Но посмотрели его «люди сверху» и возмутились, мол, что это такое, это клевета на действительность. Сценариста публично обвинили в том, что он оболгал и очернил образ колхозника.
Нагибин нервничал. Он понимал: власть, которая дала ему все, может все и отнять. Например, закрыть ему дверь в кинематограф. А это пробило бы серьезную брешь в доходах.
Нагибина склоняли и в прессе, и на заседаниях СП. Напряжение нарастало. В какой-то момент сердце не выдержало. Инфаркт.
Он справился. Нагибин вышел из больницы в тот момент, когда «Председатель» с неподражаемым М.Ульяновым уже триумфально шествовал по экранам. Зрительные залы были неизменно переполнены и критики вынуждены были замолчать.
А дальше – шаг вперед. Мировой кинематографический уровень. В «Красной палатке» снимаются Клаудиа Кардинале и Шон Коннери. Фильм «Девочка и эхо» получает призы на фестивале в Локарно и Каннах. «Бабье царство» (да, тот самый, где сыграла великолепная Римма Маркова) – специальный диплом на фестивале в Сан-Себастьяне. И вершина: «Дерсу Узала» Акиро Куросавы по сценарию Ю.Нагибина становится лауреатом Оскара.
И тут, когда удача не просто вновь улыбалась ему, а была словно в зените своей солнечной улыбки, в писателя будто вселился неудержимый бес. Ежедневные застолья становятся многодневными. Алкоголь льется рекой. Не щадил ни себя, ни официантов – они просто не успевали подносить горячительные напитки.
Возвышенный и утонченный брак с Беллой становится жалкой пародией на семейную жизнь. Они сразу договорились, что их союз будет, так сказать, свободным, то, что метко называют «высоки-ие отношения!» Но, даже для них есть какой-то предел, какое-то табу…. И это табу было нарушено.
«Если сходятся люди, которые любят друг друга, то у них все должно быть на жизнь и смерть, и нет такой вещи, которой нельзя было бы простить. Я чувствовал ее как часть самого себя, вернее, как продолжение себя. Совершенно естественно, что это продолжение должно быть наделено всеми моими отвратительными качествами: распутством, склонностью к пьянству, особой бытовой лживостью при какой-то глубинной правдивости натуры, неумением быть счастливым». (из дневника Ю.Нагибина).
Нагибин был на грани срыва и друзьям страшились за него. Даже Василий Шукшин, не отличавшийся робостью характера, попадает под нагибинскую горячую руку. В творчестве тоже все было беспорядочно. Вслед за мытарствами фильма «Председатель» начались новые мучения с фильмом «Директор».
Нагибин писал сценарий к этому фильму, взяв за основу свою жизнь в семье главного строителя автомобилей – Ивана Лихачева. По мнению кинематографистов, образ Лихачева на экране мог воплотить только один актер – Евгений Урбанский.
Нагибин, чтобы хоть как-то отвлечься от закулисных игр и интриг по поводу фильма, отправился на сьемки в Каракумы. Там они встретились с Урбанским и тут же схлестнулись так, что посыпались искры! Неудивительно, они были из одной породы победителей, а двух победителей на одном месте, как известно, быть не может.
Каждый доказывал свою бойцовскую харизму, или, если угодно, свою «самость» любыми способами. Урбанский заявил, что сцену гонок по пустыне он будет играть сам, без каскадеров. Первый дубль отсняли неплохо, но режиссер А.Салтыков попросил сделать второй.
Автомобиль взлетел над барханом и перевернулся. Евгений Урбанский скончался от полученных ран по пути в больницу. Молва тут же обвинила в его смерти режиссера с его злосчастной просьбой о втором дубле. Ну и заодно, и оказавшегося рядом сценариста.
Нагибин вернулся в Москву, обескураженный, притихший. Он с его чутьем и острым чувством сопричастности к боли, ел себя поедом, мучительно корил за трагедию с актером. За то, что не настоял на каскадерах, за то, что спорил с Урбанским на съемках, за то, что вообще поехал в Каракумы.
Московский дом был пуст и неуютен. Белла бывала там теперь редко. Нагибин бежал от тоски пустого дома в рестораны. Они по-прежнему услужливо перед ним открывались, по-прежнему алкоголь лился рекой.
«И водка, и эти мои нынешние дела – явления одного порядка: только бы спрятаться от действительности, от себя. А писать даже мои жалкие рассказы – это иметь дело с жизнью, а значит, и смертью» (из дневника Ю.Нагибина)
В ноябре 1968 года Нагибин и Ахмадулина окончательно расстались. На прощание Белла назвала мужа «паршивой советской сволочью» и этим ранила больше чем супружеской неверностью.
Боли уже не было. Только зияющая черная пустота и усталость. От нее было два лекарства, причем одно – крепкое уже не помогало. Оставалось второе – работа. Тем более, что она продолжала оплачиваться.
Новую любовь Нагибин встретил в Ленинграде. Алла была переводчиком и была замужем. Они увидели друг друга в каких-то гостях. Перед обаянием стареющего льва-златоуста могли пасть любые бастионы. Не устоял и этот.
Молодая женщина с глазами косули. Нагибин решил, что это его последний шанс. Так и случилось. Цветы охапками, прогулки, долгие беседы. В Ленинград он теперь ездил каждую неделю. А потом Алла перебралась в Москву. До конца своих дней Нагибин прожил с нею.
«10 января Алла переехала окончательно. Два дня у меня такое чувство, будто мое сердце закутали в мех. Помилуй меня Бог.» (из дневника Ю.Нагибина)
Писатель успокоился, остепенился. Но ритм его жизни оставался неизменным. Каждое утро – обязательные четыре страницы текста. Вечером – отдых. Из окон его кабинета по всему писательскому поселку раздавалась изумительная классическая музыка: Рахманинов, Чайковский, Вагнер. И особенно громко – его любимый Лемешев.
Жизнь упорядочилась, вошла в колею хлебосольного открытого писателя-барина. Друзья, застолья, разговоры обо всем. Пир души.
Но оставалась еще одна тайна, которую он тщательно хранил в дальнем углу сада в жестяной коробке. И в один из дней, он вытащил попорченные плесенью листы рукописи, перепечатал на машинке и уже не стал прятать. Оставил на столе как знак для жены: «прочти».
«Благодаря отцу я узнал столько всяческой боли, сколько не причинила мне вся моя остальная жизнь. Это единственная основа моего душевного опыта, остальное все дрянь и грубость. Маленькая фигурка за колючей проволокой лагеря… и взгляд мне вослед, взгляд, который я физически чувствовал, даже скрывшись из виду, - это неизмеримо больше того, что способен дать сыну самый лучший отец». (Ю.Нагибин «Встань и иди»)
В самом конце 80-х Нагибин надолго уехал в Италию. Алла осталась дома. Она перепечатала рукопись и отнесла ее главному редактору журнала «Юность» Андрею Дементьеву. На свой страх и риск. Реакция Нагибина была неизвестна, а в гневе он был страшен.
Но писатель по приезду ругать жену не стал. Он просто позвонил в редакцию «Юности» и узнал, что повесть «Встань и иди» готовится к печати. Она увидела свет в 1989.
Все, кто знал Нагибина, были потрясены. Оказывается, это утонченный сноб и бизнесмен от литературы 30 лет хранил в себе и в жестянке на даче такую боль.
Но это было лишь начало. Другую тайну писателя узнали лишь после его смерти, когда была опубликована повесть «Тьма в конце туннеля». И она тоже была связана с его отцом: настоящим, которого он не знал – Кириллом Нагибиным и тем, кто стал для него всем – Марком Левенталем.
И самое беспощадное и безжалостное его произведение – «Дневники».
«Что бы я ни делал: писал, пил, развратничал, читал – я все делал на пределе своих сил, все делал страстно. Я не выпивал, а пил мертвую, я блудил каким-то первородным грехом, я работал, как фанатик. Меня всегда надо было удерживать: от работы, от водки, даже от покупки туфель. На каком повороте выронил я лучшее в себе?» (из дневника Ю.Нагибина).
17 июня 1994 года Алла привезла в дом совсем маленького щеночка эрдельтерьера. Нагибин был вне себя от восторга и счастья. Это была его любимая порода. Он играл с щенком, гладил его, ласкал и вдруг заплакал.
- Ты знаешь, я не увижу, как он вырастет, - ответил он на испуганный вопрос жены. Потом помолчал и добавил:
- Ни Нобелевская премия, ни богатство, ни литературное признание я не променял бы на годы, прожитые с тобой. – Потом поцеловал ей руку и сказал, что немного поспит перед обедом.
Он ушел во сне. Ему было 74 года. Столько же, сколько его любимому певцу, чью жизнь он своеобразно отзеркалил. Такой же баловень судьбы, такой же сладкопевец-златоуст, те же толпы поклонников, тоже шесть браков и счастье лишь в последнем...
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзённый,
Иль мимо
да!
ты с ясностью проявила во мне сложные воспоминания периода моей жизни,
когда надо было принимать непростое решение и за себя, и за людей, которые от меня зависели.
Именно его: «Тьма в конце туннеля», и «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя»
сыграли спасительную роль в сознании сложнейшего года в моей жизни, отраженной от жизни страны в целом -1994.
Он помог заново пересмотреть жизнь, оценив прошлый опыт, продиктованный судьбой.
Особенно помогло другое понимание «Света в конце туннеля», разрушенное Нагибиным выражением «Тьма в конце туннеля»,
сделав его метафорой конца пути. Извечный вопрос его героев: «кто я?», помог мне через общефилософские осмысления себя.
Ты меня буквально вернула в то время, и я, с удивительным облегчением, словно сбросив груз прошлого,
прожила вместе с тобой атобиографизм Нагибина во всей удивительной полноте – его новой жизни,
давшей тобой так вдохновенно, ассоциативно изобретательно!