горотдела приедет начальство и следаки. Определенно будут старшие чины, даже из гэбэшных. Старик, не поленись проследить за розыском, какие делают шаги... Короче: куда пойдут, кого к себе на допрос вызывать станут... Уж будь добр, Лошак, поразведай на совесть. Понял задачу?..
— Немедля же кликну одного баклана, пусть с шоблой пронюхает, как мильтоны по покойнику рыскать станут, — и уже увереннее продолжил. — Ну, приедут чины из горотдела... Ну и пусть, шукают себе до потери пульса, кто там малому бебики потушил... Ничего не узнают, мусора поганые...
— Лошак, уж больно не ерепенься, мудило грешный. А если нагрянут гэбэшные из области... пацаны не подставятся?..
— Да, отвечаю, не лажанутся, будь спокоен...
— Ты смотри, Конюхов, головой ответишь, если провалишься. Потом в обед у столовки встретимся, расскажешь, как там... подробно.
— Лады, буду как штык.
— Ну, Василий... не подведи...
— Не шугайся, Денисович, усе будет «обдемахт»!
— Ишь ты, по-немецки заговорил, бродяга... Ну, оставайся, Лошак... — и Ширяев спешной походкой покинул пристанище старого зека.
Проходя мимо исполинского поселкового клуба, закрытого по фасадам дырявыми маскировочными сетями, Роман Денисович остановил взор на отчетливо видных, беленых известью коринфских колоннах строгого портика. До войны, в мирное время, толстые столбы будоражили фантазию, заставляли воображать греческие и римские древности, не удостоившие воочию лицезреть себя.
Даже в таком непрезентабельном виде клуб выглядел царственным колоссом и шедевром архитектуры среди окружения из простеньких двухэтажных построек. Ширяев, разумеется, знал, специально покопался в строительной документации, что это здание эскизная копия построенного Людвигом Бонштедтом восемьдесят лет назад в Риге Первого городского (Немецкого) театра. На неискушенный взгляд строения, считай, не разнились, но ясное дело — латвийская опера, как столичная штучка, выглядела гораздо парадней и лощеней, да еще в окружении фешенебельных модерновых зданий бульвара Аспазии и улицы Бривибас.
Эстеты, конечно, надменно изрекут, что сталинская эклектика способна только подражать видным образцам западной архитектуры. Но Роману Денисовичу доподлинно известно, что советская архитектура во многом опередила европейскую, предложив миру новые, востребованные современностью стили и технологии. Так и кречетовский клуб — интерьер не декорирован резной позолотой и не гнездятся на фронтоне скульптуры лирников или, паче того, вздыбленных коней, но здание до мелочей функционально, уютно и пригоже. И невзыскательный человек, рядовой гражданин не чувствовал себя в нем непрошенным гостем или маргиналом во дворце богача, люди знали — народное достояние построили именно для них.
Далее инженер задержал взор на столь же величавом памятнике Вождю. На площадке перед клубом стоит Сталин в длиннополой шинели до пят, возвышаясь на мраморном постаменте, обратил руку в сторону железнодорожной станции. Лидер страны как бы указывал местному люду центральное направление и смысл жизнедеятельности. Много памятников и скульптур вождя раскинуто по просторам советской страны, но в каждом месте — свой Сталин, сроднившийся с окрестным пейзажем, почитаемый обыкновенным народом за близкого, родного человека. Ширяев знал не по книгам эту нигде в мире неповторимую и даже трогательную черту нового русского человека — обожествлять каменных истуканов, наделять памятники могущественной, сверхъестественной энергией, видеть в них оберег здешнего места, селения, города — считать центром окружающего микрокосма.
И тут же перед глазами встал другой патетичный монумент — бронзовый памятник прусскому королю Фридриху Вильгельму I, выполненный по проекту Кристиана Даниэля Рауха в честь столетия основания Гумбиннена. По указу короля в 1724 году родной город Ширяева получил официальный статус. Фридрих, обернутый в тогу-плащ, горделиво, как и сегодняшний визави, стоял с простертой рукой на Королевской площади перед старым зданием правительства (Аlte Regierung). Кстати, Кристиан Раух — автор знаменитых скульптур конного Фридриха II на Унтер-ден-Линден в Берлине и одетого в пальто Эммануила Канта в Кенигсберге у дома философа.
Инженер напряг память, пытаясь вспомнить заученные с детства слова, начертанные на пьедестале статуи. Но в голову пришли только общие сведения, что памятник королю Фридриху Вильгельму I, основателю Гумбиннена, установлен Фридрихом Вильгельмом III, внуком короля, в 1835 году. В возведении мемориала использовались средства благодарных горожан, собранные по подписке. Kороль-солдат славился популярностью среди местных жителей, и памятник монарху стал признанным символом Гумбиннена. Фридрих Вильгельм I хотел сделать новый город центром прусской Литвы, так как здесь с давних пор обитало много выходцев из того края. Для этого учредили Литовскую депутацию — орган управления этой провинцией и прообраз будущего правительства Гумбинненского округа.
— «Да хоть здесь память не подвела, — резюмировал Ширяев, а затем в голову втесалась каверзная мыслишка. — Немцы под стать русским испытывают такой же пиетет к памятникам великим людям. Одно, правда, отличие — в Германии предпочитают памятники умершим деятелям истории и культуры. Но опять-таки о памятниках Гитлеру и соратникам фюрера слышать не приходилось».
И потом. как кинокадры фильма, пошли картинки далекого детства:
Эркер с башенкой и барочный фасад родового особняка на Goldaperstrasse. Застекленная веранда, где в летнее время, раскрыв фрамуги окон, близкие всей семьей садились за обеденный стол. У него, маленького, — долговязый стул с перильцами и наставным сиденьем, укрепляемым по росту, чтобы ребенок ощущал себя вровень с взрослыми. Запах свежесваренного какао, манная каша — размазня, которую мальчик так не любил, яичные запеканки. Булочки с маком, желтое густое сливочное масло в серебряной масленице. Картина настолько свежая в памяти, что закрой глаза и опять окажешься в кругу близких в запахе какао. Опять станешь маленьким мальчиком в коротких штанишках на помочах, в курточке-матроске, в длинных чулочках, ножки в яловых ботиночках, стянутых алыми шнурочками с блестящими наконечниками.
Вот уже столько лет Ширяев в Кречетовке, но мужчину постоянно удивляла схожесть здешнего рельефа, да и пейзажа с Восточной Пруссией. Такая же бескрайняя равнина, изредка прорезаемая поймами тихих рек и извилистых ручейков, с берегами, заросшими порослью ветвистых деревьев и непроходимого кустарника. Леса да и рощи крайне редки, кругом поля и поля, а то и пожухлые пространства болотистых неугодий.
В лаковой коляске дедушки домочадцы частенько отправлялись в путешествие (так это и называлось) по окрестностям Гумбиннена. Если выбранный путь пролегал на запад по Friedrichstrasse, то никак не миновать еще не потускневших красных казарм фузилерского полка. Там вечное движение серой солдатской массы, раздаются четкие громкие команды капралов. А офицеры, встретившись на пути, отдают честь, но скорее милой мамочке, а не отцу или старому дедушке. Если приходилось ехать через «Большой мост» и далее по стильной Tilsiterstrasse, то проезжали опять приметное место — военные были страстью мальчугана. Справа рядом с дорогой стояло офицерское казино, похожее на приземистый замок с башенкой. Там по вечерам собиралось избранное общество: уланы, фузилеры, артиллеристы — в красочных пикелхаубах с золочеными имперскими орлами, в парадно-выходной форме с аксельбантами. Выехав на тильзитское шоссе, опять полями доезжали до заболоченных низин речушки Нибудис и затемно возвращались обратно через горящий ночными огнями город. Если отправлялись на юг, в сторону Даркмена, то доезжали до намного большей реки Анграппы с заливными лугами и лесистыми берегами. Ну а коль путь лежал на юго-восток, в сторону старинного Голдапа, основанного еще тевтонцами, начинали путь с привычной глазам Goldaperstrasse и традиционно ограничивались речкой Роминтой, впадающей в Писсу. Здесь пейзаж гораздо увлекательней — всхолмленная лесистая местность с кирхами вдоль дороги. А вот если ехать по Wilhelmstrasse, обыкновенно этим путем выезжали в воскресенье утром, то добирались до городка Шталлупенена — пограничного места с Российской империей. Там размещалась диковинная ярмарка колониальных товаров, привезенных с Востока.
Ну а самым долгожданным праздником, точнее, днями полного счастья для малыша считалась июльская поездка на Выштынецкое озеро и примыкавшую к нему с запада Роминтенскую пущу — старинный королевский заказник. Какое вдохновенное состояние души — глазеть на смежные особняки резиденции Вильгельма II (Kaiserliches Jagdschloss) в надежде увидеть монаршью фигуру. А вдосталь погуляв по парку, сфотографироваться на фоне гигантской скульптуры лося возле часовни Хуберта (потом похожий бронзовый сохатый оказался в Гумбиннене). Дедушка снимал на неделю уютную дачу в прибрежном лесочке, пропетляв по извилистой грунтовой дорожке вдоль берега озера, выходишь на купальное место — прибрежный песочек. И без лишних раздумий погружались в купель — вода как парное молоко, вылезать ни капельки не хотелось, это впрямь земной рай — «paradiso terrestri», мальчик, как профессорский отпрыск, чуточку знал по латыни.
А еще Ширяев помнил себя маленьким ребенком в оживленном городском пространстве. Держа мамочку или отца за ручку миновав ажурный мост через Писсу по брусчатке Bismarckstrasse (эту улицу постоянно переименовывали), семейство выходило к строгому четырехэтажному строению с рустованными стенами и обилием зеркальных окон. Наверное, еще c тех давних пор здание врезались в детскую память как символ незыблемости прусского могущества. Да и памятник Фридриху Вильгельму I перед входом в «Аlte Regierung» был тому прямым подтверждением.
Дом правителей построили в самом центре старой рыночной площади (Marktplatz), в плане придав очертания колодца. А вот новое здание правительства возвели, когда он уже стал офицером Рейхсхеера и жил в отдаленных гарнизонах. Сооружение соединялось со старым домом переходом над парадной аркой, ведущей во внутренний двор. «Neue Regierung» было массивней и помпезным. Доминантой архитектурного ансамбля выступала угловая башня, члененная пилястрами, с крутой шатровой кровлей и бельведером наверху. Картуш на барочном фронтоне башни украшал германский имперский орел и аллегорические символы Восточной Пруссии — «Рыболовство» и «Плодородие» (две пышнотелые грации). Мальчику пояснили, что в восточном приземленном крыле размещались жилые помещения президента правительства. А рядом радовало глаз чудесное готическое строение Народного банка на Kirchenstrasse, сопоставимое, пожалуй, только со Святой Анной в Вильне.
Следом, как фата-моргана, возник образ магической площади перед Grose Bruke (Большим мостом) с впечатляющей скульптурой лосю — тотему города перед гостиницей Kaiserhof, в которой он останавливался уже офицером. Отлитого в бронзе лося берлинского скульптора Людвига Фордермайера торжественно установили на левом берегу Писсы в
