двенадцатом году опять без него. А сами чудные набережные Писсы, увитые пряно пахнущим плющом! А высоченный шпиль Староместской кирхи на черном барабане с готическими аркадами... Ну и, конечно, незабываемый старинный, диковинный орган! Божественные хоралы, словно гром сотрясавшие крестовые своды среднего корабля и боковых нефов, по сей день бередят израненную душу Романа Денисовича. И звучным рефреном по раннему утру раздается набатный звон двух старинных колоколов на церковной башне... Потом гулким эхом трезвон подхватывают звонницы других городских кирок: Зальцбуржской, Новогородской, Kreuzkirche, католической кирхи — костела Святого Андреаса. Но это будет потом, когда уже взрослым человеком посетит родной город, как говорится, прикоснется к отеческим камням.
А что осталось теперь... Который раз в редких, но по-детски светлых снах снится одно и тоже, как мальчик десяти лет бодро шагает или вовсе весело бежит по Дarkehmen... В несчетный раз видит себя... как, озираясь на яркие вывески отелей, кофеен и магазинчиков, насвистывает фривольную мелодию фокстрота и наслаждается тенистой прохладой густых, пахнущих медом зеленых лип. Это путь к родному дому. Oh mein Gott!
И следом представились ряды надгробий на Der Alte Friedhof von Gumbinnen, возле двухпролетного Голубого моста через Писсу на Meelbeckstrasse. Здесь, на евангелическо-лютеранском участке Kirchhofe, погребен его род, род протестантских проповедников и профессоров городской гимназии. И славнее других — доктор филологии Арнольд Иоганн Бертрам (дед Альберта), директор старой гимназии Фридриха II на Konigstrasse в Гумбиннене. Дед окончил Кенигсбергский университет Альбертуса по классу романо-германской филологии. В число наставников факультета входили Кристиан Август Лобек — именитый немецкий классический филолог и Фридрих Вильгельм Шуберт — видный историк и политик. Сын же Герхард, также выученик Альбертины, преподавал словестность в гимназии и городском реальном училище, явными талантами не блистал, но зато женился на племяннице богача-лесопромышленника Густава Брандта — милой и кроткой фройляйн Кристине, прилежной выпускнице «Цецилиеншуле».
И вот в мае 1888 года у четы Арнольдов родился сын — Альберт. Имя малышу выбирать не пришлось, ибо предки по мужской линии постоянно курили фимиам неповторяемой кенигсбергской альма-матер.
Мальчик физически развитый и необычайно подвижный, любимец деда, он, однако, не внял усилиям профессора — приобщить внука к прелестям немецкой филологии. Все эти Арнимы, Гельдерлины, Гейне, Новалисы, Шеллинги и Шамиссо были юному Арнольду безразличны и даже чужды. Но зато Альберта заворожила немецкая, прусская история и в особенности ее военная составляющая. Тут и противостояние древних германцев римлянам, тут и Крестовые войны, тут и завоевания рыцарских орденов в Прибалтике и сражения Священной Римской империи германской нации, тут и победоносные походы прусских королей. Альберт боготворил Фридриха Барбароссу, Фридриха Штауфена, прусских Фридрихов, ну и больше остальных — Фридриха Великого. Да о чем говорить, ибо Гумбиннен изобиловал скульптурами и памятными местами этому королю, в каждой лавчонке или кафешке висел монарший портрет. «Мальчик помешан на этих Фридрихах...» — порой в сердцах раздраженно ворчал дед Иоганн после неудачной попытки завлечь внука примером иной, избравшей не военную стезю, знаменитой личности. Да что тут говорить, стоит только ступить за ворота усадьбы... Какой там — реформатор Лютер или гениальный философ Кант... Когда по числу воинских частей мало что в Восточной Пруссии сравнится с гарнизонным городом на Писсе. В ближайшей округе, на территории городских предместий, да в и черте самого города основательно квартировались 33-тий фузилерский полк, отдельная пехотная бригада, полк улан «Граф цу Дона», полевой артиллерийский полк «Принца Августа Прусского» (Первый Литовский) с полевыми штабами и многочисленными войсковыми службами. И еще в городе имелись окружные пункты Ландвера и масса военизированных организаций ветеранов прошедших войн. Любимое занятие малолетнего Альберта — игра в оловянные солдатики. Фигурок у него десятки, облаченных в мундиры не только разных родов войск, но даже и различных держав. Близкие родичи намеренно не покупали ребенку литых болванчиков, чтобы еще больше не искушать ратные фантазии и мечты мальчика. Но зато это «войско» постоянно приращивалось усердием слуг и прочего работного люда, желавшего ублажить мальчишку в надежде получить милость его родителей. Потом Альберт даже взял за правило обменивать у равнодушных к воинскому делу приятелей свои многочисленные игрушки на безликую оловянную массу, одному ему любезную карликовую орду. А еще, насмотревшись на частые военные парады, да и регулярное каждодневное передвижение солдат Reichsheer по мощеным мостовым, мальчик, уединившись в тенистом усадебном саду позади дедовского особняка, упорно маршировал, печатая шаг, вытягивая носки детских ботинок. Еins zwei... Links! Еins zwei... Links!.. Летом, когда на лопухах, притаившихся в укромных местах садика, появлялись репейники, паренек лепил колючки себе на плечики рубашки или сюртучка, воображая, якобы это эполеты. Дед-профессор, наблюдая за внуком из окна кабинета, печально покачивал седой головой, но по врожденной интеллигентности не мог в резкой форме высказать сыну и невестке собственное недовольство: «Вот, мол, растет в семье этакий солдафон... Воспитали из ребенка невесть кого...»
Со временем, взращивая из патриотических книжек тип мышления, свойственный военным людям, мальчик подсознательно стал культивировать в себе некое кастовое превосходство армейских лиц над гражданским сословием. Нет, Альберт не относился с презрением к носителям мирных профессий, не считал тех людьми второго сорта, малодостойными внимания или уважения. Но юный профессорский отпрыск вбил себе в голову, что нет ничего лучше и благородней стези кадрового военного.
Когда подошло время, Альберта приняли в городскую классическую гимназию для мальчиков, расположенную неподалеку от «Большого» моста. Дед-директор — педант по складу характера, для внука, заведомо подготовленного к учебе в гимназии, устроил приемные экзамены, как и для остальных детей горожан, поступавших в первый класс.
Массивное двухэтажное, с боковыми флигелями здание старой Фридрихшуле, еще малышом изученное как пять пальцев, давно уже стало для него вторым домом. Когда Mutti уезжала погостить к родственникам в срединные немецкие земли, отец или дед по вечерам брали ребенка с собой, так как правило, работали добросовестно и подолгу. Поначалу старшие устраивали для малыша экскурсии по гимназии, чтобы загодя приучить его к казенному духу прусских учебных заведений и развить в мальчике навыки ориентирования в сложных архитектурных объемах. Но потом, предоставленный самому себе, Альберт бродил по длинным темным коридорам школы, воображая себя персонажем из «Нибелунгов» в недрах пещерного лабиринта или рыцарем-крестоносцем в катакомбах Иерусалимского Храма. Со временем паренек досконально изучил подвалы и чердаки школьных зданий, излазив те вдоль и поперек с карманным фонариком. Так что для будущих приятелей-школяров младший Арнольд стал поводырем-вожатым, открывшим неофитам «вековые» тайны старинного дома гимназии и в особенности темных подвалов, вход в которые известен только ему одному.
Если честно сказать, то учился гимназист не слишком старательно, не отличался послушным прилежанием и тупой усидчивостью. Но учебные предметы и иностранные языки довались легко, Альберту не приходилось подолгу просиживать за учебниками, а уж тем паче под контролем старших вызубривать каждую страничку. Впрочем, тому найдется оправдание, как-никак — мальчик из профессорской семьи уже с пеленок дышал атмосферой учености, царящей дома, потому разбирался в сложных «материях», доступных остальным только по получению аттестата, а то и университетского диплома.
Паренек рос физически сильный, спортивного телосложения, с детства полюбил спортивные упражнения, имел даже гантели и шпагу для фехтования. Ровесники не сладили с ним, да и старшеклассники предпочитали не связываться с сынком директора и учителя. По природной доброте и развитому чувству справедливости мальчик охотно вступался за оскорбленных и обижаемых гимназистов, не проходил мимо, когда умаляли достоинство ребенка, не умевшего дать сдачи обидчикам. Испокон веков несносных шалопаев рождалось с избытком, иные бравировали силой, другие числом, ибо каждая мерзость и гадость склонна сплачиваться. Так что еще с малых лет Альберт наловчился в драках, мог бесстрашно противостоять нескольким противникам. На его синяки и ссадины родители постепенно научились смотреть с философским спокойствием, да и сын не давал родным повода считать себя неженкой, нуждающейся в опеке.
И этими бойцовскими качествами гимназист Арнольд приобрел негласный авторитет среди учеников младшего и среднего звена. Преподаватели и родители отлупленных мальчиком школяров часто жаловались на Альберта деду и отцу, предрекая внуку и сыну участь бурша-дуэлянта или, страшно сказать, разбойника из драмы Шиллера. Но эти претензии и сугубые измышления отметались прочь, стоило выяснить обстоятельства поступков обвиненного отрока, мотивы поступков которого основаны на непреложных законах чести, братства и благородства. Ну что взрослый человек противопоставит откровенности мальчишки, душой безоглядно уверенного в собственной правоте, помыслы которого чисты и бескорыстны. А и что, честно говоря, выше для праведного лютеранина, чем основополагающий принцип справедливости... Ну, конечно, Альберта бранили, отечески вразумляли, случалось, наказывали... Но он, как «стойкий оловянный солдатик» из сказки Андерсена, всегда стоял на своем — стоял за правое дело и собственную честь.
Быть бы Альберту Арнольду в дальнейшем «звездой» гимназии Фридриха II, кумиром юнцов и покорителем девичьих сердец, но судьба оказалась немилосердна к семейству гимназических профессоров. Спустя три года гимназической учебы Альберта скончался дед Иоганн Бертрам, а когда мальчику стукнуло двенадцать лет, умер и отец после неудачной операции в брюшной полости. И тогда они с матерью покинули родные места.
Да и сама гимназия в девятьсот третьем переехала в новое здание, построенное в неоготическом стиле недалеко от особняка Арнольдов на месте заболоченной пустоши, по Meiserstrasse. Перед самым началом еще той войны Альберту удалось побывать в актовом зале новой Фридрихшуле и увидеть городскую диковину — гигантскую, в полную торцевую стену, фреску Отто Хайхерта. Роспись называлась «Встреча переселенцев из Зальцбурга с королем Фридрихом Вильгельмом I». Внизу картины начертаны знаменитые слова монарха: «Мне — новые сыновья, вам — милая родина». Кто из горожан не знал памятное событие об опустошительной чуме, свирепствовавшей в крае в начале восемнадцатого века. Фридрих I призвал переселенцев из других областей Германии. Подавлявшее число выходцев прибыло из Зальцбурга.
