На высоте птичьего полёта

с милой непосредственностью девушки, которая готова тебе подчиниться, может, даже лечь в постель, а там видно будет.
– Как хочешь, – выдал я ей полный карт-бланш.
– Нет, лучше длинную, – затараторила она радостно. – У меня же длинные волосы!
У тебя прекрасные волосы, не прячь их, хотел я сказать комплимент, но не сказал из опасения в первый же день прослыть ещё и бабником. Вначале надо было навести мосты дружбы и сотрудничества, как избито говорят в прессе.
– Пусть будет длинная, – терпеливо огласился я, не ожидая такой бурной реакции.
– Косую или прямую? – она улыбнулась, демонстрируя здоровые, отбелённые зубы.
– На твой вкус, – вздохнул я, как лошадь, которая наконец переварила жвачку.
Длинные белые волосы и страстные глаза южанки это то, что надо в сонном царстве аптечной империи, здраво подумал я.
– Я ещё вязаный маникюр приглядела, – сказала она кокетливо, задирая свой весёлый, задорный нос в потолок, – и маску из перги…
Это уже попахивало вымогательством.
– Хорошо, хорошо, – сдался я, – вот тебе ещё сотня, приди завтра шикарной блондинкой. Я люблю блондинок.
Это было, конечно, неправдой, я любил всех женщин, независимо от масти, лишь бы они чем-то отличались от остальных, ах, да, ещё одна мелочь, они должны были обладать непогрешимым вкусом. А с этим делом не у всех получалось.
– Есть, шеф! – обрадовалась Вера Кокоткина и, взмахнув руками, как крыльями, пропала в сиянии утра.
Фу, день начался удачно, подумал я, но ошибся. Без стука, в фимиаме своих великолепных духов, вошли Алла Потёмкина, на этот раз в строгом чёрном костюме, в ослепительно-белой рубашке, при галстуке с незатянутым узлом, стильная, как Эйфелева башня, и нервная, как басовая струна, со своим абрисом сухих, порывистых скул, а за ней – целая делегация: как я понял Лера Плаксина, вице директор, моя заместитель, и… кто бы мог подумать – Радий Каранда, страшно похожий на лысого Джексона из сериала «Ментовские войны», как я понял, начальник службы безопасности у Аллы Потёмкиной. Только не в камуфляже и не в тельняшке, как я привык его видеть два прошлых года, и не со смертельно уставшим лицом, а свеженьким, как огурчик с грядки, в модном костюме, который сидел на нём, как влитой, элегантный и мужественный, как и положено герою войны, только этот герой почему-то едва заметно прихрамывал.
Уж не знаю, что у меня был за вид и что было написано на лице, но у Радия Каранды от удивления глаза тоже полезли на лоб, однако, он незаметно сделал предостерегающий жест – пригладил свои несуществующие кудри, а я прикусил язык, напустив на себя официальщину.
Лера Плаксина оказалась высокой, стареющей блондинкой, с прямым пробором, лет сорока пяти, холёная, чуть манерная каприза, словно бронзовая статуэтка с патиной, выставленная на аукциона, которую, однако, никто не покупает из-за ржавчины, цены и налёта времени; из-за этого я никак не мог вспомнить, на кого она похожа, а потом вспомнил: на Джину Лоллобриджиду, только в белом варианте.
Мне показалось, что Алла Потёмкина и Радий Каранда почему-то чураются Леры Плаксиной.
Когда-то она была красивой, а теперь один нос остался. Позже я узнал, что ей пятьдесят два, что она заумная, как булевская логика, и считает себя пупом земли, но именно в тот день понял, что нажил себе ещё одного врага, потому что Лера Плаксина явно претендовала на должность директора по маркетингу и рекламе. Должно быть, она долгие годы ходила за спиной моего предшественника, умнее, прозорливее и терпеливее, готовила доклады и аналитические записки, кусала губы на оперативках, моталась по командировкам, наконец он сел, место освободилось, а тут такой конфуз на уровне личной трагедии, явился я, и всё пошло прахом. Учитывая её возраст, шансов у неё было не больше, чем у шмеля долететь до Марса, поэтому она и встретила меня таким злобным шипением, похожим на клёкот раненой птицы, что даже Алла Потёмкина, знакомя нас, удивлённо задержала на ней взгляд и сказала всё тем же ровным голосом, не меняя тембра, в котором, впрочем, звучали стальные нотки:
– Лера Алексеевна по дороге проконсультирует вас.
– Разумеется, – проскрипела Лера Плаксина, с трудом усмиряя голосовые связки. – А куда мы едем? – Она скользнула по мне ненавидящим взглядом красных, воспалённых глаз, и мне показалось, что она, не далее как пять минут назад, рыдала взахлёб и даже дёрнула пятьдесят граммов коньячку и закусила чём-нибудь пахучим, например, тем же самым мускатным орешком, по крайней мере, у меня сложилось впечатление, что мускатные орешки здесь в большом ходу из-за всё той же корпоративной этики.
– В Красногорскую аптеку номер восемьдесят семь, – с удивлением посмотрела на неё Алла Потёмкина, – которая вот уже третий месяц демонстрирует падение плана дохода. Надо съездить и разобраться с Приходько. Лера Алексеевна, – обернулась она ко мне, – в курсе всех дел. А Радий Маринович – в качестве силовой поддержки, которая вряд ли понадобится, но на всякий случай.
Тут она улыбнулась и словно тоже подала мне тайный знак, что, мол, всё окей, ничего не изменилось, я твоя гарантия. Я кивнул в ответ: с такой крышей можно было не бояться стареющих дам и их козней.
Я поглядел на Радия Каранду, сделал вид, что вижу его впервые, и пожал ему руку-тиски. Алла Потёмкина испытующе посмотрела на меня, но я и глазом не моргнул, хотя рука у Радия Каранды, как и прежде, была жёсткой, словно подмётка. Должно быть, Алла Потёмкина была в курсе дела его тисков и таким нехитрым способом оценивала силу и выдержку своих мужчин-подчинённых.
– Не позднее семнадцати жду для доклада! – сказала она в следующее мгновение официальным тоном.
Лера Алексеевна и Радий Каранда неожиданно потупились, я ничего не понял, а потом сообразил: да Алла Потёмкина их обычно гнобит по-чёрному, ставит в третью позицию, однако, при мне почему-то сдержалась; они же инстинктивно приготовились к худшему, но пронесло, и чувство облегчения так явно было написано на их лицах, что меня тоже прошибло до самого копчика.
Мы поспешно выскочили из её кабинет, я едва успел захватить верхнюю одежду, енотовую шапку и итальянскую трость, к которой уже успел привыкнуть, как к третьей ноге, придающей солидность.
Лера Плаксина самым вредным голосом сообщила, что она нас догонит, мы спустились на этаж ниже и заскочили в апартаменты Радия Каранды.
– Ну, здорово, Росс! – обернулся Радий Каранда. Обнял и похлопал меня по спину. Внутри у меня трубно отдалось, и я вспомнил о своём злополучном осколке.
– Здорово, брат-Чапай! Что за конспирация? – спросил я, не без труда освобождаясь от его медвежьих объятий.
– Не обращай внимания. Так, на всякий случай.
Радий Каранда накинул куртку и сунул в кобуру под мышку пистолет.
– А оружие?..
– На всё то же всякий случай, – объяснил Радий Каранда без капли иронии.
И я понял, что он не изменился, и что и до войны был таким же, как и сейчас, то есть просчитывал все возможные варианты, поэтому, наверное, и остался жив.
– А почему прихрамываешь?
– Ну, да, ты же не знаешь, – сказал он так, когда вспоминают недавнее прошлое. – Полгода назад, сразу на следующий день, когда тебя оправили в Москву, я получил от снайпера пулю в лодыжку, и левая нога у меня теперь короче правой на полтора сантиметра. Списали в одночасье.
Я внимательно посмотрел на него с мыслью: «На что ты ещё годен?», и не отказался ли от своего прошлого. Некоторые так и поступали, убоявшись посттравматического синдрома; и спросил без особой надежды на удачу.
– У тебя пива нет?
– Для тебя всё, что угодно! – воскликнул он, жестом фокусника извлёк из холодильника две бутылки, мы чокнулись за встречу, и я одним махом влил в себя пол-литра жигулёвского пива, которое только и любил Радий. Сразу стало легче дышать, и мир обрёл краски. Обезвоживание на время сдало позиции.
Мы вышли из кабинета и спустились на лифте вниз. Пиво приятно бултыхалось в желудке.
– Публика здесь разная, брат, – поморщился Радий Каранда, пока мы шагали через вестибюль, полного народа. – Могут и навредить, если не сейчас, то потом обязательно припомнят. К тому же закон о наёмниках никто не отменял.
– Ах, да, да… – вспомнил я, как недавно нашего товарища с позывным Гек, по суду отдавали Украине. Но слава богу, не получилось, нашлись верные люди, сняли его с поезда в Белоруссии и спрятали где-то севере. – Так и меня могут, – сказал я подкупающим голосом.
– А тебе-то за что? – удивился Радий Каранда, который всегда намекал, что в Украине у кого-то есть привилегии. – Ты воевал за свою родину.
Я почему-то подумал о «группе Вагнера», людей из которой власти преследовали за наёмничество.
– Родина у меня здесь, – сказал я, напоминая, что родился в Омске, и если бы ни отец-военный, который всю жизнь прослужил на севере, так и пустил бы корни где-нибудь в Мурманске или в его окрестностях. Стал бы капитаном дальнего плавания. Чего греха таить, в юности была у меня такая мечта. Но отца потянуло на юг, где он страстно желал завести огородик и по утрам поливать его из шланга. Из-за этой мелкой, как горох, и ничтожной, как шелуха, мечты, он потащил нас на Украину, где теперь во всю шла война. Отец у меня был абсолютно лишён племенного инстинкта.
– Хорошие у вас места, – с завистью напомнил Радий Каранда.
Он был падок на фрукты и овощи и первое время объедался помидорами и абрикосами так, что не вылезал из туалета.
– Формально, я гражданин Украины, – напомнил я, излишне тяжело опираясь на трость.
Пиво стояло в желудке и не хотело утилизироваться. Я почувствовал, как оно перестало бултыхается и начало проситься наружу.
– Дураков у нас, конечно, хватает, – согласился Радий Каранда, придерживая дверь. И вдруг лицо его сделалось угрюмым: – Ты знаешь, что Ефрем Набатников пропал?
Мы вышли на улицу, в лицо ударил холодный ветер с морозной пылью; мне стало легче. Погода поменялась: низкие, серые тучи бежали на запад.
– Как пропал?! – поёжился я, словно должен было пропасть я, а не Ефрем Набатников, уж, с ним-то, казалось, ничего не должно было случиться – был он везунчиком от природы, только едва не отправившим меня к праотцам.
Я почему-то вспомнил его самодельный золотой жетон с инициалами Е. Н., Ефрем Набатников часто им хвастался: ни у кого такого не было, а у него был. К сожалению, за подлость часто не наказывают. С этого момента я простил Ефрема Набатникова за его это свинство, которое едва не стоила мне жизни, и хотел задать Радию Каранде вопрос: «А ты в курсе, что он не тот, за кого себя выдаёт?», но не задал, зачем портить светлый образ Ефрема Набатникова, да и Радий Каранда выглядел абсолютно естественным, поэтому я заткнулся, нечего ворошить прошлое, если оно кануло в лету.
– А вот так! – с непонятным укором сказал он. – Ещё летом. Меня с ним не было в тот день. Прямо на бульваре Пушкина, тридцать, «а», угодил в засаду. Я думаю, у него там баба жила… – предположил он растеряно.
Последнее время Ефрем Набатников путался с какой-то Желой Агеевой. Рыжая, вспомнил я, стервозного типа – он по ней сох, как рогоз на болоте.
В конце лета пятнадцатого года я по вине Ефрема Набатникова получил тяжёлое ранение и очутился в Москве, в госпитальном центре, после этого для меня наступил информационный вакуум. Я почему-то сразу