На высоте птичьего полёта

подумал о ней, Желе Агеевой. Имечко, конечно, ещё то, вульгарнее не придумаешь, но мало ли у него этих женщин было? Он их менял как перчатки, но именно эту он чаще всего таскал за собой, как на привязи. Не знаю почему, но о Желе Агеевой я ничего не сказал Радию Каранде. Если Агеева – укрофашистская наводчица, то лучше об этом помалкивать. Разумеется, я доверял Радию Каранде на все сто, но в таких вопросах лучше разобраться самостоятельно, чтобы не попасть впросак и не быть подвешенным за всё тот же длинный язык.
– И что?
– Двоих зарезанными нашли, машина вся в крови, его шапка – в крови, а самого – нет, – сказал Радий Каранда.
– А в списках? – спросил я и сразу понял, что сморозил глупость.
– Какие списки, брат? – поднял на меня глаза Радий Каранда, в которых плавала тоска по прежней боевой жизни, где удаль граничила с безумием. – Такие люди пропадают с концами, их никто не обменивает.
Я заподозрил, что он и сам сбежал подальше от смерти, что ему тошно, что он душой на войне, мается в сытой и уютной Москве, прикладывается к бутылке и волком воет на ночную рекламу, но расспрашивать не стал. Зачем теребить душу, захочет, сам расскажет, но не захочет, я его знаю, потому что ему, как и мне, стыдно – дело там, а мы здесь, и что мы здесь делаем, не понятно.
– Ясно, – сказал я с тем выражением, когда говорят о погибших друзьях. – Если целенаправленно…
Лишь бы доехать, подумал я о пиве в желудке, лишь бы доехать.
– Даже не целенаправленно. Он в интернете светился каждый божий день, словно его за язык тянули. Ладно… – вздохнул Радий Каранда. – Будь осторожен. Особенно с Плаксиной. Она баба тёртая, на твоё место метила ещё при Водогрееве.
Я сообразил, что Водогреев – это тот, кого отдали под суд.
– Мудрая женщина, – высказался я под впечатлением увиденного и услышанного.
Радий Каранда с иронией посмотрел на меня:
– Я тебя умоляю. Её по носу щелкнули, она и сдулась.
– В смысле?
– Она всегда была цербером в юбке, – объяснил он. – Ходила в начальствах и считала себя пупом земли.
У нас в редакции Антонина Голубева, которая спала с Борисом Сапожковым, вела себя похожим же образом, и хотя Сапожкову доносили, что она стерва, что третирует сотрудников и вредит делу, он только лучисто ухмылялся. Правда, меня это не касалось, потому что я ходил у него в друзьях и Антонина Голубева меня побаивалась.
– У неё течка закончилась, она и стала мудрой! – фыркнул Радий Каранда.
Я вопросительно уставился на него, ожидая объяснений, но он ничего не добавил, полагая, что я достаточно проницательный, чтобы додумать кульминацию.
– Ага, – сказал тогда я и всё понял: видно, у Бога истощился запас идеальных рёбер и он перешёл к болотным гнилушкам.
– А что у тебя с нашим генеральным директором? – спросил он.
– С кем? – не понял я и даже забыл о итальянской трости, служащей мне третьей опорой.
Как человек, который убивал и умеющий убивать, Радий Каранда был резковат в суждениях. За плечами у него был спецназ и последняя война в Чечне, не считая, конечно, Донбасса.
– Ну, с Аллой Сергеевной? – на правах боевого друга ехидно посмотрел на меня Радий Каранда.
Он и в те времена, когда мы мотались по передовой, делал точно так же: задаст каверзный вопрос и смотрит выжидательно, как ты вывернешься; например, как правильно передёрнуть затвор, естественно, я не знал, что со всей дурацкой силы да ещё и резко, чтобы патрон не перекосило. Отстал он от меня только после того, как я притащил мёртвого Калинина, понял, что я своих не бросаю, даром, что журналист.
– Ничего, – сказал я как можно честнее, и облизнул губы, потому что снова хотел пить, но всё равно он не поверил, и я бы на его месте тоже не поверил.
– Вообще, ничего? – переспросил Радий Каранда, делая изумлённое лицо.
С таким диким лицом он обычно пил водку на посошок под крики Ефрема Набатникова: «По последней!» Но последней дело, естественно, не заканчивалось. Упиваться мы не упивались, но было дюже весело.
– Вот тебе крест! – заверил я его для пущей верности и перехватил трость из левой руки в правую.
Это движение не ускользнуло от Радия Каранды, и он усмехнулся: мало мы друг друга дразнили в окопах. Я прочитал в его взгляде, что быть большой пьянке, подкрепленной фронтовым братством.
– Тогда я ничего не пойму, – удивился Радий Каранда, оставив мой вопрос насчёт пьянки открытым, – почему она на тебя запала?
– С чего ты взял?
Вот теперь я удивился, потому что не представлял себя с ней в постели. Нет, конечно, вру – представлял, но совсем не так, как подумал он; не то чтобы меня к ней не тянуло, но я был сыт пресытившимися женщинами и знал, что с ними надо держать ухо востро, потому что они тоже живут в тоске и печали, а две тоски и печали – это уже перебор. «У него токсикоз на женщин!», – порой зубоскалил Борис Сапожков, заметив, что я сторонюсь его крикливой подружки, Антонины Голубевой. Поэтому Алла Потёмкина была всего лишь запасным аэродромом.
– Ты не представляешь, какой она ещё пару недель назад ходила. Мегера! А теперь – дюже добренька. Костюмы меняет и духами брызгается. С чего бы?
Примерно, три недели назад она со мной и познакомилась, подумал я, но ничего по этому поводу не сказал, не сказал бы и Ефрему Набатникову, хотя он всегда хвастался своими победами, предпочитая женщин красивых и монументальных. В конце концов, уже в Донецке, он спутался с танцовщицей из кабаре, которая настолько размягчила его душу, что он умудрился показать ей, как открывается его сейф в доме на проезде Соловьяненко, с видом на второе городское озеро. Естественно, она устоять не смогла, прихватила всю его наличность и сбежала. Поиски результатов не дали, да и вообще, оказалось, что Маши Ржевской в природе не существует, что настоящее её имя Эльвира Зайцева. Но даже под этим именем её не нашли, с её-то деньгами. Потом у него, кажется, появилась смуглокожая Жела Агеева, которую он представлял всем как самую последнюю свою любовь, вообразив, что, контролируя её и выдавая авансы, избежит такого конфуза, как с Эльвирой Зайцевой.
После истории с Эльвирой, он стал относиться к женщинам с опаской и уже не кидался на первую встречную-поперечную, которая показала ему язычок. Сам рассказывал. Жаль Набатникова, подумал я, очень жаль, такие с гранатами под танки ложатся, но женщин не понимают. После отступления из Славянска он месяца два был не у дел, и страдал от этого так, что ходил чернее чёрного.
– Страшная тётка? – я сделал вид, что удивился.
– Ужас! – признался он, наклонившись ко мне, наверное, для того, чтобы камеры не прочитали по губам. – Задавить может враз.
– Поживем увидим. Поехали, – сказал я, заметив сквозь стеклянную дверь выходящую Леру Плаксину.
Я придержал створку. Лера Плаксина манерно кивнула и бросила, не глядя:
– Спасибо.
Мы сели в «нисан» белого цвета и покатили на север. Рулил всё то же Вадим Куприн с пышной шевелюрой.
Лера Плаксина сказала:
– Приходько третий месяц не дотягивает трети плана.
Мы свернули на развязку и понеслись по Звенигородскому шоссе над железнодорожными путями. Справа осталось Ваганьковское кладбище; с высоты трассы оно смотрелось большим белым пятном среди городских кварталов.
– Это же много, – удивился я тому, что его так долго терпят; в моём представлении аптекаря надо срочно прилюдно расстрелять.
– Да… но мы думали… – стала она оправдываться, – что это временно, у кого трудностей ни бывает, а в этом месяце снова наметилась та же тенденция. Извините, у вас какое образование? – она забылась, перейдя в нападение.
Я не дал наступить себе на ногу и засмеялся:
– Хотите поймать на невежестве?
Радий Каранда, сидящий рядом с шофёром, вышел из «ночного чата» и обратился в слух. Он вызывающе хрюкнул, и я вспомнил о его предупреждении: тертой бабе, метившей на место Водогрееве.
– Я слышала, вы воевали? – спросила Лера Плаксина с тайным умыслом.
– Неважно, – ушёл я от ответа, потому что наша беседа не располагала к откровениям.
Я подумал, что, если она узнает ещё правду и о Радие Каранде, о характере его ранения, то это не пойдёт на пользу её психике. Козырь сей надо будет придержать в другой игре, решил я, если она, конечно, состоится.
– Хочу понять, на каком языке с вами разговаривать, – сказала она, не снижая напора.
И я прочитал в её взгляде, что она меня, выскочку, ненавидит, как впрочем, и всех других мужчин, и давит их при первом же удобном случае. Такой случай ей представился в лице бедного аптекаря.
– Разговаривайте так, как вы разговаривали с Аллой Сергеевной, – посоветовал я ей.
Она вскинула на меня взгляд, изучающе посмотрела, не знаю, что она там увидела, но больше не провоцировала и даже сбавила гонор.
– Мы сейчас приедем. Заберём бухгалтерию, а вы с Радием посмотрите, что да как.
– Бухгалтерия может быть и серой, – предположил я.
Я сказал себе, что не буду корчить из себя начальство, памятуя о том, что Алла Потёмкина доверяет Плаксиной.
– Наверняка, – согласилась Плаксина. – Тогда мы ничего не увидим, но даже этого достаточно, чтобы провести анализ.
– Обвинить будет не в чем, можно будет только заподозрить, – согласился я.
Она снова на меня косо посмотрела:
– Вы из карающих органов?
Я подумал, что она образец того, во что превращаются супер-пупер модели, проведшие молодость на подиуме и молящиеся личине амплуа, деньгам и карьере.
– Нет, – засмеялся я, не раскрывая карт и не облегчая ей задачу. – Здесь всё просто: если есть обличающие документы, то можно передавать в прокуратуру, а иначе надо доказывать.
– Хм… – она едва заметно и одобрительно кивнула. – Так и сделаем!
И я понял, что до девяносто процентов времени мне предстояло заниматься «внутривидовой» борьбой с себе подобными, а не непосредственно работа.
На въезде на МКАД нас качнуло навстречу друг другу, и я наконец почувствовал её запах: смесь дорогого табака, виски и кофе – она зажевала кофейными зёрнами. Лера Плаксина у себя в кабинете дёрнула для снятия стресса и сделала пару затяжек, и я не осудил её. Подумаешь – нервы не верёвки, изнашиваются быстрее, чем тебе кажется.
Я вдруг почувствовал в ней родственную душу: она всю жизнь боролась за место под солнцем, наконец ей повезло – во второй половине жизни удалось устроиться на очень приличную работу и даже можно было успокоиться, но мешали проклятые мужчины, вначале – Водогреев, который, наверное, говорил ей сальности и трогал за «кое-где», а она мило улыбалась и даже, может быть, что-то щебетала, чтобы не вылететь, как птичка из гнезда, потом выскочка – ваш покорный слуга, явился не запылился, а годы идут, и пенсия маячит на горизонте, и стало быть, мечта тает, как прошлогодний снег, и нервы в свою очередь ни к чёрту. Я бы тоже ненавидел всех соперников мужского пола и проклял бы заодно свой женский пол, но надо терпеть, стиснув зубы, и общаться с такими типами, как я, делая вид, что тебе наплевать на обстоятельства и на то, что отныне мужчины для тебя всего лишь коллеги по службе.
Она закурила тонкую, изящную сигарету с золотым ободком на фильтре – «vogue» в чёрной пачке, с вишневым запахом. Такие же курили в редакции наши продвинутые дамы. Выпустила из носы две струи дыма и спросила участливо:
– Было страшно?..
Я едва не ляпнул: «У вашего знакомого спросите» и