На высоте птичьего полёта

благородство превыше всего.
Радий Каранда сделал удивлённое лицо.
– Свататься иду! – радостно продемонстрировал я кольцо, хотя дело было интимным и трепаться было не обязательно.
– Молодец! – воскликнул он, даже улыбнулся, но как-то не так, как обычно. Обычно он гремел, как жестяной барабан, во все динамики, всё же Джексон есть Джексон из «Ментовских войн», а здесь на полтона ниже и очень вежливо. – Давно пора!
– На днях я тебе позвоню, и мы повторим!
Я подозревал, что Алла Потёмкина по горячему захочет сыграть свадьбу и времени на загул у меня не будет, но обнадёживающе расплылся в улыбке, мол, обязательно выкрою денёк.
– Замётано! – оживился Радий Каранда, вспомнив наши весёлые приключения в ночной Москве.
Мы несколько раз шлялись с ним по разного рода барам, где пили как дорогой алкоголь из хрустальных рюмок, так и дешёвое пойло из пластиковых стаканчиков, и были довольны друг другом, как могут быть довольны фронтовые друзья, ведь не просто же так он возжелал меня увидеть, а ещё раз обмыть свою ногу, потраченную в боях с бандеровскими снайперами.
Потом вымелась радостная Вера Кокоткина с порочной синевой под глазами:
– Михаил Юрьевич… – схватил она меня под руку, – я так рада, что вы выздоровели! – Идеально строгие щёчки у неё от волнения на глазах порозовели. – Спасибо вам! – И окутала меня, как саваном, облаком тонких, холодных духов.
– За что? – удивился я, нервно сжимая коробочку с обручальным кольцом и всем сердцем пребывая с Аллой Потёмкиной в её чудесном кабинете.
– Вы сделали мне счастье!
– Я?!! – Вот уж никак не ожидал.
Пришлось тактично освободиться из её цепких объятий и сосредоточиться исключительно на её неприлично стройных ножках, которые стремительно разрывали чёрную пуританскую юбку вовсе не в угоду компаративной этике.
– Ну, конечно! – она энергично семенила рядом, сверкая возбужденными от страсти глазами и заглядывая мне в лицо. – Если бы не вы, Сеня не решился бы!
Циничность ей абсолютно не шла. Циничность делала её изгоем в мире мужчин, только она этого не понимала, полагая, что усердно протаптывает дорожку к женскому счастью.
– Поздравляю от всей души, будьте счастливы! – сказал я как можно более формально, целуя её в щёчку и одновременно ногой открывая дверь в кабинет Аллы Потёмкиной.
Я и не знал, что женщинам так нравятся альбиносы.
Как только я увидел её, то сразу понял, что что-то случилось. На ней лица не было, должно быть, она даже рыдала за секунду до этого, но тут же взяла себя в руки, спрятала платок в рукав, повернулась ко мне, и я увидел, что ресницы у неё мокрые, а глаза растерянные, но то, что таилось в глубине их меня удивил – я решил, что это всё из-за моей нерешительности, будь она трижды проклята, поэтому сделал насколько возможно вдохновенное, а не как обычно, тоскливое лицо, и сказал:
– Алла, я прошу вашей руки! – И, естественно, с ловкостью фокусника, потому что долго тренировался, извлёк из кармана коробочку с обручальным кольцом и, как рыцарь, коленопреклонился.
Всё дальнейшее было для меня ушатом холодной воды.
– Это, конечно, интересно… – сказала она ледяным тоном снежной королевы, – но… никакой свадьбы не будет!
Я понял, что я любитель острых ощущений и испросил объяснения, глядя снизу вверх:
– Почему?
– Потому! – отрезала она без всяких комментариев, отвернулась и посмотрела в окно, и желваки ходили на её прекрасных щеках.
Мне знакомы были такие сцены, иногда в разных вариантах я их видел по десять раз на дню, особенно в последние годы семейной жизни. Поэтому я спросил принципиально спокойным тоном:
– Что-то случилось? – И поднялся, не отряхивая колен.
– Я передумала! Нам лучше разбежаться! – снова отвернулась она, и её чёткий профиль вырисовался на фоне окна, как претензия к мирозданию: «Пропади всё пропадом! И ты, дружок, тоже!»
– Что это значит? – обиделся я, безуспешно пытаясь пробиться к её сердцу.
– Это значит, что я разгребусь и, может быть, позвоню тебе, – посмотрела она на меня, как сквозь туман на болоте.
Мне захотелось оглянуться. Я понял: не позвонит, и в её взгляде мне места нет. Вот как она сломала Годунцова, сообразил я, научилась, должно быть, в своём Североморске от папы-гардемарина – всех через колено. А ещё я понял, что отныне так будет всегда – всегда, когда я ей не буду нужен, а не буду я ей нужен очень даже часто, почти так же, как моей жене, Наташке Крыловой, недаром Алла Потёмкина была на неё похожа как две капли воды, только глаза были не глубокими карими, как омут, а небесно-голубыми, как циферблаты всех моих часов. И это была моя карма, и по-другому я не умел выбирать женщин, только огнедышащих, как драконы. Правда, был ещё несерьезный вариант – Вера Кокоткина, но от этой мысли я даже самому себе был противен.
– Может, я могу чем-то помочь?.. – спросил я на всякий случай, испытывая все муки ада.
Но она только загадочно-нервно мотнула головой: «Вон!»
И я вылетел несолоно хлебавши, точнее, выполз, как раздавленная змея, потому что у меня было такое ощущение, будто меня изрядно потоптали, а ещё, что на мне за кого-то элементарно отыгрались. Так искусно умела делать только моя жена, но я отвык за два года, потерял иммунитет, расслабился на сладких московских харчах и подушках; мне стало больно, и я понял, что лечу в посттравматическую бездну, к моей любимой депрессии. Надо было только иметь опыт, чтобы распознать её и незамедлительно принять меры. Выход из этой ситуации был только один – вселенский загул. Сгоряча я принялся намечать соответствующие планы. Пить назло всем я решил в гордом одиночестве – объяснять никому ничего не придётся. Здорово помогла бы Инна-жеребёнок с малахитовыми глазами и копной, буйных, русых волос, но этот вариант исключался напрочь, да и телефон её в айфоне я давно стёр опять же в угоду Алле Потёмкиной и нашей любви. А ещё я моментально забыл, что у меня сегодня второй день рождения, но это было уже за гранью даже не первой и второй, а третьей реалии.

***
Когда я вылетел из её кабинете, как раненая птица, Радий Каранда уже слонялся по фойе, хромая больше обычного, и лицо у него было хмурым, как у английского бульдога на туманно-альбионской прогулке.
Он явно хотел сказать мне что-то важное, но взглянув на меня, понял, что корабль любви получил торпеду в бок и стремительно идёт ко дну.
– Линяем! – решительно взял меня в оборот и потащил по коридору, как быка за рога.
Я попытался вывернуться:
– Пусти! – Чтобы тут же направить свои стопы в ближайший бар, где затаилось много разных соблазнительных бутылок с чудодейственными напитками, облегчающих жизнь, но Радий Каранда только крепче вцепился мне в локоть, и я ощутил, что рука у него твёрдая, как тиски.
– Не здесь, – загадочно процедил он сквозь зубы и вообще, можно сказать, силой увёл меня из башни, сахарно улыбаясь по пути вышколенному женскому персоналу, который навострил уши, как борзые, чтобы бежать с доносом к тотальному начальнику производства.
Мы молча сели в авто и помчались по набережной. К чему такая таинственность? – ломал я голову. Почему Алла Потёмкина так всесильная, что её все боятся? Я терялся в догадках, отложил загул до первого же удобного момента и пока удерживал взведённую пружину на одной злости и самолюбии.
Когда тень моста «Багратион» промелькнула над нами и остался позади, а синие огни весело и беспечно отразились в Москве-реке, Радий Каранда сбросил скорость, подрулил в обочине, остановился и сказал своим жёстким говорком:
– Её шантажируют! Я уверен!
– Кто?! – удивился я и облился холодным потом, даже ладони сделались влажными.
Мне стало стыдно за свои инсинуации, но пружину не отпустил, а сжал только крепче: видно будет, кто прав, а кто свинья.
– Не знаю! – сделал Радий Каранда самое простецкое лицо, хотя оно и так у него было простецким. Но если кто-то по наивности и обманывался, что это и есть его слабость, и пробовал сыграть на этом, то здорово ошибался, однажды я видел, как именно с таким же простецким выражением на лице он размозжил пленному танкисту голову. Честного говоря, тогда это меня совершенно не шокировало и я сделал бы то же самое, просто не успел. Тогда мы были все страшно озлоблены, потому что зашли в Мариновку и увидели, что они там натворили, что действовали, как каратели, стреляя по домам так часто, как успевали заряжать танковое орудие. А потом этот танк подбили из РПГ-7 и мы ловили экипаж по кустам: двоих застрелили, как бешеных собак, а наводчика взяли на закуску. Ну и верещал же он.
– Правда, не знаю! – И Джексон в нем шевельнулся всей своей недюжинной массой. – Только она сегодня с утра в банк намылилась. Заметь, сама, а не как обычно, главный бухгалтер! – выпалил он на одном чистосердечном дыхании.
Я заподозрил, что Алла Потёмкина нарочно подослала его, чтобы отвадить меня, чтобы я не путался у неё под ногами, и пристально посмотрел на Радия Каранду, ища на его лице признаки фальши. Лысый Джексон из «Ментовских войн» лез из него в своей харизме и дружественности, прежний Радий Каранда, каким я его помнил в славянских лесах, тоже лез, и Ефрем Набатников, позывной Юз, тоже вовсю старался, потому что они крепко дружили, – всё, что угодно, прежнее, неизбывное, но только – не фальшь. Не умел Радий Каранда фальшивить, сделан был из другого теста, за что его и помнили там, в Донбассе; года полтора, после того, как мы оставили Славянск, на других фронтах и в других окопах меня изводили вопросами: «Ну как там Радий Каранда, то бишь Чапай?», а Радий воевал тогда под Луганском и фашистскую пулю там же словил, и левая нога у него стала короче на полтора сантиметра, и он мог бегать отныне только по кругу.
– Я клянусь, что не в курсе её дел! – понял он мой намёк и ещё более нервно свёл брови над переносицей, дабы никто не сомневался в его русской искренности.
– Обычно, когда шантажируют, первым делом начальник безопасности в курсе, – напомнил я, стараясь припереть его к стенке.
– Это не тот случай! – ударил он по рулю и легко покорёжил его, словно он был пластилиновым.
– А какой? – гнул я своё, пока ещё удерживая пружину во взведённом состоянии.
Я ломал голову: «Почему я в опале?!» Мне было дюже обидно, я готов был выть на луну и грызть землю. Самое странное, что женщины всегда меня расстраивали своими крайностями, не было в них золотой середины, и пока я с этим не свыкся, как безрукий с культей, меня корежило.
– Я не знаю, – пожал он Джексоновскими плечами.
– Слушай, Радий, мне не до шуток! – возмутился я.
– Я не знаю, не знаю, не знаю! – зарычал он так, что готов был взорваться. – Чего ты меня пытаешь?! Я здесь всего второй год. Год! – жалостливо задрал он брови. – А что было до этого, я не знаю!
И снова мне показалось, что он хотел сказать мне что-то очень важное, но передумал, глядя тоскливо, как дворовая собака на цепи.
– Что же делать? – в тон ему вопросил я, ничего не замечая, кроме своего горя.
– Ходят сплетни... Ты не подумай, – спустил он пары и даже отвёл взгляд, – что я сую нос в чужие дела. Я слышал от наших баб краем уха, что это давняя история, связанная с её мужем.
Он с надеждой посмотрел на меня, будто я одним махом решу проблему и избавлю его от нашего глупого разговора, и мы поедем куда-нибудь и кутнём по полной, чтобы утром