На высоте птичьего полёта

всякая столичная химера, и я почему-то вспомнил гарпию Амалию Рубцову из курятника Роман Георгиевич, вот кто преподал мне хороший урок столичного цинизма и расчётливости, и это там, где есть правила, где Испанов Роман Георгиевич блюдёт чистоту нравов, а здесь вообще караул, сплошная цыганщина, чёрные дела и достоевщина!
– О сегодняшнем разговоре никому не говори, – попросил я, – это опасно.
– Ну что вы?! Думаете, я не понимаю, – кротко вздохнула она, прикидываясь овечкой.
– Тем более никаких социальных сетей!
– Ну, да… – слишком покорно согласилась она.
Я посмотрел на неё, как на идиотку. Она даже не смутилась:
– Что я дура?! – театрально вскинула голову.
– Сене можно, – милостиво разрешил я.
И вдруг почувствовал, что она всё ещё ждёт от меня ответного хода, и пожалел, что упустил своё время, когда мог вот так бездумно вышагивать по мокрому городу рядом с красивой девушкой и строить далеко идущие планы насчёт секса. Жизнь сделала так, что я полон скепсиса и ничего не жду, почему, не понимаю. Я что-то утратил на этой войне да и вообще, в жизни, а упущенного не вернёшь. А ещё я вспомнил о Нике Костровой; что с ней и где она, я не знал, но надеялся, что она не попала в лапы к бандеровцам и не погибла тогда, два года назад; такие красивые женщины достойны большой любви и огромного счастья.
– Это мой дом, – сказал Вера Кокоткина на углу, под фонарём, где старый, щербатый асфальт вздыбился от времени и непогоды. – Если бы не Алла Сергеевна, я бы вас сразу заарканила!
– Ба! – я как будто внял свой голос со стороны. – А что, было так заметно?
Она тяжко вздохнула:
– Да мы сразу поняли, что она на вас глаз положила.
Да что они здесь все, сговорились? – вздрогнул я, и пружина, сидящая во мне, ослабла на три четверти от пикантности ситуации.
– А Сеня что? – Вспомнил я его волосатые, как у лемура, руки.
Должно быть, у них до сих пор были бурные ночи, потому что под глазами у Веры Кокоткиной лежали нескромные тени.
– А с Сеней мне хорошо, но с вами было бы лучше. – С тайной надеждой посмотрела на меня и стала чем-то походить на Инну-жеребёнка в своей всеядности.
Должно быть, столичный воздух вреден для женщин всех возрастов без исключения, а уж неразборчивость – как переходящее красное знамя, от которого не отказываются ни при каких обстоятельствах. Что они здесь, белены объелись? – подумал я с пренебрежением к московской породе и окончательно понял, что её чёрные, воспалённые страстью глаза – это ширма, а главное за ней – крайне соблазнительная иллюзия счастья, надежды и горячего прегорячего секса; все ловились, словно караси, на эту иллюзию, и ты не устоял.
– Но он тебя хоть любит? – спросил я на правах доверительности, которая возникла между нами с первых минут знакомства и до сих пор никуда не делась, а только росла, как на дрожжах, и что с этим делать, пока было не понятно.
– Он меня на руках носит! – похвасталась она, словно выигрышем в беспроигрышную лотерею.
– А ты?.. – Я постарался, чтобы моё лицо ничего не выражало, ибо шаг вправо или влево мог быть расценён, как сигнал к победоносной атаке.
– А я даю себя любить. – Она даже не покраснела, сам ответ подразумевал духовно-плотское сближение, и я должен был клюнуть, как воробей на мякину.
Но я не клюнул. Я уже знал, что спрятано за красивой ширмой, потому что в этом вопросе очень и очень поднаторела моя жена, хотя я её люблю до сих пор; и вдруг с высоты тех лет ощутил себя старым-старым и очень бывалым, таким, что самому стало противно.
– Всё. Беги, – вывернулся я, как штопор, – к своему Сене.
На лице у неё промелькнули обида и разочарование. Она сделал два неуверенных шага. И я в очередной раз позавидовал Сене, глядя на её стройную фигуру, которую даже не портила мешковатая куртка.
– Вы не подумайте, он у меня хороший… – глядела она на меня. – Ужин приготовил... Ждёт… – И, казалось, была не только расстроена, но и готова была пустить слезу, дабы заарканить на сплине и жалости к несчастной женской доли.
Возникла пауза, которая решала всё, и я произнёс, ещё раз услышав свой голос как будто со стороны:
– Ну и отлично! Привет Сене!
А потом развернулся и, не оглядываясь, пошёл назад, стараясь не замечать, как тоска подкрадывается вместе с одиночеством. Что же это за любовь, в которой меня всё время нагибают? И как долго ещё я буду любить свою жену? Я не знал. То прежнее, старое, забытое, но родное, сидело во мне крепче всякой занозы. Как только я задал себе этот вопрос, начался процесс саморазрушения, действие водки закончилось, а коньяка под рукой не было. Однако я вовремя поднял руку, поймал такси и стартовал домой, где, в отличие от Веры Кокоткиной, меня никто не ждал, кроме посттравматического синдрома. Но на этот раз я его обманул, шмыгнув на кухню и, прежде чем он попытался всадить в меня гарпун отчаяния и напомнить, кто здесь хозяин, царь и бог, опрокинул в себя стакан коньяка и перевёл дух с оглядкой через левое плечо – там никого не оказалось, поэтому я, ни о чём не думая, сварил пельмени и с полной тарелкой и бутылкой в руках плюхнулся за компьютер. С этой минуты я был вне зоны досягаемости каких-либо синдромов и до утра вполне мог не опасаться за свою психику.
На следующий день я понял, почему Алла Потёмкина не могла ничего мне рассказать – ей мешало прошлое, и она до самого последнего момента хотела скрыть свою тайну. Я понадеялся, что она всё же не изберёт стандартную процедуру искупления грехов – монастырь, потому что, по моему мнению, всё ещё можно было исправить, только я здесь был ни при чём, я был всего лишь её спасительным билетом в рай.


Глава 8
Тайна Аллы Потёмкиной

Она была дочерью аптекаря в фигуральном смысле слова и стала аптекарем по призванию из-за своего военно-морского характера.
Её родители служили в Североморске. Корабельная, пять, квартира восемь, второй этаж с окнами на городской парк. Отец – капитаном большого противолодочного корабля, мать – главным хирургом в военно-морском клиническом госпитале, кстати, тоже в чине капитана первого ранга. В этом плане ничего интересного для моего расследования я не обнаружил, кроме того факта, что Алла Потёмкина выбрала совсем не военно-полевую стезю, а несколько полегче. Мама вдохновила, догадался я, кто ещё, но это неважно. Важно было то, что она уехала в Москву. Провести на севере лучшие года в ожидании выслуги лет, даже если ежегодно выезжаешь на юга, дело тяжкое и не каждому по плечу. Что могут военные? Максимум, помочь чаду деньгами или связями. Насчёт первого я даже не сомневался, а со связями, вероятно, была проблема, потому что Потёмкины были родом из Новороссийска, и даже ранжирование по уму и расчетливости не помогало. Стало быть, Алле Потёмкиной в столице пришлось пробиваться самостоятельно, надеясь разве что на чудо, собственный характер и удачу. Однако таких девочек в Москве пруд пруди, и конкуренция колоссальная. Я почему-то не к месту вспомнил Инну-жеребёнка. Как она там? Но не встал отвлекаться, хотя было что вспомнить, особенно её голые ноги из-под моей рубашки.
Поэтому я оборотил свой взор на Гелия Уралова, как сказала Вера Кокоткина, – первого мужа Аллы Потёмкиной. Вторым по определению быть всегда стыдно, но что поделаешь, если так устроена жизнь.
И начал с его отца, Антона Назаровича Уралова. Родился он и вырос в Москве. По образованию – химик-фармацевт; в мрачные девяностые занялся аптечным бизнесом, выкупив по дешёвке на Арбате пару аптек. Кто его подвиг на эту стезю и где он взял капиталы, осталось тайной. Похоже, он даже не помышлял ни о какой особой удаче, просто наобум, воспользовавшись чей-то дальновидностью, однако, получилась аптечная империя. С тех пор она только расширялась, расширялась и расширялась, не говоря уже о процветании. В этом смысле Гелий Уралов казался лучшим преемником: Антон Назарович Уралов умер шесть лет назад от обширного инфаркта – странная смерть для сорокадевятилетнего мужчины: он был несколько нездоров сердцем. И тут я вспомнил, что на одном из предыдущих сайтов промелькнула информация, что до момента смерти Антон Уралов имел лошадиное здоровье и что такие люди живут до ста двадцати лет, особенно в Москве, может, и больше, и в ус не дуют. Он-то рассчитывал на долгую жизнь, а ему почти-то это не удалось, подумал я. Тогда я вернулся назад и посмотрел, кто же сообщил, что у Антона Уралова – чуть-чуть, но всё же больное сердце? Оказалось, невестка! Странно, не правда ли? Обычно о таких вещах сообщает патологоанатом или лечащий врач. Но Антон Назарович Уралов никогда не лечился ни у одного врача и нигде не состоял на медицинском учёте. Об этом прямо было сказано в официальном пресс-релизе синдиката «Аптечный рай»: «Железное», то бишь лошадиное здоровье. Зачем тогда невестке наводить тень на плетень? Сказано это было, судя по всему, в сердцах, прямо на кладбище, в секундном интервью. Алла Потёмкина училась ещё тогда в Первом Московском государственном медицинском университет им. И. М. Сеченова,  на фармацевтическом факультете. Я подумал, что, может быть, у девочки были проблемы с учёбой, а Антон Назарович Уралов перенервничал и получил инфаркт? Нелогично. Так не бывает, даже если она его невестка, к тому же при таком бизнесе у него должна была быть чрезвычайно устойчивая психика и отменная выдержка. Правда, это не панацея от инфаркта, но тем не менее, вопрос повис в воздухе и стал первый пунктиком в моём расследовании.
Когда я копнул глубже, то оказалось, что он неоднократно судился с одним и тем же компаньоном – Андреем Годунцовым, но все дела, как ни странно, кроме одного, выиграл, всего лишь раз не поскупившись незначительной частью бизнеса. Через пару лет, кстати, он снова взял Андрея Годунцова назад, в бизнес, за относительно небольшие деньги. Чистая прибыль за счёт прироста объёмов реализации с лихвой компенсировала потери. И я подумал, что Андрей Годунцов страшно завидовал Антону Уралову, потому что тому беспрестанно везло. А потом везение неожиданно кончилось, хотя Антон Назарович Уралов ни в какие аферы не лез и сомнительным лекарством не приторговывал. Его стратегия заключалась в медленной аннексии в сопредельных территориях. Значит, здесь что-то другое, подумал я, а не бизнес.
У Антона Уралова рос приёмник – сын, который, как я теперь понял, унаследовал от отца все лучшие морально-волевыми качествами, и Антон Уралов не без основания делал на него ставку. Прежде чем умереть, Антон Назарович успел развестись с женой, которая получила отступные, быстренько умотала в Америку, и больше о ней никто ничего не слышал. Это были обычные, как новогодняя ёлка, люди, почти типичная семья, почти типичный мир и почти типичный сын.
Тогда-то я и копнул этого самого типичного сына. А он оказался вовсе не типичный, а – золотой мальчик, с порочным лицом мачо. На фото очень даже занозистый, а в жизни, должно быть, ещё хуже, подрезающий машины из-за фарта.
Почти на всех гламурных сайтах я обнаружил целую подборку роликов: выезд на разделительную линию, вспахивание красным «гелендвагенером» Чонгарского бульвара, купание в фонтане «Витал» у Большого театра, распитие спиртных напитков в общественном месте – это всего лишь малая толика его подвигов, большинство из которых