Гиперпанк Безза... Гл 1

почему-то удивлением переспрашивает Олдбой.
– Именно вы. – Говорит с усмешкой отступник. – Или тут ещё есть кто-то, кто претендует на это вы? – Уже со своим зарядом веселья интересуется отступник, бросив взгляд по сторонам, типа в поиске того, кто мог бы претендовать, и даже с большим успехом, на роль этого вы. На что Олдбой смотрит без всякого довольства. – Загадками говорите. – Даёт ответ Олдбой.
– А вы ими отвечаете. – Следует ответ отступника.
– И что я должен показать, чтобы быть принят за того, кем нужно? – задаётся вопросом Олдбой.
– А что вы считаете нужным. – Говорит отступник. – Что убедит меня в том, что вы есть тот, кто есть и мне нужен.
– Это необязательно связующие между собой вещи.  – Отвечает Олдбой.
– Может быть и так. А вы движетесь в правильном направлении. – Говорит отступник.
– Бывает, что плутаю.
– Догадываюсь. – Отвечает отступник.
– Куда же мне свернуть? – спрашивает Олдбой.
– Вы ещё спрашиваете?! – удивляется отступник.
– Тебя, нет, себя, бывает. – В один момент резко реагирует Олдбой, задержавшись взглядом вызова на отступнике. От которого тот не уходит и Олдбой после фиксации своего взгляда на отступнике, делает другой заход к отступнику.
– А если ты? – задаётся вопросом Олдбой.
– Только после вы. – Тут же следует реакция отступника.
– Да вы…– замалчивает как надо свой эмоциональный нарочито посыл Олдбой. На что от отступника следует ничего другого. – Ну так на то оно и моё вы.
– Тадысь вы. – Ставит точку в этой части разговора Олдбой и делает примирительное заявление. – На голодный желудок не в ту сторону рассуждается.
– Тогда и мне такой же латте и мафин, что и вам. – Следует ответ отступника. Что опять в Олдбое вызывает нервную дрожь в лице. Но и только. И он решает на всю эту ситуацию и поведение отступника смотреть с иронической позиции.
– Здесь вроде как самообслуживание. – Делает уточняющее пояснение Олдбой.
– Вы в этом уверены? – не верит своим глазам и ушам в ответ отступник, явно специально, проверяя Олдбоя на его олдбойство.
– Я не обязан никому ничего объяснять и доказывать. – Следует ответ-агрессия от Олдбоя.
– А если это есть триггер для нахождения между нами понимания?  – прищурившись, на полтона понизив свой голос, задаётся этим вопросом отступник, заставляя Олдбоя заново начать к нему присматриваться и искать в нём то, что его для себя раскроет. Так они некоторое время присматриваются даже не друг к другу, а к тому, что всё это может значить, и через своё, никак не обозначенное время, Олдбой выходит из этой ситуации и из-за стола со словом: «Ладно, быть».
Когда же Олдбой через уже другое некоторое время возвращается к столу с разносом в руках, нагруженным всякой питательной всячиной в твёрдом и жидком исполнении, то отступник его встречает интересным замечанием. – Вы уже совсем близко остановились от того, чтобы быть признанным за того человека, кого я ожидаю.
– И чего не хватает? – спрашивает Олдбой. 
– Как и всегда, – с усмешкой говорит отступник, чуть ли не разводя свои руки в сторону, – какой-нибудь мелочи, которая свойственна только тебе одному, и она тебя провоцирует быть тем самим собой, за кем закрепилось именно такое идентификационное знание. – Отступник замолкает и ждёт ответа Олдбоя. Олдбой на этот раз не спешит демонстрировать скорость работы своего процессора и оперативной памяти, а он зависающи задерживается во внимании к какой-то в себе детализации памяти, после чего вскидывает свой взгляд и, глядя на отступника исподлобья, спрашивает его:
– Ты что-нибудь слышал о конфликте бога?
– Ты может имеешь в виду парадокс всемогущества? – переспрашивает Олдбоя отступник.
– Скажем так, своей особенной интерпретации этого понятия всемогущества. – Говорит Олдбой, и так как отступник только пожимает плечами, то он снова берёт слово. Что, видимо, у него любимое дело, раз он так изыскивает многогранными самовыражениями, оттисками звучаний словосочетаний и носится с ними.
– Тогда слушай. – Говорит Олдбой, берёт чашку с однозначно с каким-то оттенком фруктового выражения смусси, поздравляет с ним себя в своём вдохновенном глотке внимания к сочности жажды, демонстрирует эффект визуального и зрительного нерва, и само собой, звучно объявляет торжество прогресса, деля с ним так радость своего бытия, и только затем, после обязательного для такого рода моментов сопроводительного действия, смакования этого момента, где он фиксирует обзорным зрением, как его напутствие отразилось на лицах посторонних людей, отставляет чашку.
Ну а как только это церемониальное действие было выполнено по всем лекалам человека-фри от всего суетного, не терпящего любого рода принуждения и уж не дай отдельный вселенский разум принять за неизбежное то, что можно изменить ново актуальностью и чтобы он не следовал в фарватере чьей-то, даже самой трендовой мысли от Помучи, Олдбой берётся за свой рассказ.
И как только Олдбой заговорил, как ему одному только свойственно, то у отступника до такой степени нетерпения зачесалось что-то в правом ухе, что он не мог сидеть и слушать спокойно Олдбоя без того, чтобы не потянуть свою руку к уху и начать его, толи одёргивать, толи почёсывать. И если бы это был единичный случай, то всё ничего и его можно было пропустить мимо глаз и не замечать, но так как отступник раз за разом, через некоторый отрезок времени, всё тянулся рукой к своему уху и там в нём что-то поправлял, то Олдбой, кто ближе всех находится к отступнику и сидит чуть ли не напротив него, начал обращать внимание на эти движения рук отступника к своему уху и как его мимика лица менялась в сторону удовлетворения после такого его физического контакта с самим собой.
А вот что это могло значить, то Олдбой, пока его не перебивают более осмысленно, этим вопросом не задавался. Да и некогда ему было, когда ему нужно формировать по своим блокам выражения и мысли, чтобы они подавались на слух в последовательной очередности и его слушатель, отступник, смог их правильно заглотить, а затем уже и переварить, если у него, конечно, нет гастрита разума, не позволяющего воспринимать поданную реальность в нормальной тональности. Всё таких людей горчит и вызывает в них изжогу мракобесия.
Ну а если допустить до себя то, чем себя неудосужил Олдбой, и внимательно приглядеться к отступнику, то можно за ним заметить интересные замечания в плане изменения степени его внимания к Олдбою и его вовлечение в процесс его слушанья.
Так после того, как только отступник подержит свою руку у своего уха, чтобы что-то в нём поправить зудящее не так как нужно, он умиротворялся в своём лице и с его лица сразу сползала та незримая жёсткость отторжения своего собеседника, которого он ни черта не понимает, как бы тот не старался быть для него доходчивым и объяснимым. И отступник становился самым усидчивым слушателем, что опять же незримо начинало ощущаться рассказчиком, Олдбоем, и он вдохновлялся быть ещё больше интересным рассказчиком.
Ну а так как пока что неясно и не выяснено, что точно меняло всё в отступнике и он кардинально так, на глазах менялся, – от антагониста ко всему сказанному Олдбоем, к последователю всех его мыслей, – можно только со своей вероятностью предположить, что причинность для этих знаковых изменений явно кроется в ухе отступника. Кто регулирует его(уха) частоту восприятия поступающего сигнала и тогда на некоторое время речь Олдбоя из нагромождения лексического сумбура и хаоса пунктуационного разноречья, и всё это регулируется не логикой мышления, а силлогизмом необходимости и эмоциональных взрывов, приобретала осмысленную законченность, одного ума разума с отступником лексического подбора выражений и фонетической определённостью. 
И если отталкиваться от такого понимания отступника, как наиболее дальновидного, как это вскоре выяснится, то рассказ Олдбоя будет разделён на несколько разнородных информационных блоков по языковой подаче надуманных им смыслов, в независимости от его желания и даже знания происходящего на его глазах. И точкой их разделения, как уже можно догадаться, будет перенастройка заложенного в ухо отступника слухового фильтра на приём получаемой им информации в доступной не только для его слуха, но и для разума форме.
1 информационный блок рассказа Олдбоя, подаваемого как есть, без использования фильтров (оттого, наверное, он такой короткий).
«Зашкаливающая инклюзивность была отличительной чертой эксклюзивов знаковых значений и оформленности мыслей в себе. Что всегда ведёт к пересмотру своего значения для бытующей на тот миг реальности и её подчёркивающих дисциплин. И форпостом новой зримости выступил Протагон». – И только такое выдал вслух Олдбой, как у отступника, перекосившего в лице, тут же в ухе зачесалось от таких откровений Олдбоя, для понимания которых нужен даже не переводчик с языка общепита на язык человеческого разума, а отдельный шифровальщик.
И видимо в ухе отступника заранее им был предусмотрен такой шифровальный передатчик или прибор, кто сумеет раскрыть настоящие значения озвученных Олдбоем слов и выражений. А так как ко всему невозможно подготовиться и всё предусмотреть, то отступник вот так часто обращался к настройкам своего шифровальщика в ухе.
2 информационный блок Олдбоя, подверженный первичной обработке и фильтрации.
«Определяющие и разрабатывающие все эти фарватеры жизненных установок и путей движения, сущие как есть и эксклюзивы, в просторечье людей в натуральном своём хозяйстве досужья пребывающих, интеллектуально распущенных и отсталых, зовущие богами, питали собой не только основы недоразумения, разумения и потребности этой ячейки мироздания, созданные под их контролем в данной точке локации, а они также питали надежды быть единым целым с собой сотворённым объектом своего творчества.
Но как это всегда бывает, хоть этими мыслями и были все боги сообщества пантеона обуреваемы поскольку-постольку, но пытался их инициализировать с последующей активацией только один, самый неугомонный бог – Прометей. Уже не раз подозреваемый в самых дискредитирующих их божественное сознание проступках и один раз даже попавшийся на прямой актуализации своих подрывных замыслов, войдя в контакт со своими творения не как это положено всем создателям, через контакты третьей степени, а он обошёлся без посредников и дал себя как есть обнаружить. Ну а то, чем он решил себя оправдать, – мне никто всё равно не поверил, – нисколько его не оправдывает, а ещё больше заставляет богов из сообщества пантеона, клуба самых и собой избранных по своим интересам и не тривиальным возможностям сущих, нервничать и испытывать аббревиатуру шока из нескольких печально знаковых букв.
И что особенно всех тут, на пантеоне, не радует, так это их неожиданная даже для самих себя вовлечённость во всё это дело с Прометеем, где им крайне любопытно и желается знать, как эти контакты первой степени происходят. И при этом у многих есть подозрения в сторону центрального персонажа пантеона – Зевса. Кто, как многим уверенно видится, частенько, под покровом своей неузнаваемости, использовал своё служебное положение, и самолично