Дрожащею рукою, едва переводя дух, дама поднесла лампу к излишне длинному телу творения её мужа, и взгляд её пал на маленького мохнатого зверька, зажатого в крепких когтистых кошачьих лапах, словно в западне.То была Мышь, которую кошачья половина поймала у крыльца семейного дома учёного. Лишь только она оказалась в кошачьей пасти, дама поморщила нос и отвернула лицо. Легкая дрожь пробежала по её членам, когда, обернувшись, она увидела, как из собачьей пасти на каменный пол рухнул обглоданный скелет, подобный тому, что хранится в археологическом музее времен эры господства на Земле гигантских ящеров, а остатки шерсти скатались в шар и отскочили в самый дальний угол.
Дама смотрела на диковинного зверя, когда он постепенно явил ей себя во всей красе, и тысячи бессвязных и ужасных мыслей, теснившихся у неё в голове, бранных слов, какие только имелись в лексиконе обитателей Земли, просились на язык. Возможно ли то, чтобы по земле бродили на потеху публике, воскресшие с помощью автомата сохранения жизни некогда мертвые домашние питомцы или двуглавые четвероногие творения, подобные этому?!
Кому вообще пришла в голову эта доселе нелепая и жуткая мысль о создании метиса, никогда прежде не существовавшего в окружающем нас мире, поправ тем самым все мыслимые и немыслимые нравственные нормы и незыблемые законы природы?!
Лишь увидав, как собачья половина, как если бы она была живой и самостоятельной, как все животные семейства псовых, облизывала ей руки, а кошачья услаждала слух громким мурлыканием, лишь узрев огибаюшую брюхо, словно экватор на глобусе, хирургическую нить, супруга осознала весь ужас положения несчастного зверя, так и не познавшего радостей жизни.
Лампа с грохотом выпала из её рук. На звук тот сбежались домочадцы, а где-то неподалёку уже начало что-то дымиться, но пожара, хвала богам, никто не допустил. Рутений нашел свою супругу охваченной ужасом и лежащей на полу без чувств. Бранясь и непрерывно ворча под нос, он велел отнести её на постель, а сам вновь приступил к своим изысканиям с ещё большей страстью, нежели прежде.
О, с каким неописуемым торжеством и ликующим восторгом предавался Рутений размышлениям о тех перспективах, что виделись ему, когда пред взорами его многочисленных надменных начальствующих лиц и коллег представил своё творение с несколькими томами диссертации!
После стольких утомительных трудов, наконец, достичь предела собственных желаний, в то время как иные подопытные существа испускали дух, стоило их раз отключить от аппарата, именно его двуглавое четвероногое творение осталось жить и даже, вопреки всепоглощающему ожиданию самого Рутения, пережило своих сородичей-собак, не протянувших более месяца, - то было для него величайшей наградой.
И сколько горестно было вскоре сознавать, когда все окрыленные надежды упорхнули прочь, как птицы, освободив место тягостному разочарованию в дальнейшем и мукам совести и душевным терзаниям! Сердца ближайшего окружения Рутения Мортифера, а затем и деятелей научного мира в целом наполнились несказанным ужасом, отвращением при виде фотографии на первых полосах газет его Существа и жгучей ненавистью к нему самому.
Подобно Исааку Ньютону, Рутений ощущал себя ребёнком, и был всего лишь глупым ребёнком на его фоне, собирающим ракушки на берегу великого океана истины, а то, к чему он так стремился всем сердцем, невзирая на преграды, оказалось всего-то лишь сном его воспаленного разума.
К слову сказать, ничего нового в научный мир Рутению привнести так и не удалось - благодаря прежним достижениям иных гениев, но - не его, трансплантация оказалась роскошью для лиц с большим достатком, которые извлекали органы из молодого организма, словно запчасти автомобиля, тщетно пытаясь сбросить с себя оковы приближающейся смерти.
В сторону Рутения обрушились, как гигантские плиты во время камнепада, стыд и бесчестие. Сотни косых и холодных взглядов провожали его вослед, стоило лишь ученому оказаться на улице. Полосы утренних газет и журналов пестрели заголовками, в той или иной мере обличающими его, а стоило лишь волею судьбы его творению выбраться хоть раз за пределы дома, местные жители в ужасе бросались прочь, не в силах выдержать и взгляда на тех, в чьих глазах навечно отобразилась невысказанная грусть, когда кот и пёс могли бы наслаждаться всеми прелестями жизни - собака бы грызла косточку в будке, а кот спал бы на мягком хозяйском пуфе, вилять своими собственными хвостами, гоняться за добычей или почтальоном, что было излюбленным занятием для пса, или даже урчать, лежа на спине иль животе под заботливой и ласковой рукой, гладящей их поочерёдно и чешущей за ушком - все это было в равной степени неведомо для Котопса, как окрестили то Существо в народе.
Вместо заслуженных ласк он получал сперва удары током, а затем - дозу уколов седативными средствами под завязку, а пищей вместо мяса, рыбы и корма служили ему антибиотики. Каждый день вторично прожитой жизни в новом теле был наполнен одними лишь кошмарами, становившимися все более явственными, которые ежечасно каким-то неведомым образом стали отображаться и на судьбе их "хозяина", любившего коротать часы досуга за чтением каких-либо готических романов или новелл Эдгара По.
Как-то раз Рутений листал страницы романа сэра Ланселота Каннинга, где победоносный Этелред сразил изрыгающего пламя смертоносного дракона, издавшего в час своей кончины истошный вопль. Он содрогнулся, услышав в тот самый миг душераздирающий женский крик, доносившийся из его спальни. То был пронзительный вопль его супруги. Рутений опрометью кинулся и обомлел: его супруга неподвижно лежала в постели, истекая кровью из яремной вены на шее, а над ней, словно страж подземного царства Гадеса, восседал Пёс с безумным от адской боли яростным взглядом и испускал такой рык, будто бы являлся истинным царём зверей.
Кот же без конца умывался, словно бы он не являлся свидетелем тех страшных событий и жил какой-то своей жизнью. Если днём по своему обыкновению все питомцы спали, а ночью отправлялись на охоту, то внутри этого Кота то и дело пробуждался всплеск какой-то бешеной энергии, которая била ключом, словно его накачали смесью из свинца и цинка - он мог часами носиться по дому, круша всё на своём пути, подобно еноту Василию, и прыгать со скоростью кенгуру, такая за собой собачью половину, чем порою занимался и сам Пёс, покуда силы его не начинали иссякать, и тогда собачья половина брала над своим единоутробным "братом" шефство.
Не было ни дня, когда бы на глазах домочадцев Рутения, включая и его самого, две личины одного Существа ладили между собой. На легендарную драку за добычу или внимание самки на двор учёного сбегалась поглазеть любопытная толпа зевак и ребятишек, а противостояние порой заходили так далеко, что Кот и Пёс начинали тянуть друг друга каждый в свою сторону, и тогда начинали лопаться, как мыльные пузыри, наложенные швы, а тело сковывала невыносимая боль.
Зверям ничего не оставалось, кроме как на некоторое время позабыть о своей вражде и принимались зализывать кровоточащие раны. Пёс скулил, а Кот издавал такой дикий крик, что навсегда отпечатывался в подсознании Рутения и напоминал стоны обреченных грешников в глубине Преисподней.
Но настал день, когда исследовательской деятельности Рутения Мортифера всё же пришел конец. Признав о злосчастном эксперименте, представители СМИ???? буквально наводнили убежище учёного, а во всех городах мира жители выходили с плакатами в знак протеста и гуманного отношения к животным. Воцарился жесточайший хаос.
Котопёс стал символом не только единения противоположностей, но и того, на какие зверства оказалась способна наука во имя Человечества. Как волны цунами, на Рутения обрушились всенародное негодование и гнев. Все требования ради прекращения нечеловеческих страданий отправить четвероногое творение к праотцам из соображений этики и хоть какой-то жалости, Рутения оставил без внимания, а от своих убеждений отказываться вовсе не желал.
Тяжким бременем на сердце Рутения легла гибель его досточтимой супруги, но и даже тогда не поднялась его рука сделать спасительный укол и положить конец бессмысленному существованию. Полицейские нагрянули в дом учёного и, проведя тщательный обыск, не обнаружили ничего подозрительного. Даже отпечатки пальцев Рутения не дали должных результатов. В деле гибели девушки не оказалось ни одной зацепки, и оперативники отпустили учёного, заявив, что бедняжка стала жертвой укуса бродячей собаки. Рутения был несказанно счастлив сложившимся обстоятельствам.
Минуло почти четыре люстра жизни нашего гения, прежде чем настал день, когда великий режиссёр - Судьба, сыграла с ним злую шутку. Однажды в осенний вечер по хозяйственной нужде Рутения отличился в погреб вместе со своим ближайшим родственником. Близился тот самый день, когда в материальный мир отворяются врата Обители Мёртвых, и по этому случаю Рутений решил достать немного вина.
Его родственник, работяга, подобно Фортунато, знал толк в этом деле и старался найти спирт. Но, как только ему в руки попалась канистра с хлороформом/эфиром, Пёс, только ощутив знакомый едкий запах - тот самый, что когда-то лишил его чувств и стал первой причиной его несчастья, ощетинился, оскалил зубы, встал на передние лапы и изо всех сил впился в того беднягу.
Кот зашипел, - а при тусклом свете подвальной лампы вряд ли что можно было разглядеть как следует, а потому и родич не заметил второго животного - и на шум тут же примчался Рутений. Бедняга лежал мертвый, распластавшись на полу, из канистры выливался хлороформ, а винные бочки одна за другой опрокидывались на пол и рассыпались вдребезги, как стекла. Как ни странно, но и в этот раз Рутений пощадил Котопса...
Слава о странном звере дошла и до аниматоров, решивших на скорую руку состряпать мультфильм, навеянный реальными событиями. Рутения пригласили в качестве режиссёра. Оказавшись у стен компании Nickel- odious - белокаменного здания с зеленой вывеской в виде собачьей кости, учёный представил своё творение коллективу студии. Те сделали одобрительный жест рукой, но вскоре произошло то, чего никто не ожидал.
Некогда голубые, как небо, глаза Пса сверкнули, как молния⚡, и диковинный зверь с одного прыжка оказался у входной двери и грозно зарычал. Кот тем временем неотрывно смотрел на возвышающихся над ним "двуногих великанов", и бирюзовые его глаза загорелись лаймовым цветом. А за окном невесть откуда взявшиеся, словно