не пробиться мне к брату со своими бытовыми вопросами, - как ты тут без мамы, не одиноко ли, не обижают ли соседи? - только герои его романа для него и настоящие, живые.
Когда ухожу, взгляд опять цепляется за корпуса машин, что стоят прямо тут же, у порога: старенький «Запорожец» он купил давным-давно, а «Опель» оставил мой сын после того, как на запчасти «выдрал внутренности».
- Ну, зачем тебе эти огрызки? - смеюсь.
- Да хрен с ними, пусть стоят, - прихрамывая, подходит к «Опелю», открывает дверцу, садится в него. – Сын друзей в них приводит, когда приезжает, да и я иногда сяду вот так, помечтаю. Немного фантазии, и катишься по Италии, по Испании, по берегу океана. Хорошо!.. Вот только смотрового стекла нет и ветер задувает, пленкой затянуть что ли?
Ухожу к автобусу, а брат… Пока ни поверну за угол, будет стоять у покосившейся калитки и вослед меня крестить».
2013-й
Приветствую, братец!.. Еще не умывался?.. И давно без воды сидишь?.. Слава богу, что только со вчерашнего… Так тебе ж мужик какой-то воду носил… Ну, раз запил, то ему не до тебя… А-а, эта та, которая к тебе за маслицем и хлебушком приходила? И сколько ж ты ей дал за ведро воды?.. Ну и молодец, что не просто так… Да ищу я, Ви, ищу тебе перчатки, но похоже, что в магазинах теперь продают товары только для тех, кто на бал собирается или в ресторан, а рабочей одежды нету. Правда, нашла в спортивном одни, а они знаешь сколько стоят?.. Две с половиной тысячи… ага, это как раз четверть твоей пенсии, так что поищу еще, но всё ж для перестраховки вяжу варежки из белой пряжи… Да у меня другой нет, а белой много, не пропадать же добру?.. Ладно, зато хоть день да щегольнешь в белоснежных, а потом почернеют... Ага, без варежек не останешься, не замерзнешь, не дам шансов стихии на тебе разгуляться… Да знаю, знаю, ты у нас мужественно борешься и с ней, и с чертями… Пока, Ви, пока. И топи свою железку, а то обещают снег и похолодание... Ой, даже и жарко при восьми градусах?.. Привык-то привык, но всё ж топи хотя бы по вечерам… Вот и хорошо… Пока, спокойной ночи!
2010-й
«Уже второй день Виктор у нас «на реабилитации». Конечно, я рада ему, но… Но плохо, что говорит и говорит беспрерывно! Как репродуктор. Но репродуктор можно выключить, а его…
А дело было так. Тогда я уже уснула, когда разбудил мобильник. И звонила Наташа: на Виктора напали, ограбили. Господи! Показалось сном, но услышала:
- Ой, не знаю, что и делать? Ехать в Карачев прямо сейчас?.. Да нет, не мне, а Максим туда рвется, но его друг вечером пива напился и не решается сесть за руль… Когда звонила ему? Да только сейчас, у него там милиция, допрашивают. Нет, побоев заметных нет, но по голове два раза ударили и пенсию отняли... Конечно напуган! И кажется, что даже в шоке.
Начала успокаивать её, да и себя: ну, раз живой и «побоев заметных нет», подождем до утра, а утром дочка отвезет нас в Карачев. На том и порешили, но я тут же позвонила Виктору и услышала его сдавленный голос:
- Ладно, ничего. Я сейчас дверь закрываю.
А рано утром в Карачев с другом поехал Максим, и уж не знаю: как удалось ему уговорить своего упрямого батю поехать в Брянск? Но привез. И три дня отсыпался Виктор под приглядом Натали, смотрел передачи по каналу «Культура» и всё приговаривал: «Как в другой стране прибываю!». А когда я приехала к ним, так рассказывал и рассказывал, как на него напали. Да, от шока он ещё не отошёл и нет-нет, да сворачивал на фразу:
- Самое отвратительное, что никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным! Да-а, девятый десяток дает о себе знать.
А потом дочка привезла его к нам. Хватаясь за перила двумя руками, поднялся на наш пятый и минут десять сидел у порога, отдыхал. Да нет, силы у него еще есть, и от шока понемногу отходит, и фразу о своем бессилии уже не повторяет так часто, но беда в другом: от одиночества совсем разучился слушать тех, кто рядом и, если не читает, то говорит и говорит беспрерывно, а разговоры его… Ну, конечно о социализме, о том, какое страшное и пакостное было время. Устаю от его ненависти к прошлому уже через пару часов! Попробовала как-то отвлечь:
- Ви, давай я тебе диск поставлю с тихой музыкой, послушаешь, успокоишься…
Согласился: включай, мол, давно не слушал… но уже через минуту:
- Не-е, ты мне лучше Бетховена поставь. Какая сила духа, какая мощь! Тут тебе и Наполеон*, и французский Робеспьер*… - Я снова начала сжиматься: не вспомнил бы и о наших робеспьерах! И точно, под «Аппассионату» Бетховена: - Вот тоже гады были! Они ж, как и наши сволочи, столько народу на плаху отправили, столько умных людей обезглавили! – Вжала голову в плечи, а он, послушав лишь с минуту и глядя на наши картины вроде как спохватился: - Да-а, все ваши пейзажи о нашей бедной России. Вон та, что над столом висит: метель, метель, последние хатки вымирающих деревень… – И тут же свернул на свою тропу: - Погубили коммунисты русскую деревню, расстреляли, сослали в Сибирь самых лучших её тружеников…
- Ви-ить, - почти взмолилась, - Давай я тебе лучше «Лунную сонату» Бетховена поставлю, послушаешь и забудешь о коммунистах хотя бы на пять минут!
- Да слушаю я, слушаю. – И помолчал минуты две, но опять: - Деникин============-то в своих мемуарах…
О Господи, дай силы! Видать, ничем его не унять! Я ему – свое домашнее винцо, я ему - музыку, я ему – чай с пирогом, шоколадку, а он… И к концу второго дня, когда сидели на кухне и пили чай, всё ж сорвалась:
- Вить, ты… как слепой на тропинке: набрел на неё и только по ней шпаришь. Ну не вспоминай ты о социализме хоть часок, нет больше сил моих слушать обо всём этом! – И сложила ладони, посмотрела почти ласково: - Ну, пожалуйста!
Взглянул удивленно, помолчал, но тут же:
- Помнишь, мамка рассказывала, как наша бабка целую семью от раскулачивания* спасла? Она же тогда по деревне подписи пошла собирать за тех, кого увезли…
Да помню я, помню! Об этом писала в «Ведьме из Карачева»! Можно подумать, что выучил он её наизусть и теперь эпизоды из неё рассказывает и рассказывает, выдавая за свои, но перевирая и фантазируя. Но бог с ним, пусть так и думает, но зачем же все разговоры – только о прошлом?
Ныряю в зал, но догоняет:
- Нет, ты послушай, послушай…
- Вить, ты беспощаден, - останавливаюсь и, улыбаясь, говорю полушутя: - О чём бы я ни упомянула… хлеб, ложка, стакан, нож, вилка, булка… и у тебя тут же выскакивает ассоциация с социализмом. Ты вообще-то можешь говорить о чем-то другом? – Да, он может. – Вот и оглянись на мир, и посмотри вокруг другими глазами, осмысли что-то по-новому. Нельзя жить вот так… с головой, повернутой назад!
Но улыбка моя не помогла, - обиделся, замолчал... но только на минуту:
- Вот ты говоришь «забудь». А помнишь, как дядя Андрей рассказывал: поехали комсомольцы громить монастырь, а их там мужики и побили…
Есть такой древнегреческий миф: Деметра, жена Геракла приревновала его к красавице Иоле и, по совету пророчиц, подарила мужу плащ, пропитанный отравленной кровью кентавра Несса, - должен был вернуть ей мужа, - а плащ и прирос к его телу. И умер Геракл в муках.
Вот и с братом происходит нечто подобное: социализм прирос к нему, как тот самый плащ, и душит, душит».
2013-й
Привет, Ви!.. Да ничего у нас не случилось, это я уходила, а мобик с собой не взяла… Ага, и Платон уходил, а ты сразу паниковать. А ты как?.. А вот так…(И дальше: «Ты представляешь, иду возле стола… ну ты знаешь, как я хожу, и вдруг пачка кофе р-раз!.. и на пол. Наклонился, поднял, положил на стол. Иду в другой раз… опять та же история! А на третий упала и кофе рассыпался») Ви, ну что тебе посоветовать? В следующий раз кофе не с краю стола клади, а посреди, что б не цеплять… Ну да, и не надо будет с чертями из-за него ругаться… Да знаю, знаю: состояние борьбы с кем-либо или чем-либо тебе просто необходимо, иначе и жить-то зачем, да?.. Ви, но силы у тебя уже не те, надо беречь своего телесного болвана, помогать ему, а ты всё борешься да бор… Ну как не борешься, если живёшь в хате, в которой и молодому-то жить нелегко, а уж в твоём возрасте… Как куда? Тебе же не раз в Карачеве предлагали поменять твой дом на квартиру, вот и жил бы в тепле, сидел и писал свой роман, а ты… Ну да, и в Брянске у тебя квартира… Ну, если не можешь расстаться с родным гнездом, то… Хорошо, не буду больше об этом, не буду… Хорошо, спокойной ночи и тебе… ага, до завтра.
2012-й
«Иду по родной улице… Прихорашивается мой Карачев! Домики веселеют, обновляются, да и особняки высятся вдоль асфальтированных дорог. Подновили дорогу и на нашей улице.
А вот и мой родной дом. Да-а, рядом с соседними он – словно нищенка: «лик его тёмен», из-под кое-как покрытой и выцветшей крыши смотрят бельмастые окна, да и изгородь, «воздвигнутая» братом из того, что попалось под руку, под стать дому, и эти три засохшие рябины. Одна из них на углу, перед домом, другая слева, под окнами, а третья там, во дворе, но её сухие ветви, словно щупальца спрута, нависли над тёмной крышей. «Ты бы спилил их… засохли ведь», - посоветовала как-то. Нет, не хочет, пусть, мол, «уж вместе со мной…»
А вот и он возле крылечка:
- Гляко-ся! – всплескивает руками. – Ну, чего ж ты не позвонила! Я бы в хате прибрал.
- Да ладно, тепло, солнышко светит, давай под топольком пристроимся.
И уже сидим: я – на пеньке, он - в пластмассовом кресле без ножек, пристроенном на каком-то ящике, возле него – костыль, а вокруг… Ох, какой же «пост-модерн»! Выглядывающий из крапивы белый остов «Запорожца», за ним - ржавый автобус, когда-то поставленный им на прикол, позади них – сарай, а, вернее, покосившийся навес, под которым свалено всё, что не поместилось в хате и коридоре. И всё это обложено чурками, досками, - вот уже месяц заготавливает дрова на зиму.
- Вить, - говорю сразу, чтобы не забыть, - мне дрова эти спать не дают и всё грезится: какой-нибудь пьяница… если однажды не подбросишь ему десятку на бутылку, плеснет керосина на них и запылает твоя хата.
Он какое-то время смотрит на меня, взвешивая сказанное, а потом усмехается:
- Да нет… Они хоть и пьяницы, но такого не сделают.
- Сделают! Еще как сделают, - не унимаюсь. – Ты же когда-то внушал мне: не доверяй слабым, они всегда предаду».
А эти «слабые» почти каждый вечер собираются под его липами, что вымахали за калиткой, и пьют, ведя крикливые споры, ругаясь матом и прося у брата или стаканчик, или чем бы закусить, а он, хоть и хмурит брови, и ворчит на них, но потом убирает брошенные бутылки, обрывки газет, - «Ведь тоже люди, хоть и
