вперед…
Суть их вражды знали только они вдвоем. Они были еще детьми и их отцы, дружившие между собой, взяли сыновей на охоту в лес, который принадлежал частично и Моранам, и Шенье. Но они были друзьями тогда, их отцы, и не предавали этому значения, охотясь без всякой оглядки.
и дети… мальчишки! - заразившись азартом своих отцов, принялись соперничать друг с другом в охоте. И в тот момент, когда уже вот-вот должен был нанести решающий удар Шенье первому в своей жизни оленю, виконт тогда еще – Моран, оказался вдруг с другой стороны и убил оленя сам.
Бессильно опустились руки Шенье, а виконт улыбался победно. Между ними лежало умирающее животное, но вместе с ним умирало и что-то большее.
-Это была моя добыча! – за всю жизнь Шенье, это была самая эмоциональная его фраза.
-Кто первый, тот и првав! – Моран радостно оскалился.
Пустяк ли это? Нет, конечно, оскорбление, но разве такое, чтобы обратиться друг против друга – это выбор.
Дети своих дружественных отцов ополчились друг против друга. Отцы хохотали до упаду, радуясь характерам своих чад и их совсем не юной серьезности в противостоянии. А потом не стало отца Шенье, и никакая сила уже не могла остановить вражды. Потом и Моран стал графом, и вражда окрасилась в холодное презрение.
Они никогда не раскрывали причины своей вражды. Они никогда не заговаривали друг с другом без яда или холода, даже когда делали вид о возможности их совместной работе на Совете.
Моран пошел на принцип. Шенье тоже. Оба оказались непробиваемы тогда. Шенье не мог смириться с тем, что его друг мог так поступить и увести из-под носа добычу, а Моран не понимал, почему он должен извиняться за свое проворство.
Но времена меняются и теперь, чувствуя одну и ту же грозу над собой, кто-то должен был сделать долгожданный шаг, преодолевая пустую и глупую вражду. И Моран, зная, что Шенье болезнен в своей правоте, наплевал на свои принципы.
Ему полегчало. Маркизу неожиданно тоже.
***
Они не стали друзьями, для этого слишком много дней прошло у них во вражде. Они теперь просто собирались в логове друг у друга, и обсуждали в мрачном хмельном дурмане текущие события. Хотелось, конечно, обсудить и прошлое, вспомнить нелепости их вражды, но ситуация была такой, что вспомнить не было времени.
Будущее настигало. Одинаковое будущее и очень страшное. Уходить обоим не хотелось, но все яснее они видели, как сокращается список имен, как исчезают советники. Они не хотели сообщать другим об их участи, не выдержали лишь (почти не сговариваясь), когда увидели совсем молодую советницу, присягнувшую позже других, но которая крутилась слишком близко к тем, кто присягнул раньше.
Девчонка! Совсем девчонка, пришедшая не из знати, выглядела в Совете растерянной, чужой и опустевшей. Она была молода, а в ее глазах уже жила пустота, такая тоскливая и удушливая, что становилось ясно – многое было вынесено.
Граф и маркиз почти не сговаривались. Они воспользовались удобным моментом во время пирушки и пригласили ее за свой (теперь они сидели на всех приемах рядом по своей воле) угол стола. Она поразилась и даже испугалась, но послушалась, понимая, что просто так никто никуда никого не позовет, а значит – есть причина, разговор, мысль…
Говорить требовалось аккуратно. Кругом могли услышать. Моран пытался вести хитро и ловко, а маркиз, подпив, не выдержал, и сообщил коротко:
-Словом, никому не верь. Никогда!
Она вздрогнула от такой фразы молчаливого и мрачного маркиза, кивнула. Вскоре суматоха пира разъединила их, и Моран сообщил свое наблюдение Шенье:
-Она точно знает. Знает то, что знаем мы. Либо поняла сама, либо намекнули.
-Мы сделали то, что могли, - Шенье пожал плечами. С годами циничность преобладает в человеке, а когда речь идет о том, что скоро придет и твой срок падения, циничность становится ведущей чертой.
***
Они пали одновременно. Просто их имена вдруг объявили народу, как имена врагов. Причина была смутная, но народ уверовал.
Они не были еще арестованы, а уже точно знали- идут. И народ не станет возражать.
Так и случилось.
Арест солдатами, демонстративное шествие по городу в цепях, чтобы люди точно видели, что происходит и с кем. Камера…
По иронии судьбы, их и посадили в одну камеру. Разбирательств не было. Пришел только дознаватель и спросил:
-Виновны? Признаетесь?
-В чем? – спросил маркиз. – Я ни в чем признаваться не буду.
-А это неважно, - пожал плечами дознаватель и обратился к графу. – Признаетесь?
-Мне не в чем признаваться, я ничего дурного не сделал.
Дознаватель пожал плечами и вышел прочь, чтобы написать положенный документ. У него было четкое распоряжение – подписать от имени преступников их признания. Сам же факт того, что признания не было, никого не волновал. На бумаге все блестело от правды.
-Казнят, - без сомнения сказал Шенье.
-Думаю, что завтра, - Моран прикинул в уме, как быстро казнили других советников. – Но ты знаешь, что мы не могли ничего сделать. Другие..пытались.
Другие пытались, да. И получали куда более тяжелые казни и даже пытки. Все равно добывались признания, только их потомство еще впадало в немилость. Словом, Мирас, да будут дни его долги, истреблял всех, кто был глуп, чтобы понять, что нужно уйти; и карал тех, кто понимал и принимал смиренно.
Это маркиз и граф обсудили давно. Достаточно наблюдали и решили, что уйдут смирно, не жалуясь на судьбу и не обвиняя.
-Ожидание невыносимо, - сообщил маркиз.
-Потерпи, еще немного. Это тяжело, время будто бы восстает против нас, но все кончается.
-Я не о том. Я о том, что мы могли помириться раньше. Ожидать перемирия было невыносимо.
Граф с изумлением взглянул на Шенье.
-Так пришел бы сам просить мира!
-А я только сейчас понял, - маркиз вдруг улыбнулся. По-настоящему улыбнулся, как улыбался еще тогда, мальчишкой, с азартом следуя на ту роковую охоту.
-Тугодум, - буркнул Моран, но не удержался и сам от улыбки.
-Мне страшно. Очень страшно идти туда. Я боюсь не выдержать. Многие теряют сознание…их вносят, - маркиз прикрыл глаза, чтобы не видеть тюремных решеток.
-Мне тоже страшно. Станем держаться вместе и, может быть, выдержим это достойно. Так, чтобы народ знал, что погибают невиновные, но погибают достойно.
Граф протянул руку для рукопожатия. Маркиз Шенье, словно угадав, открыл глаза и пожал с уважительной теплотой эту руку.
А на следующий день, когда за ними пришли, поднимаясь к дверям тюрьмы, граф Моран и маркиз Шенье, не сговариваясь, остановились, и вдруг тепло обнялись на прощание. Стража не препятствовала, не отвлекала, потому что состояла из людей и твердо верила в то, что даже преступники заслуживают милосердия.
А потом была дорога. Тяжелая прощальная дорога, на которую высыпал любопытный народ. и эшафот. Первым казнили Морана.
-Обошёл…- со странным чувством облегчения и мрачности заметил маркиз Шенье, но не был услышан. – Снова обошел! Надо было пропустить меня вперед.
Но на этот раз никто перед ним бы за это уже не извинился. На этот раз уже не было возможности к вражде.
