нашел себя, он перестает искать себя в учениках и ищет не себя, но учеников в себе.
Моральный выбор ребенка. Единственно, что ребенок может сделать хорошего, доброго, так это выбрать своего учителя. Тогда плохим для него будет то, что не он, а его выберут в качестве ученика. Потому что в таком случае он будет занят тем, что не понимает и не поймет. Кто же понимает? Учитель. Кого понимает? Ученика? Нет, самого себя через ученика, отличая от него себя в качестве понимающего. Зачем ученику учиться тому, что он не сможет понять? Ребенок выбирает только то, что понимает.
Думать и писать. Не думаю, чтобы писать, но пишу, чтобы думать. Не думаю, что писать, но пишу, что думаю. Экономлю на словах, а не на мыслях, ибо слову следует быть более, чем двусмысленным. Иначе выйдет лишь тривиальность.
Ученый и философ. Ученый считает, что думает, и считает то, что считает. Корифей науки, бывает, думает, что считает, то есть, думает над тем, что считает.
Философ не считает, но думает, что думает. Мыслитель думает так, как думает.
Творец и творение. Бог творит мир. В результате появляется мир Бога – мир ангелов (духов). Мир Бога и Сам Бог не есть одно и тоже. Природа одна, но сущность разная – Бог един, а мир множественен, полон духов. Мир Бога есть Его отражение, представление. Зачем же Богу нужен другой мир, не Его (духовной) природы? Он Ему не нужен. Бог обособляется от мира, ибо Он не есть мир, даже мир духов. Бог превосходит мир духов как Творец. Но Он единой природы с духами – природы духовной, свободной. Превосходство Бога делает Его мир свободным. Духи свободны от самой Свободы как Бога.
Но это освобождение духов от Самого Бога есть отчуждение духов от Бога не только как Творца, но и Духа. Отчуждение духа от Духа приводит к материализации духа. Дух превращается в Букву. Он становится Разумом, Логосом мира. Отчужденный от Бога мир находится с Богом на связи. Это связь – разумная связь. Отчуждение духов от Бога как Духа и Творца на религиозном языке называется «падением». Превосходство Бога отдаляет от Него духов. Связь с ними становится уже не духовной, а разумной. Отчужденные от Бога духи становятся демонами. Освобожденный от Духа дух является уже частичным, у него уже нет непосредственной связи (слитости) с Богом. Но поэтому он и свободен, своеволен, горд своим отчуждением от Бога. Он является превращенным образом (формой) Бога.
Материализация демона оборачивается рождением человека. Человек есть образ образа Бога, его превращенное подобие. В человеке растет инертная сила материального отчуждения от Бога и ослабляется его зависимость от Него. Но соответственно возрастает зависимость от демонической стихии как места и времени отчуждения духов от вечности и вездесущности Бога.
Поэт и философ. Поэт сочиняет. Его сочинение является сознательным ответом воображения в виде фантазии на желание, интуитивно продиктованное ему бессознательным. Философ же размышляет. Его заводит, наводит на размышление идея, представленная ему в виде интуиции тоже. Только это уже не чувственная интуиция, а сверхчувственная, интеллектуальная. Философским ответом на интеллектуальную интуицию является понятие как воплощение идеи в качестве уже идеала.
Философ и богослов. Кто такой философ? Он мыслеслов. Философ находит мысли в словах в виде их смысла. Но он же ищет, подбирает для мыслей нужные, умные слова – слова со смыслом. Кто тогда богослов? Он такой филолог, который доверяет душу слову откровения. Для богослова важно верить так, чтобы вера освещала слова, просвещала их и посредством их лечила и спасала души верующих.
Философ верит не словам, а смыслам (концептам), которые есть или нет в словах. Богослов же верит тоже не словам, но и не смыслам, а внушениям господина в качестве его слуги. На него воздействует некая неведомая сила так, что ведет его туда, куда он не знает, но ей доверяется. Почему? Потому что он знает, что ему следует, нужно найти, - свое место в том, чему он доверяет(ся). Но что это за место такое? Богослов знает, что это место, но место чего он не знает. Богослов верует в Бога, но Самого Бога он не знает, не знает, кого он найдет. Но ищет.
Письмо и мышление. Когда я сажусь за стол, то испытываю подлинное наслаждение. Отрадно писать о том, что думаешь. Такова моя настоящая работа для собственного удовольствия и, разумеется, для удовольствия благодарного читателя.
Ильенков и Ленин. Эвальд Ильенков даже написал книгу про революционную ленинскую диалектику и метафизику позитивистов. Для диалектика познания (марксиста-эпистемолога), каким был Ильенков, метафизика была бранным словом. Своих недругов-позитивистов, которые постоянно ставили ему «формально-логические палки» (термины, члены) в «колеса (круги или кружки) диалектики», он называл «метафизиками». Метафизика была для него – для гигиениста-перфекциониста материи - срамным (неприличным) местом философии.
По мнению Ильенкова, если позитивисты «пороли чушь», то он «снимал» чущь, распарывал ее и выворачивал наизнанку, а потом вновь зашивал двойной петлей отрицания. Другими словами, Ильенков выводил чушь из чуши и не чуши, сопрягал (конкретизировал) их в чушь чуши и не чуши, а потом немного шил у себя на дому.
Ленина он использовал для того, чтобы быть еще большим ленинцем, чем сам Ленин. То есть, побивал Ленина самим же Лениным. Так через то, что было разрешено, а Ленин был разрешен при Брежневе, который шел «ленинским курсом», Ильенков пытался протащить саму философию в марксизм-ленинизм (идеологию). В результате получалась философия как идеология («философская наука», не мета-наука или метафизика как пролог физики, а диалектическая (мета) логика как пролог математики). Тогда как у его оппонентов-позитивистов («научных философов» как знатоков «машинного интеллекта») и тем более учителей философии («ученых философов» или обучающих философов) получалась если не идеология как философия («научная идеология»), то мировоззрение как философия («мировоззренческая наука»), а то порой и совсем уже невесть что, вроде «идеологической науки», что было не редкостью в провинциальных вузах.
Властитель дум. Является ли философ владыкой дум людей? Никак нет. Философ является думом, - причем не просто думом, а тугодумом. Он не торопится подумать, запрягает медленно, чтобы быстро ехать. Философ размеренно, тяжело думает, но скоро придумывает. Наоборот, легкодум, как, например, идеолог, легко думает, но тяжело, с трудом придумывает. Поэтому именно идеолог и становится властителем дум, ибо занят не самим думами, что у него плохо получается, - он часто ошибается, - а их употреблением себе во благо, а людям во вред. Он пытается компенсировать свой недостаток в мыслях тем, что достает философов, пробует с ними управиться.
Но как с ними управиться, когда они заблуждаются. Идеолог старается владеть не думами, а думающими. Естественно, так старается поступать идеолог не как агент мысли, но как агент власти, порой уступая в этом самой власти, если власть сама претендует быть идеологичной властью – властью не идей, а над идеей, подражая в том старухе из сказки Александра Сергеевича Пушкина «Старик и рыбка».
Борьба разведчика с ментом в перспективе «эры милосердия». Слушал разбор многосерийного советского телефильма «Место встречи изменить нельзя» режиссера Сергея Говорухина на канале Гоблина в You Tube. Вместе с фильмом гости канала разбирали книгу братьев Вайнеров «Эра милосердия», экранизацией которой и стал этот популярный советский телефильм. Рассуждения знатоков права и истории вызвали у меня ответные размышления.
По-моему, стержнем, вокруг которого крутится сюжет книги и его обозрение на экране, является поединок или соревнование между военным и опером в том, кто лучше справится или расправится с бандитизмом в тылу в конце войны.
Опер Глеб Жеглов «учит» «честного разведчика» как воевать с бандитами их же оружием - бесчестием, - иначе их не одолеть. Спорный тезис, но действенный там, где враг не открыт, как на фронте, а скрыт в мирной жизни. На словах соблюдай закон, а на деле нарушай его, когда признаешь в мирном человеке бандита. На то закон и закон, чтобы следовать ему тогда, когда это на руку, выгодно закону. В противном случае, когда закону не выгодно быть законом, следуй ему, - на то он и закон. Все, что он (читай - опер) ни делает, - это закон. Так, что такое закон? Вопрос не правильно поставлен. Правильно вопрос звучит так: Кто такой закон? Это мент, опер. Ему лучше знать, что такое закон. Он и есть закон.
Но в результате что получается? Опер превращается в пахана, который обучает «пацана» закону по закону того мира, который «имеет» опер или, напротив, тот «имеет» опера. Ведь опер Жеглов есть «оборотень», но не «в погонах», а «в наколках». Он крот, оборотень шиворот навыворот. Порой он забывает, что находится не в роли, в шкуре крота, но уже опер, правда, без погон. Жмут оборотню погоны офицера. Но Володя Шарапов с трудом поддается воровскому обучению. Да, и разведчик он никудышный в мирной жизни: невольно расслабился. И только боевая обстановка «на малине» обостряет у него прежний навык и он берет вверх над матерыми бандитами, превращаясь в своего визави – Глеба Жеглова. Как это было в китайском сказке про дракона, которого покорил воин, обратившийся сам в дракона, так и случилось в жизни Шарапова превращение в своего противника – Жеглова. Шарапов стал настоящим опером, ментом.
Символично звучит фраза в фильме, оброненная Шараповым: «Ведь не скоро начнется ваша эра милосердия». Почему же? Потому что, знамо дело, преступность победит не милосердие как поповское слово, а карательные органы. Вот так и весь сказ. Эре милосердия самое место на полке с книгами, а не в реальной жизни. Так хочется сказать, но не подумать. И в самом деле, так ли слабо милосердие, как утверждают карательные органы в лице героев книги и сериала, мнящих силу в наказании, а не в прощении?
«Дети капитана Гранта» как зеркало французской авантюры в русском сериале. Другой телевизионный художественный фильм в пяти сериях режиссера Сергея Говорухина был посвящен экранизации романа фантаста Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Это не фантастический, но приключенческий роман. Тем не менее, как сам роман, так и его экранизация, получились вполне приличными, так что их не стыдно выставлять для чтения и просмотра.
Чем же интересен телефильм? Во-первых, явлением маститых актеров, которых уже нет и никогда не будет. Перевелась такая масть, осталась только мелочь.
Во-вторых, вставками в сюжет фильма, которых нет в романе. Сами вставки невесть что, безделушки, но приятны тем, что обманывают зрительское внимание увидеть только то, что есть в книге.
В-третьих, интересно сопровождение сюжета изображением автора, сочиняющего его по ходу фильма, что, подтвердите, не часто встретишь в телефильме.
В-четвертых, сочувствие режиссера автору книге, которую видно
