Дарника поджидал Сигиберд с сорокалетним тервигом, отцом охмуренной вдовы. Тот мог говорить с князем только через толмача.
– Баламер спрашивает, можно ли доверить дочь и внуков твоему Радиму? – перевел Сигиберд слова обеспокоенного «тестя».
В ответ Дарник сказал, что сначала должен переговорить с самим гридем.
– Ты очень сильно вляпался, – принялся отчитывать Радима князь, отведя его подальше от чужих ушей. – Меня попросили княжеским словом поручиться за благополучие твоей зазнобы и двоих ее детей. Ты что делаешь?! Ведь если с ней будет что не так, полетит и твоя голова и твоего напарника.
– А я что? Я ничего. Я, в самом деле, жениться хочу. Без женщины мне никак, – оправдывался любвеобильный гридь. – Никто ее и пальцем тронуть не посмеет в Утесе, если ты об этом.
Ну что с ним таким можно было сделать? Только согласиться. А что там скромняга-писарь? Тот уныло стоял невдалеке у коновязи и робко посматривал, как князя атаковали Беляй со Свирем: позволь, князь, Бажену остаться с нами, он очень просится.
– Он лучше всех знает ромейскую грамоту и, вообще, всегда был против Гривы, – горячо доказывал Свирь.
– Его там скоро все затюкают, – вторил оруженосцу тиун-знаменосец.
– Ну, а как его будем забирать: с конем или без коня? – слабо сопротивлялся князь.
– Конечно, с конем. Это же его конь с начала зимовки, – для Свиря все было ясно как день.
– Тервиги наверняка дадут за свою вдову лошадь, вот и Утес останется не в накладе, – нашел выход Беляй.
Тервиги в качестве приданного выделили не просто лошадь, а лошадь с санями, нагруженными одеждой, одеялами, кухонной утварью и мешком ячменя, чья ценность в середине зимы стала выше равного ему по весу мяса. На санях в удобном гнезде среди мягких вещей сидела ошеломленная своей новой судьбой вдова и дожидалась сигнала трогаться в путь. Провожать суженую взялись два ее взрослых брата, взяв к себе на седло по малолетнему племяннику.
– Смотри, чтобы приняли там гостей как надо, и чтобы тервиги уехали от вас без всяких обид и на своих лошадях, – напутствовал Радима князь.
Сам Дарник тоже собирался в путь, только не знал куда: в Смоль или в ромейский лагерь. Призванные на совет Янар и Дулей неопределенно мялись, не слишком желая снова влезать в боевые доспехи. Все сомнения разрешил Беляй:
– Жирно будет ромеям каждый день видеть князя. Всю зиму были без обуви и колбас, подождут еще неделю. Может быть, им вообще все это посылать без тебя, со мной или со Свирем? Мы разве не справимся?
– Справитесь, если только не дадите ромеям захватить ваши повозки и лошадей.
Насчет этого Беляй был не очень уверен, поэтому все за лучшее решили к ромеям без князя не ехать. А пока, наменяв на один солид у варагесцев мелких хозяйских вещей, отправляться в Смоль.
Прибавление в его дружине уличей и Бажена и даже жениховство Радима приятно воодушевило князя. Никакая военная добыча, никакие поверженные противники не радовали его так, как просто приходящие в самый обычный день под его крыло новые люди – значит, кто-то нуждается в нем, хочет связать с ним свою жизнь, твердо надеется, что здесь ему будет лучше. И наоборот, когда такого прибавления долго не происходило, все для Дарника словно останавливалось, замирало, теряло смысл, превращаясь в некую полудетскую возню на одном месте.
С вызовом назвавшись ромеям хозяином Сурожской земли, Рыбья Кровь теперь себя им и ощущал – почему бы и нет? Жизнь уже успела его научить: если есть высокая желанная цель, то обязательно найдутся способы ее осуществить. Присутствие четырех столь разнородных поселений в его нынешних крошечных владениях: Смоли, Варагеса, Утеса и ромейского лагеря – служило только дополнительным вызовом. Ну какой Грива, Карикос, или Агилив могли бы их объединить? А у него, Дарника, все уже и сейчас получается словно само собой. В ромейском лагере строптивятся, но уступают, в Варагесе почитают и привыкают подчиняться, в Смоли его слово, как прорыв к новой яркой жизни, в Утесе не любят, но растеряны и готовы слушаться. Да и попробуй кто ему воспротивиться! Ведь где-то за мертвой чумной степной полосой продолжают находиться остатки его большого княжества и союзной хазарской орды. Хотя никто про это вслух не говорил, для всех его новых подданных это, разумеется, самый весомый довод. Ну что ж, он против этого тоже не возражает.
А там, где у князя хорошее настроение, веселы и его дружинники. Покачиваясь в седле по дороге в Смоль, Дарник с удовольствием прислушивался, как за его спиной Свирь и Беляй подшучивают над Баженом.
– Сначала ты поживешь в гриднице с хазарами, будешь им носить еду и вместо них ходить в ночной дозор, – серьезно вещал Беляй.
– Да разве ж княжескому гридю можно быть под хазарами? – изумлялся доверчивый писарь.
– А у нас такой порядок, – подхватывал шутку Свирь. – Чтобы все были перемешаны и не прикрывались защитой своих соплеменников.
– А почему тогда хазары не перемешаны среди вас? – нашел несоответствие Бажен.
– Хазар меньше, поэтому служба у них полегче, – выкручивался Свирь.
– А те, кто хочет быть воеводой, должен пройти самую тяжелую службу, – добавлял Беляй. – Или ты не хочешь стать воеводой?..
А почему бы и в самом деле не перемешать их друг с другом, прикидывал Рыбья Кровь. Но это можно было сделать и позже, пока же у него и своих придумок по укреплению княжеской власти хватало. Пора, например, было вводить охранные знамена, которые он прежде щедро раздавал тем городищам и селищам, что хотели обезопасить себя от бродячих вооруженных ватаг. Само наличие небольшого флажка с золотой рыбой на синем полотнище над этими поселениями заставляло лихих молодцов менять свой требовательный тон на просительный, ведь все знали, что князь Дарник может иной раз стерпеть легкую дерзость или лукавство к самому себе, но только не открытое пренебрежение к заведенному им порядку.
Над Утесом и Смолью такие знамена уже развевались, почему бы не водрузить их над Варагесом и ромейским лагерем? И уже в следующий заезд к тервигам князь прямо предложил Агиливу и Сигиберду подумать об этом охранном обереге, мол, рано или поздно степь вновь наполнится проезжим народом и его знамя будет для Варагеса совсем не лишним.
– А еще это будет означать, что мы твои данники, ведь так? – недовольно отреагировал воевода.
– Или что ты можешь творить у нас свой княжеский суд, – более мягко возражал Агилив.
– Я творю суд только там, где меня просят об этом, – спокойно отвечал Дарник. – А дань я беру лишь тогда, когда могу дать что-то взамен. Какая дань с городища, где живут мои тесть и теща? Это то же самое, что мне брать дань со своего оруженосца.
Но Агилива с Сигибердом его слова не убедили. Тем интересней было Дарнику узнать, как скажут на это ромеи. И отвозя им обещанную обувь и две повозки с мясным провиантом и мешком лука, он в разговоре с илархом как бы ненароком обронил:
– Еще я хочу дать вам два моих охранных знамени: одно для лагеря, другое для биремы. Чтобы никто чужой не смел на вас нападать.
– Ну да. А потом ты скажешь, что мы твои подданные, – легко обнаружил подвох Карикос.
– А вы и так мои подданные, только пока сами не понимаете этого, – не мог отказать себе в язвительности князь.
– Ромейский военный устав за чужие знамена предусматривает смертную казнь, – сухо заметил на это иларх.
Наверное, ромейский военный устав действительно был чем-то очень важным и грозным, однако почему-то именно после этого разговора в рядах дарникцев при отъезде в Варагес оказались сразу два сильно оголодавших беглеца-стратиота.
Для князя дезертирство природных ромеев явилось настоящим откровением.
– На что вы дальше рассчитываете? – с недоумением спрашивал он их. – Ведь назад в Романию хода для вас уже не будет.
– А и не надо. Мы были на востоке и на юге, теперь хотим побывать на севере и западе, – легкомысленно отвечали двадцатилетние стратиоты, с благодарностью принимая от Беляя по куску солонины. – Мы еще в Херсонесе слышали про тебя, князь. Знаем, что ты никому не отказываешь в службе.
Он и не отказывал, однако видел, что далеко не все разделяют его любовь к увеличению числа подданных. В тот же день, пока весь Варагес рассматривал такую диковинку, как беглецы-стратиоты, Агилив впервые высказал Дарнику свое прямое неудовольствие.
– Позволь, князь, быть с тобой до конца честным и откровенным. Всех наших зимних припасов едва хватает на твою малую дружину, на сто дополнительных ромейских ртов их у нас точно не хватит. Это очень хорошо, что твой Беляй за все расплачивается золотыми монетами, но золото хорошо, когда на него можно что-то купить, а просто так его в рот не положишь. Жители Варагеса уже очень сильно начинают беспокоиться.
Дарник и сам понимал это, только досадно было, что его отчитывают как несмышленыша.
– Раз есть такое беспокойство, то я должен на него ответить. Не мог бы ты собрать всех старейшин и кого ты сочтешь нужным, чтобы я мог говорить с ними? Пусть лишь они сначала хорошо поедят, чтобы были и к тебе, и ко мне добрее.
И вот поздним вечером в большой горнице дома вождя собралось не меньше тридцати старейшин и глав самых уважаемых семей готовых послушать князя.
– Я знаю, что когда-то племя тервигов было весьма сильным и могучим, – медленно и внятно заговорил Рыбья Кровь, чтобы его слова успевали переводить тем, кто не понимал по-словенски. – Слава тервигов гремела по всему Сурожскому побережью. Я знаю, что вы всегда помните об этом и гордитесь своими великими предками. Потом часть тервигов ушла на запад и на юг в Таврику. Остались те, кто не хотел в своей жизни никаких перемен. Но без перемен жизнь не бывает. Сейчас как раз наступило время перемен. В трудную минуту вы здорово поддержали меня и мою малую дружину и за это я вам всегда буду благодарен. Вы также проявили большое великодушие по отношению к ромеям, не желая ответно нападать на них. Но сделал два великих дела, вы почему-то не хотите сделать третьего: стать основой для возрождения моего княжества. А ведь тогда вся выгода будет на вашей стороне. Неужели из-за того, что сейчас вам не так сытно и спокойно, как раньше, вы готовы потерять свое новое будущее. Если это так, ну что ж, я найду, как сделать так, чтобы присутствие моих воинов и ромеев больше не беспокоило вас. Зима кончается и стоянку на одну ночь можно уже устроить и в чистом поле. Никаких обид за это у меня на вас не будет. Поэтому смело говорите, как вы желаете со мной быть.
Князь замолчал и стал неподвижно смотреть в одну точку на противоположной стене. Зато сидевший рядом с ним Агилив ни секунды не оставался в покое: скользил глазами по тихо переговаривающимся варагесцам, ерзал на своем сиденье, крутил головой, шумно вздыхая.
Наконец с лавки поднялся высокий лысый старик и, прокашлявшись, заговорил:
– Ты, князь, верно назвал нас боязливцами, которые не хотят ничего у себя менять. Но причина в том, что нас и так слишком мало, и для нас потерять каждого десятого воина не то же самое, что для большого города. А ведь за любые подвиги и достижения всегда приходится платить кровью. Как быть с этим?
– Это ваша осторожность мне близка и понятна, – отвечал Дарник. – Я тоже считаю, что после чумы каждая человеческая жизнь стала в
