десять раз дороже. Поэтому без крайней необходимости не буду убивать даже самых больших врагов. Но тихо сидеть на месте и довольствоваться тем, что у меня уже есть, я тоже не умею. А насчет крови не знаю. Купцы ведь тоже бродят по всему свету и никого не убивают, но для всех они желанные гости. Последних три года я ведь ни с кем сильно не воевал, но от этого моя слава меньше не стала.
Говоря так, князь даже не вспомнил, как совсем недавно собственноручно лишил жизни двух человек, а одного превратил в безрукого инвалида.
– А зачем завлекаешь к себе наших отроков? – крикнул черноволосый тервиг, не поднимаясь с места.
– Надо устраивать на опустевших землях новую мирную жизнь. А чтобы она была действительно мирной, хочу, как следует сдружить ваших отроков с моими. Никто еще не придумал для этого лучшее средство, чем войсковая служба. Обещаю, что ни один ваш сын не будет потом, даже если сам захочет, без вашего согласия увезен на чужбину.
Варагесцы задавали еще вопросы, но все они как-то обходили стороной главный вопрос: будут ли они впредь давать нужное содержание его прибавляющейся дружине. Ну раз так, то так, решил Рыбья Кровь и предложил под конец еще одну совместную загонную охоту, на которую тервиги с радостью согласились.
С неменьшим удовольствием в этой охоте три дня спустя приняла участие и вся княжеская дружина, за исключением самого князя с княжичами. Желая таким образом наказать варагесцев, Дарник сослался на легкое недомогание (подвернул на ступеньке ногу) и остался с сыновьями в веже.
Однако его намерение проучить прижимистых тервигов закончилось едва не полным разрывом с Варагесом, так, как никто и предположить не мог. Сама охота прошла с еще большим успехом, чем в прошлый раз, зато при переработке дичи в самом городище случилась драка между одним из смольцев и двумя варагескими парнями. Причем пострадавшей стороной вышли варагесские молодцы: одному из них смолец выбил глаз, а другому – передние зубы.
Агилив немедленно послал за Дарником – своих дружинников князь мог судить лишь сам. Встревоженный таким оборотом Рыбья Кровь, забыв про подвернутую ногу, прямо в ночь поскакал в городище.
И наутро на площади Варагеса во всей красе состоялся дарникский суд. Понять кто прав, кто виноват в этой драке было весьма затруднительно, поэтому князь поступил просто: на перекладину ворот перекинули две веревки, и смольца вместе с его ни в чем не повинным напарником поставили на крошечные чурбачки с петлей на шее и связанными за спиной руками. Сам виновник происшествия, ловко балансируя на чурбачке, вскоре сумел освободиться от веревки и выбрался из петли. Его напарник был менее удачлив и, оступившись, повис в удавке. Хотя по знаку князя Свирь тут же перерубил веревку и напарника быстро откачали, урок для новой дружины и варагесцев был преподан со всей наглядностью. Зрителям оставалось только гадать, дал бы знак князь, если бы в петле находился сам драчун или нет, заодно вспоминали и обещание Дарника никого просто так не убивать, да и само наказание лишний раз убедило всех присутствующих, какой иногда грозной бывает верховная княжеская власть. Целую неделю после этого весь Варагес ходил слегка притихший.
А прибытие новых подданных, между тем, продолжалось, по двое, по трое гребцы, не дожидаясь приезда княжеской дружины, бежали своим ходом в Варагес, благо уже имелась наезженная колесницами дарникцев колея. В городище их кормили, предоставляли ночлег, а на следующий день со своими сопровождающими отправляли в Смоль. О чрезмерных на это расходах речь уже не заходила.
Наступил март-сухий, любимый месяц князя, не только потому, что двадцать пять лет назад именно в эту пору родился и он, и, шестнадцать лет спустя, оба его сына, но главное из-за стремительного увеличения светового дня, что всегда вызывало у Дарника самые смелые ожидания на предстоящее лето. Кругом не только все таяло, но успевало подсыхать и на первую траву из Варагеса и Смоли уже вовсю выгонялись коровы и овцы. Снег сохранялся лишь в оврагах и рытвинах и на солнце ополченцы порой с удовольствием раздевались до рубашек.
Нагрузив палатками две колесницы, Рыбья Кровь нет-нет, да и пускался теперь в дальние поездки с одной-двумя походными ночевками. Хотелось встретиться хоть с кем-то выжившим после столь сильного мора. Тервигские проводники вывели его дружину на два ближайших зимника тарначей. Черные тряпки по-прежнему развивались над ними, а вокруг царило полное запустение. Хотя многие предполагали, что чума уже не страшна, никто из ополченцев не рвался сильно приблизиться к покинутым селищам.
Однажды во время одного из таких дальних рейдов глазастый Янар заметил вдали тоненькую струйку дыма. Пришпорив лошадей, дружина помчалась туда. В крошечном распадке они обнаружили землянку, крытую поверх жердей толстым слоем земли, а в ней неопределенное существо с большим животом, укутанное в наряд из мешковин и рваных плащей. В существе Рыбья Кровь с изумлением признал жену беглеца Лучана, бывшую учительницу княжичей ромейку Евлалию, беременную на девятом месяце. Самого Лучана нигде не было, вместо лошадей два седла, а несколько серебряных фалер это все, что нашли от княжеской казны.
– А где остальное? – требовательно спросил князь.
– Я покажу, я покажу, – испуганно причитала по-ромейски Евла.
И действительно отвела к приметной куче камней возле большого засохшего дуба, где был зарыт завернутый в мешковину ларец с золотом и серебром.
Дарника разбирало сильное любопытство: что и как с ними произошло?
Чуть осмелев, ромейка рассказала, как они во время бегства на третий день сбились с пути и, совершив порядочный круг, вернулись на то же место с дубом и кучей камней, мимо которого уже проезжали. Тут им пришлось прятаться от ватаги тарначей, везущих на волокушах на запад своих жен и детей. Позже они с Лучаном наткнулись на брошенную телегу с мешками ячменя. Оставлять такие припасы они не решились, а просто схоронились с ними в наспех вырытой землянке. Сумели заготовить даже немного сена для лошадей, но потом их все равно пришлось пустить на мясо. В середине зимы Лучан сломал ногу. С помощью двух палок она наложила ему на ногу лубок. Но кость долго не срасталась, потом вообще нога загноилась. Неделю назад он умер.
Князь приказал все украденное имущество вместе с ромейкой и остатками зерна погрузить на колесницы и везти в Варагес.
3
Удивительное возвращение казны против ожидания принесло Дарнику одни неприятности. В Варагесе испугались, что теперь князь у них вообще все скупит, смольцы с подачи Беляя и Бажена сразу раскатали губы на непременную раздачу им первого в их жизни жалованья, глядя на них о том же размечтались и хазары, еще большее волнение возникло по этому поводу среди смольских жен.
На вопрос Дарника: «Где вы собираетесь тратить эти солиды с дирхемами?» – никто ничего вразумительного сказать не мог, но все хотели наград здесь и сейчас.
На Утесе это событие вообще ухитрились перевернуть с ног на голову, заговорили, что князь еще осенью договорился с Лучаном и Евлой о вывозе казны, дабы не платить гридям их жалованья. И что перед ромейским пленом он уходил «гулять» в степь не просто так, а носил своим сообщникам нужные вещи и продукты. Через Радима, который регулярно наведывался теперь в Варагес с мелким товарным обменом, это стало известно смольцам и хазарам, а потом и тервигам.
Косвенно эти пересуды подтвердила сама Евла, отмытая и переодетая в тервигскую женскую одежду, она пустила про себя слух, что была прежде наложницей князя Дарника и что будущий ребенок от него. И в это немедленно все поверили. Сначала князь лишь посмеялся над подобными предположениями, но потом к нему с тем же вопросом обратилась Милида, уже выучившись составлять простые словенские фразы:
– Евла твоя наложница?
– Нет, не наложница, – сердито бросил Дарник, раздражаясь от того, что его вынуждают в чем-то оправдываться.
И в следующее посещение Варагеса он строго спросил у ромейской выдумщицы:
– Почему ты всем рассказываешь, что беременна от меня?
– Потому что я всегда этого очень хотела, – с обезоруживающей прямотой призналась Евла.
К дарникскому войску она пристала еще во время «Дикейского сидения», после которого два десятка дикеек по своей воле отправились со словенами в морской поход освобождать Крит от арабов. В условиях полной невозможности женщин к самостоятельным путешествиям, что в Таврических степях, что в Романии, всегда находились отдельные особы, готовые прилепиться к какому-либо отважному десятскому или полусотскому, только чтобы посмотреть дальние земли и испытать необыкновенные приключения. Судьба таких наложниц, как и словенских «мамок» обычно складывалась неплохо – воины умели ценить их за смелость и веселый нрав, так что их женская неприкосновенность в походном стане была защищена лучше, чем в обычной городской жизни. Если даже «муж» погибал в бою, то непременно находился кто-то согласный стать вдове новой опорой. Через год-два такая пара благополучно оседала в каком-нибудь гарнизоне и вела уже вполне нормальную супружескую жизнь.
Евла была дочерью богатого дикейского суконщика, умела читать, считать и писать. Говорила, что отец ее использовал даже как счетовода при расчетах с ткачами. За пять лет путешествий с дарникцами у нее сменилось три мужа. Дважды при рождении детей она пробовала стать чинной домохозяйкой в какой-либо сторожевой веже. Но дети, не дожив до года, умирали, и она снова «становилась на крыло», находя склонного к бродячей жизни «мужа».
– Я расскажу твоим сыновьям такое о ромейской жизни, чего они никогда не узнают от учителей-мужчин, – заявила она год назад Дарнику.
Он поприсутствовал пару раз на занятиях Евлы с княжичами и согласился взять с собой в эту злополучную поездку на Истр-Дунай, которая закончилась пещерным Утесом.
Тогда она была полнотелой молодкой с чистым гладким лицом, не лишенной некоторого чисто ромейского изящества, сейчас же перед ним стояла готовая вот-вот разродиться баба с бесформенной фигурой и обмороженными щеками и смела еще признаваться ему в своих симпатиях.
– Но разве не ты подговорила Лучана украсть казну, сам бы он никогда не стал? – нашел Рыбья Кровь ей новое обвинение.
– Да, я. – В ее серых прищуренных глазах не было ни тени страха или раскаяния.
– Хочешь, чтобы я приказал тебя повесить?
– Кого? Меня? Мать твоего будущего ребенка?! – Евла словно и не сомневалась в своей безнаказанности.
– Ладно, наложница, посмотрим! – усмехнулся он, восхищенный ее бесстрашием.
Через два дня после этого разговора Евла родила в Варагесе здоровую девочку и вопрос об отцовстве Дарника временно был позабыт. Князь молодую маму не навещал, она тоже не доискивалась его внимания, и тервиги сочли за лучшее относиться к ромейке как к хорошей гостье. Заложив свое еще дикейское серебряное ожерелье с мелкими сапфирами, Евла успешно устроилась в городище и с жильем, и с кормежкой.
Сомнения же Дарника относительно казны успешно разрешил Корней, прибыв, наконец, в Варагес в сопровождении Радима. Худой, желтый он едва держался в седле, тем не менее, излучал удивительную
