Сержант гвардии

    Раннее утро, 24 мая 1748 года.
  Соловьи заливались в кустах, по дороге рысью скакал всадник в мундире сержанта Преображенского полка.
    Показалась катальная гора, путешествие сержанта гвардии Ивана Михайлова сына Левашова подходило к концу. Усадьба Гостилицы – цель его путешествия.
  Сам он служил в Ораниенбауме при малом дворе, где возвели потешную крепость для забав великого князя Петра Фёдоровича и надо было договорится ещё насчёт кое-каких построек. Ехал он к камергеру Николаю Наумовичу Чоглокову, приставленному императрицей Елизаветой Петровной к великому князю. Чоглоков был на девять лет старше великого князя, ему было двадцать девять лет, но всеми делами малого двора заправлял именно он. У Петра Фёдоровича разум двенадцатилетнего ребёнка и забавы соответствующие. И это не только ночные игры в солдатиков.
  Два года назад, зимой, великий князь насверлил дырок в стене комнаты императрицы и наслаждался видом обеда Елизаветы Петровны с обер-егермейстером Алексеем Разумовским.  Мало того, Его Императорское Высочество решил не довольствоваться одиноким созерцанием происходящего в комнате императрицы и позвал на зрелище всех, кто находился рядом. Для удобства он ещё насверлил дырок и притащил к ним стулья и скамейки. Когда все насытились зрелищем, Пётр Фёдорович приказал позвать великую княгиню Екатерину Алексеевну и её женщин. Екатерина Алексеевна пришла, но увидев в чём дело, отказалась от сомнительной забавы.
    Императрица Елизавета Петровна, узнав о проделках племянника сильно осерчала на него. Она очень долго стыдила и ругала его, а потом её гнев обрушился на князя Репнина, обер-гофмейстера Петра Фёдоровича. Так как он не справлялся со своими обязанностями и очень много позволял великому князю, его заменили на Чоглокова. Мать у Чоглокова немка и немецкий язык, как и русский для него родной. Петру Фёдоровичу русский язык как-то не давался, не взирая на все усилия учителей, в отличие от его жены, которая почти самостоятельно изучила русский язык и более или менее сносно изъяснялась на нём. Но изъяснятся на нём, кроме как со слугами, ей было не с кем, при дворе Елизаветы Петровны предпочитали говорить на французском, в крайнем случаи, на немецком.
    К великой княгине Екатерине Алексеевне приставили жену Чоглокова Марию Семёновну, двоюродную сестру императрицы. А так как Чоглоковы поженились по любви, что было редкостью в те времена, Елизавета Петровна надеялась, что пример их отношений благоприятно подействует на супружескую чету малого двора.
  Сейчас малый двор вместе с императрицей Елизаветой Петровной находиться в Гостилицах в гостях у графа Алексея Григорьевича Разумовского.

    Сержант оставил коня в конюшне и поднялся по взгорку к двухэтажному деревянному дому, который, как он знал, занимал малый двор и находившиеся при нём супруги Чоглоковы.
  Часовой у входа встретил Левашова словами:
  - Все спят.
  - Так время уже должно быть седьмой час. Соловьи вон перестали щёлкать.
  - От государыни вернулись в пять утра, только улеглись. Государыня изволила принимать посла австрийского императорского двора барона Бретлаха. Ужинали. Ужин затянулся до рассвета.
  - Не ко времени получается приехал. Ладно, покурю трубку и тоже пойду спать.
  Левашов достал кисет с табаком, трубку, набил её табаком, раскурил и сел рядом с часовым. День обещал быть погожим и в меру тёплым.
  Сержант уже почти докурил свою трубку, когда раздался треск, сопровождаемый скрежетом. Левашов насторожился.
  - Что это?
  - Не могу знать, - сказал часовой, - только этот треск с тех пор, как я на часах неоднократно повторяется.
  - Так, интересно, - сказал Левашов.
  Он встал, выбил трубку об каблук и решил обойти вокруг дома. То, что он увидел за домом, его ужаснуло: плиты фундамента выползали из-под дома. Левашов вернулся и сказал часовому:
    - Уходи-ка ты, братец, с поста, буди караул. Дом рушиться.
    - Господи Иисусе, - закрестился часовой.
    - Поторопись, братец, а пойду будить Николая Наумовича.
    В комнате камергера сержант гвардии гаркнул:
    - Здравия желаю.
    Отодвинулся занавес балдахина и оттуда показалось заспанное недовольное лицо Чоглокова.
  - Кто тут орёт? А, это ты, Иван. Что случилось?
  - Николай Наумович, фундамент сползает вниз, дом может рухнуть, надо всех выводить.
  - О, Господи. Как же это так?
  - Не могу знать.
  - Машенька, - обратился Чоглоков к жене, - одевайся быстро и выходи отсюда. Дом может рухнуть.
    Сам же Николай Наумович вдел ноги в ночные туфли без задников, встал с постели, накинул на ночную рубашку кашемировый шлафрок – длинный халат без пуговиц – запахнул его, затянул шнуром с кистями.
    - Пойдём, Ваня, наверх будить великого князя и княгиню.
    Шлёпая туфлями, забыв снять ночной колпак, Чоглоков заспешил вверх по лестнице. Левашов поднимался за ним. Стеклянные двери были закрыты, как обычно.
  - Машка Краузе, всегда запирает, - пояснил Чоглоков. – Чего уж скрывают не разумею.
  Одним мощным ударом руки он выломал замок и вошёл в комнату.
  - Ваши Императорские Величества, - закричал Чоглоков, - вставайте.
  - Was ist los? (В чём дело?)
  Из балдахина показалось лицо великого князя.
  - Беда, - на немецком языке сказал Чоглоков, - надо уходить, фундамент дома рушиться.
  Великий князь молча надел свой атласный шлафрок и вот уже его ночные туфли застучали вниз по лестнице.
    - Великая княгиня, Екатерина Алексеевна, - сказал Чоглоков, - одевайтесь быстро и уходите. Сержант Левашов вас подождёт. А я пойду будить всех остальных.
    Чоглоков ушёл, Левашов вышел и остался в соседней комнате перед выходом, где одевался великий князь. Екатерина Алексеевна стала поспешно одеваться и тут вспомнила, что её камер-фрау Мария Краузе спит в соседней комнате и, возможно, шума не слышит.
  Так оно и оказалось: Краузе безмятежно спала в своей постели и ничего не слышала. Екатерина Алексеевна стала будить её.
  - Краузе, вставайте, дом может рухнуть, надо уходить.
  - Что? – не поняла спросонья Краузе.
  - Дом может рухнуть, Мария. Одеваемся и уходим.
  И великая княгиня стала помогать свой камер-фрау одеваться.
  Сержант гвардии прислушивался к женским голосам. Дом чуть заметно дрогнул. Левашов потерял терпение.
  - Сударыни, - крикнул он, - что вы там делаете? Выходите быстрей.
  - Сударь, - ответила по-русски Екатерина Алексеевна, - мы не можем выйти на люди неодетыми.
    - Тогда вас вынесут.
    - Мы спешим.
    Княгиня говорила с чуть заметным акцентом, три года упорного овладения языком не прошли даром.
    Дом заметно дрогнул.
    - Дуры! – закричал Левашов. - Выходите оттуда сейчас же.
    Дверь распахнулась и на пороге показалась великая княгиня и её камер-фрау. Вдруг всё затряслось, раздался оглушительный грохот и дом наклонился. Дамы с визгом упали на пол. Левашов подхватил с пола бледную Екатерину Алексеевну и с ней ринулся к лестнице. Великая княгиня инстинктивно обняла за шею гвардейца и прижалась головой к его груди и услышала, как ровно бьётся его сердце и ей стало спокойно в этих крепких и надёжных руках.
    Лестнице на месте не оказалось. Вместо неё зияла огромная дыра и виднелись обломки на первом этаже.
    - Эй, там, внизу! Сюда на помощь! – крикнул Левашов.
    Внизу показались солдаты охраны. Они натащили каких-то обломков, максимально приближаясь ко второму этажу. Левашов с великой княжной на руках сел на пол и ещё прижался спиной к стене. Он нагнулся и осторожно передал Екатерину Алексеевну солдату, стоящему внизу на обломках, тот – другому, другой – третьему и так до тех пор, пока она не оказалась на улице.
    Левашов поднялся с пола и пошёл за Краузе. Камер-фрау сидела на полу в полуобморочном состоянии и в глазах её читался ужас.
    - Поднимайтесь, сударыня, - направляясь к ней, сказал Левашов.
    - Ich verstehe nicht, - произнесла Краузе.
    - Не понимаете? Поднимайтесь, говорю, шнель.
    Краузе замотала головой.
    - Не понимаете? Ну и ладно.
    Левашов подхватил её на руки и направился к провалу. Скоро и Краузе оказалась на улице. Потом великая княгиня и её камер-фрау долго обсуждали сильные руки сержанта гвардии.
    Левашов убедился, что больше на этаже никого нет, спрыгнул вниз.
    Пётр Фёдорович стоял на улице и открыв рот наблюдал за происходящим. Покрытое шрамами от оспы бледное лицо его выражало любопытство. Длинный нескладный узкоплечий юноша в атласном шлафроке. Екатерина, подавила гримасу презрения невольно вступившею у неё на лице, подошла к великому князю. Она стройная изящная девятнадцатилетняя молодая женщина.
    - Что же вы не оказали мне помощь, муж мой?
    - В нашей паре я самый ценный, - высокомерно с презрением в голосе сказал Пётр Фёдорович. – Король Фридрих говорит, что в германских княжествах принцесс ещё много, так что я без жены не останусь.
    - Рада за вас и за любимого вами короля Пруссии.
    - Вместо вас, я лучше бы завёл любовницу, вы же знаете, я вам говорил.
  - Зачем вам любовница, если вы не знаете, что делать со мной?
  - Замолчите, сударыня, - напыщенно сказал Пётр Фёдорович. - Я хозяин в доме и не позволю жене руководить собой, как дурачком.
  Слова эти вызвали у Екатерины искреннюю улыбку.
  - А я вами и не руковожу. И откуда, интересно, вы узнали столь мудрые слова?
  В голосе великой княгине послышалась издёвка, Пётр Фёдорович открыл было рот, чтобы ответить, но тут подошла императрица Елизавета Петровна с Алексеем Разумовским. Обер-егермейстер был в синем парчовом шлафроке. За ними секретари и прочие придворные.
    - Что здесь происходит? – спросила императрица.
    - Дом рушиться, - ответил великий князь.
    - Это я знаю. Почему?
    - Пока неизвестно, матушка, - сказала Екатерина Алексеевна.
    - Смотрите! Смотрите! – закричал великий князь.
    Дом наклонился и поехал по склону холма и упёрся в подножье катальной горы.
    Из дома вышли Чоглоков и Левашов с женщинами на руках. Чоглоков нёс фрейлину великой княгини, княжну Гагарину, Левашов её горничную. Девушек положили на траву, головы у них в крови. Лекаря тут же окружили несчастных.
    - Стали выходить, а тут печка рухнула и прямо на них, - объяснил Чоглоков. – Трёх лакеев ещё убило на смерть, матушка.
    - Царство им небесное, - перекрестилась Елизавета Петровна.
    - Это ещё не всё, - хмуро продолжил Чоглоков. – В подклети шестнадцать работников спали. Их сразу же раздавило всех, на смерть.
    - О, Господи, - воскликнула Елизавета Петровна.
    - Подклет – это что? – спросила великая княгиня.
    - Это помещение между первым этажом и фундаментом, - пояснил Чоглоков.
    - Как такое могло произойти, и кто первый поднял тревогу? – спросила императрица.
    - Первым тревогу поднял вот он, сержант гвардии Левашов Иван Михайлов сын.
    - Благодарю, Иван Михайлов сын.
    Левашов вытянулся в струнку:
    - Рад стараться, Ваше Императорское Величество.
    Императрица оглянулась, нашла взглядом секретаря:
    - Выправить патент поручика Ивану Михайловичу Левашову.
    - Будет сделано, - сказал секретарь.
    - Покорнейше благодарю, Ваше Императорское Величество, - сказал Левашов.
    - Свободны, поручик.
    - Слушаюсь.
    Левашов отошёл в сторону дожидаться, когда освободиться Чоглоков.
    Императрица