Стояло изнуряюще жаркое лето. Раскалённый гораздо выше климатической нормы июль, страдальчески морщась и тяжело отдуваясь знойным дыханием, неторопливо катился к своему зениту. Редкие грозы проливали на иссушённую почву скудную влагу, которая, порой даже не успев достигнуть земли, тут же и испарялась, добавляя в разогретую за день атмосферу совершенно невыносимую духоту. И только на излёте коротких летних ночей природа, словно сжалившись, наконец-таки милостиво одаряла землю долгожданной, но кратковременной и в бессилии отступающей перед поступью нарождающегося нового дня прохладой.
Захар, за редким исключением, почти всегда просыпался на рассвете. В это время года небо начинало бледнеть уже в начале четвёртого часа утра. В распахнутое окно, вместе со слабым и прохладным ветерком, струилось жизнерадостное пение птиц, приветствующих наступление нового дня стройным и словно мастерски сдирижированным неведомым маэстро оркестром. Захар просыпался сразу, моментально стряхивая с себя ночное оцепенение, но, не открывая глаз, некоторое время продолжал лежать без движения, пытаясь припомнить утекающие в песок сновидения и силясь воссоздать их стремительно растворяющуюся последовательность. Иногда это ему удавалось. Но именно, что иногда, и именно, что крайне редко. Этой ночью Захару приснился отец. Умерший (и он твёрдо помнил об этом во сне), более двадцати лет назад. Он видел его и себя во дворе их старого и на самом деле давно уже не существующего дома, фруктовые деревья в саду стояли, усыпанные цветами, и он даже как-будто отчётливо слышал деловитое жужжание пчёл, неутомимо хлопочущих над ветвями взорвавшихся соцветиями деревьев. Приветливый ветер разносил по саду упоительные, тягуче-медовые запахи, а отец, лучась светлой и доброй улыбкой, молча, смотрел на Захара. Сам же Захар видел себя сначала ребёнком, потом юношей, но в итоге превратился в теперешнего, умудрённого жизнью и седеющего мужчину. Захар тоже весело смеялся и о чём-то торопливо, взахлёб, рассказывал отцу. И, что по-особенному отчётливо врезалось в память, воздух вокруг пронзительно благоухал восхитительным очарованием навсегда и безвозвратно ушедшего детства. Захар перевернулся на бок и изо всех сил старался сейчас воскресить испытанное им во сне чувство непередаваемого восторга, какой-то ошеломительной радости, которые до краёв наполнили его душу на самом пике короткого и счастливого сна. Но было что-то ещё. Да-да! Было ещё что-то очень и очень важное. И, безусловно, имеющее какой-то смысл, какое-то большое и решающее значение. Но что? Что это было? Напрягая память, Захар издал звук, похожий на стон и едва не расцепил веки. Нет, этого нельзя было делать ни в коем случае! Он крепко зажмурил глаза и для верности спрятал лицо в подушку. Где-то, когда-то и от кого-то он слышал, что если при пробуждении сразу открыть глаза, то увиденный накануне сон улетучится моментально и потом его уже никогда и ни за что не удастся вспомнить. Поэтому-то Захар, уткнувшись в подушку, жмурился изо всех сил и напрягал неподдающуюся память. Ну, что же, что же там было? Он вздохнул и, не размыкая век, перевернулся на спину. Широко раскинул руки и постарался максимально расслабиться. Живо представил себе киселём растянувшегося на стволе поваленного грозой дерева недавно отобедавшего ягуара. Картинка получилась отчётливая. Каждая клеточка тела грациозного зверя пребывает в состоянии глубочайшего покоя. Так… Хорошо… Полный покой. Покой и космос. Вокруг – только космос. Непостижимый и бесконечный. Разлитый Творцом по пространству Млечный путь и таинственное перешёптывание галактик во Вселенной. И ещё – накрывающий собой весь космос и буквально на глазах увеличивающийся до циклопических размеров ягуар… Захар ровно дышал, заворожено наблюдая внутренним зрением за художественным полотном собственного воображения и вдруг как-то сразу, неожиданно, то самое главное, что он увидел во сне, вернулось. Вернулось короткой и яркой вспышкой внезапного озарения. Вот оно! Вот оно, то главное, что было во сне. Отец, с доброй улыбкой на лице, протягивал ему большое, чем-то до краёв наполненное блюдо. И он с радостью и бесконечной благодарностью принял его из рук отца. Что лежало на блюде - этого Захар вспомнить был не в состоянии. Но едва только он захотел выразить отцу слова искренней признательности за таинственное и чудодейственное подношение, как отец, резко развернувшись, стал быстро удаляться от него. Напрасно Захар, враз лишившийся силы в ногах, звал отца. Обеими руками держал он перед собой тяжёлое блюдо, и жгучие слёзы катились из его глаз, но идти вслед за отцом он не мог. Потому, что ноги не слушались его. Прошло какое-то время, и уже отойдя на значительное расстояние, отец обернулся. Захар с тоскливой надеждой вытянул шею, но отец почему-то сурово и отрицательно покачал головой. Потом он исчез, и это было концом сна Захара.
Захар облегчённо вздохнул и, успокоенный, открыл глаза. Теперь это уже можно было сделать. Ведь он вспомнил самый важный, как ему казалось, эпизод своего странного сновидения. Заметно светало. Тюль на окне парусом раздувало от резвящегося и задорного свежего утреннего ветра, разносящего далеко окрест жизнерадостное и жизнеутверждающее пение птиц. Ветер, воздух, небо – всё было наэлектризовано пробуждающейся жизнью и нервно томилось в концентрированном ожидании первого волшебного луча великого солнца. "Да здравствует рассвет и да здравствует новый день!" – Хотелось во весь голос крикнуть Захару, и он, действительно, это прокричал, но только в душе, мысленно, про себя. Настроение его было прекрасным, здоровое и мускулистое тело подрагивало от внутреннего ликования, хотелось жить, жить долго и счастливо, со смыслом и, самое главное, с любовью. С любовью, в которую Захар свято верил, которую страстно, но безуспешно искал во все свои безвозвратно ушедшие годы, но которая, и он почему-то твёрдо был в этом уверен, однажды всё-таки непременно должна была случиться в его немолодой теперь уже жизни. "Всё это глупая арифметика", - Угодливо успокаивал себя Захар, - "Душою я ещё юноша, вот что важно, вот, что имеет значение, а количество прожитых лет – это всего лишь скулосводящая формалистика и тупиковое философствование о возрастной умудрённости и прочей чепухе! И ничего более! Вот так-то, батенька!"
"Ля-ля-ля-ля!" – Стучался в сердце легкомысленный и незамысловатый мотив, и Захар, резко откинув одеяло, пружинисто вскакивал с постели. Первым делом, заглядывал в комнату к детям и, убедившись, что они крепко спят, плотно закрывал дверь и шёл в коридор. Проделывал несколько физических упражнений, потом шёл в ванную, долго и тщательно чистил зубы, затем так же тщательно, придирчиво разглядывая себя в зеркале, брился и, наконец, забирался под душ. Горячие струи окончательно уничтожали затаившиеся внутри остатки ночной расслабленности, а последующее энергичное растирание двумя, след в след, полотенцами, приводило в состояние полной боевой готовности. Под свежие телевизионные новости Захар, не завтракая, выпивал стакан крепкого, с сахаром, кофе, не без труда преодолевал в себе сильное желание закурить, хвалил себя за выдержку, но в итоге, спустя какое-то время, всё равно, закуривал. Смотрел на часы, одевался и в самом прекрасном расположении духа отправлялся на работу.
- На тебя, Захар, просто даже смотреть приятно, - Как-то разоткровенничался шеф после обязательной утренней планёрки. Откровение сопровождалось тяжёлым вздохом и страдальческим выражением лица,
- И откуда только в тебе такая заряженность? – Шеф, словно ища поддержки, печально оглядывался на "бухгалтера" фирмы, колоритного типа восточной внешности. Тот, улыбаясь непроницаемой улыбкой, угодливо поддакивал. Ближнему окружению шефа было прекрасно известно о его, шефе, порочном пристрастии к алкоголю и, в то же время, о его какой-то запредельной и удивительной способности сохранять при этом ясную голову и трезвую рассудительность. Утро он обычно начинал с лёгкого сухого вина, ближе к обеду заметно соловел от то и дело вливаемой в себя жидкости, затем плотно обедал, причём во время обеда в ход шла уже водка, с полбутылки, не меньше, затем, после полутора часов отдыха, шеф отправлялся инспектировать объекты и, как правило, застревал на том из них, где для него были оборудованы шикарные апартаменты. Здесь уже доходила очередь до марочного коньяка, и верхнему эшелону сотрудников, сидящему на разных, неблизко отстоящих друг от друга объектах, несказанно везло, если шеф попросту напивался в стельку и его, едва живого, в итоге везли домой. А привезя, заботливо и с явным облегчением передавали на руки давно уже ко всему привыкшей и также давно ко всему равнодушной супруге. Дело обстояло гораздо хуже, когда у шефа, после принятого на грудь марочного коньяка, вдруг обнаруживалась острая потребность в общении. С тем самым ближним кругом, которому по самое не могу хватало общения утреннего. В этом случае томная и вдохновлённая собственной значимостью секретарша, неизменно смотрящая на шефа влюблёнными и преданными глазами, трубила общий сбор, и обречённо матерящиеся и не смеющие отказать шефу подопечные, стиснув зубы, покорно несли себя на начальственную плаху.
Но, как бы то ни было, утром, ровно в девять часов, шеф уже сидел в своём кабинете, угрюмо просматривал почту, с кем-то созванивался и во всё время этого процесса, мелкими глотками, вздыхая, покрякивая и вытирая обильно выступающий пот, выпивал целый литр обжигающего, свежезаваренного зелёного чая. "Бухгалтер" с восточной физиономией всегда был где-то поблизости и, если этого требовал хозяин, отпирал сейф и аккуратно укладывал в непрозрачные полиэтиленовые пакеты то, или иное количество пачек с деньгами. Которые кому-то, для чего-то предназначались. Шеф был не просто шефом, он был хозяином бизнеса.
- Нет, серьёзно, Захар, как тебе это удаётся? Мне, честно, на тебя глядя, просто реветь хочется от зависти!
- Это у меня от природы, - Улыбнулся Захар, одновременно чувствуя непреодолимое желание сказать то, что думает,
- И потом…
- Ну, ну! Говори! Ты же, на самом деле, хотел что-то другое сказать?
- Понимаете, я..
- Что? Спортом занимаешься? – Шеф выудил из стола непочатую бутылку дорогого сухого вина и, развернувшись к окну, придирчиво рассматривал её содержимое на свет,
- Да нет, спорт я, к сожалению, забросил. А вот от алкоголя стараюсь воздерживаться. – Не удержался Захар и тут же перехватил гневный и испепеляющий взгляд "бухгалтера". Но было уже поздно, и Захару не оставалось ничего другого, как только обозвать себя круглым идиотом.
- Вот и молодец, - Спокойно, против ожидания, ответил шеф,
- Тебе, что б на меня работать, голову нужно ясную иметь. Сечёшь? Это, дружище, святая аксиома, истина в последней инстанции, твердыня! О-х! Чего это меня на эпитеты потянуло? А? Не знаешь? – Шеф встал и, отчаянно зевая, потянулся всем телом,
- А мне, дорогой ты мой Захар, при известных наших распрекрасных реалиях, что б вам всем достойную зарплату платить, надо быть фокусником. Понимаешь? Талантливым фокусником!
Из цикла "Захар"
