слабого, поэтому надо сразу же показать свою силу.
«Привет, я Дима», – Димка, не церемонясь, пожал ей руку. На нём был такой же комбинезон, только больше, и сапоги были почти впору. Димка был гораздо выше и шире, нехудой, плотный, нельзя сказать, что толстый, с большим улыбающимся лицом и копной темно-русых волос, отливавших на ярком солнце легкой рыжиной.
Женя тогда нахмурилась, ей не понравилось, что он схватил её за руку. Она состроила недовольную гримасу, а Димка, пожав плечами, достал из нагрудного кармана пачку сигарет и закурил. Курил он по-детски, Женя сразу засекла это, что он больше дымил не втяг. Он тоже заметил, что она ехидно следит за ним, и стал курить в тяг, по-настоящему, отчего быстро закашлялся.
«Тебя как зовут?» – спросил он, убирая сигарету, потом докурит, в интернате курить было нельзя, а сигареты ему присылал брат, контрабандой, пряча в пачках печенья, как он рассказывал ей потом. Здесь у каждого были свои секретики, немного свободы из дома. Жене было это непонятно, она видела здесь полную свободу, в первую очередь от дома, от родных, от людей. Димка думал также, но рассуждал другими понятиями, у каждого были свои проблемы, свои враги в голове, как называл это Димка.
«АА ты всегда хватаешь за руки?» – недовольно спросила Женя, продолжая разыгрывать рассерженную особу.
«Нет, я вообще стараюсь ни с кем не разговаривать. Просто ты очень красивая, я захотел познакомиться», – ответил Димка и побледнел от смущения, позже она узнает, что он решил всегда говорить правду и ни разу, по крайней мере с ней, не нарушил данного себе слова.
«А почему ты решил, что я девчонка? Может я парень, просто худой и женоподобный?» – спросила Женя, придав своему голосу комичности, неумело пытаясь говорить ниже.
«У мальчишек не может быть таких красивых глаз», – ответил он и отвернулся, злясь на себя и на неё, она заметила это в его серо-голубых глазах, когда уже сама с силой развернула к себе. Тоже вздумал встать к ней спиной!
Женя и не заметила, как они подружились. Димка был старше на два года, но этого совершенно не чувствовалось. Про себя он сказал коротко и жестоко – суицидник-рецидивист. Женя молчала, а он и не спрашивал. Без слов, взглядами и движением мысли они сразу договорились не пытать друг друга вопросами, если кто захочет, то расскажет сам. Димка научил Женю ухаживать за лошадьми, как убирать навоз, мыть и кормить их. Жене казалось, что он груб и жесток с ними, но, получив пару раз копытом, она поняла, что он прав. Проявив силу, она заставила этих животных уважать себя и слушаться. Димка уже умел ездить верхом, он жил в интернате больше года и не собирался уезжать. На вопросы Жени кто за это платит, он пожимал плечами, давая понять, что не всё ли равно?
Они стали вместе гулять вдоль реки и ходить в лес. Он показал ей логово волка, заброшенное, запрятанную поляну, где росла брусника и уводил в такие дебри, куда Женя одна боялась ходить. С ним было легко общаться, он, когда был в настроении, много рассказывал разных историй, то, что вычитал в книгах, видел в фильмах. А когда был не в настроении, то говорила Женя, не ожидая от себя, что будет так много болтать и даже совершенно ни о чём, нести всякие глупости, провоцируя его на возражения и протест. Несколько раз на тайных тропах они встречали Маргариту с другими ребятами, тогда Женя поняла, почему Димка называл всё вокруг общей тайной.
Пришли холода, выпал первый снег в конце октября, и Женя решилась встретиться с родителями. Димка не то, чтобы уговаривал её это делать, он объяснял, что вечно бегать не удастся, и это не так страшно, как она себе представляет. Потом, когда придёшь в себя, то поймешь, насколько это было глупо и смешно, но сначала испугаешься, так он говорил, рассказывая про себя и не раскрывая всего, что было за этой небрежностью и естественной легкостью старожила.
Отец изменился настолько, что Женя его сразу не узнала. Он тоже долго смотрел на неё, особенно на мальчишескую причёску и слегка округлившиеся и расширившиеся плечи после работы в конюшне. Женя подросла, окрепла, прибавила в весе, перестав быть худющей ботанкой, как её за глаза называли в универе. Она сильно изменилась, а главное, изменился её взгляд, она увидела, как это разозлило отца. Он сбрил бороду, сменил дурацкие штаны с непомерно большими карманами на серые брюки и коричневый свитер, помолодев лет на десять. Он сейчас был такой же, как на фотографиях, где он и мама были студентами, веселыми и молодыми. Если бы не взгляд, всё тот же, настойчивый, внимательный и колкий. Строгость была во всём, даже в улыбке, способной обмануть кого угодно, если не знать человека. Маргарита шепнула Жене что здесь она решает сама, Женя, а не её отец. Сказала, что бояться нормально, нормально и странно как раз не бояться, и пусть она подумает, перед тем как на что-то соглашаться или не соглашаться, время есть, оно есть всегда.
Разговор начался хорошо, Женя очень обрадовалась, как отец с интересом слушал её рассказ о лошадях, об учёбе в школе, которую он постоянно называл повторением и тратой времени, не снимая с лица дружелюбной улыбки. Постепенно он стал давить, расспрашивать, требовать, почему она забросила настоящую учёбу, её настоящую жизнь. Женя не сразу это поняла, в здании он был приветлив и сдержан, но когда они вышли прогуляться до конюшни, он раскрылся, лопнули все ремни, все тросы, что сдерживали его, и перед ней возник тот же отец, которому она и слова сказать не смела поперёк.
У неё закружилась голова, а он не отпускал её, схватил за локоть и говорил, говорил, говорил… пошёл мелкий и колючий дождь, быстро перешедший в снег. Женя замёрзла, а потом ей стало так жарко, что забила судорога. Она вдруг вспомнила, как её дома не пускали в туалет, пока она не выучит главу, как она, уже не совсем маленькая девочка, описалась, какой это был позор. А потом, когда она ответила что-то, что уже не помнила, не знала и не понимала ни тогда, ни сейчас, всю ночь стирала свою одежду, а заодно и штанишки братьев, ползунки и целую гору белья, пока руки не покрылись волдырями и не распухли от порошка и горячей воды. Стиральная машинка была сломана вот уже какой месяц, а на новую денег не было, отец всё ждал какого-то гранта, она не помнила.
Отец потащил Женю, она не поняла куда, но, видимо, где-то его ждала машина. Она вырвалась и убежала, сбив его с дороги, запутав след, в лес, в спасительные заросли, глухие места, куда она забиралась только с Димкой. И спряталась там, в логове волчицы, брошенном много лет назад. Здесь было сухо и теплее, чем под колким мелким дождем.
Димка нашел Женю и отвел в интернат. Отца не было, шептались, что он чуть ли не подрался с Маргаритой, прибежали ребята с конюшни разнимать. Его больше здесь не было, он уехал, а Женю все бил озноб, переходящий в судороги. Она лежала на кровати, под тремя одеялами и стучала зубами. Девочки в комнате сидели рядом, волновались, хотели помочь и не знали, что делать. Женя не отвечала на вопросы, а тихо и протяжно выла, захлебываясь от слез.
К утру она заболела. С температурой 41 её отвезли в больницу, где она провела три белые бесцветные недели. Каждый день приезжала либо Маргарита, либо другие воспитатели-надзиратели вместе с подружками, Димкой. Она особенно любила, когда приезжал он, просто сидел возле койки и молчал, держа за руку. И она молчала, радуясь тому, что можно просто помолчать. Она вспоминала, как, решившись, показала ему свою куклу, какие она сшила для неё наряды, а Димка не смеялся, не улыбался иронически. Он внимательно рассматривал кукольные платьица, находил изъяны, предлагал другие варианты, как и что украсить. Жене стало казаться, что он и сам не прочь поиграть в куклы, и Димка этого совсем не стеснялся.
И вот любимая кукла лежит рядом, укрытая одеялом в полупустой палате. Сколько стоило трудов, чтобы разрешили её принести. От куклы до сих пор пахло каким-то дезинфектором, Димка решил, что карболкой, начитавшись книг про медиков XIX века.
Когда она вернулась, началась настоящая зима. В комнате на тумбочке её ждали стопки писем из дома, особенно много от отца и матери, где он и, почему-то, она извинялась за резкую реакцию отца, с листа, исписанного ровным и красивым почерком ссыпались уверения, что такое никогда больше не повторится. Она бросила эти письма в нижний ящик, к не распакованным книгам.
Другие письма были от братьев, их она зачитала до дыр. Старший, Максим, отправлял эти короткие послания в тайне от родителей и просил писать на адрес его друга Даньки, Женя помнила этого несносного хулигана, вечно носившегося по детской площадке. Братья скучали по ней, писали, как им хочется, чтобы она вернулась, но все в один голос просили её не возвращаться. Малыши уже подросли настолько, что их, как и остальных, заключили в волшебную тюрьму познания, выковывая из доверчивого и любящего всех, особенно родителей, ребёнка машину по поглощению знаний, вершину достижений гения родителей. Женя много плакала, не зная, как им помочь, зная, что никак не сможет им помочь.
Она проснулась от еле слышного стука. Женя прислушалась, стук повторился снова, потом ещё раз и ещё. Кто-то осторожно бросал камешки в окно возле её кровати. Она бесшумно слезла и выглянула. В свете луны под окном стоял Димка, он сразу же увидел её и помахал. Женя радостно замахала в ответ и поспешила одеваться. В темноте она пару раз упала, две девочки проснулись, увидели, что она собирается на улицу, в самый мороз и ночью, но не стали никому сообщать, так уж было среди всех заведено, не стучать, и на тебя не настучат.
Женя вышла из корпуса, Димка сунул ей в руку пирожок с ужина, и они пошли. Женя еле успевала за ним, жуя пирожок с картошкой, всё-таки он знал, всегда знал, что ей хочется. Они приближались к конюшне.
На входе их встретила веселая зоотехник, крупная мужикоподобная женщина с добрым веснушчатым лицом и огромными руками.
–Успели? – только и выдохнул запыхавшийся Димка.
– В самый раз, только-только началось.
– Наденьте-ка халаты, а то заляпаетесь, – сказала женщина, протягивая им безразмерные синие халаты. Женя смогла обернуться в него два раза.
Они надели перчатки и вошли в конюшню. В дальнем стойле, отгороженном от всех, лежала кобыла. Она рожала, надсадно ржала, ища людей, боясь. Женю поразили крупные слезы из больших глаз лошади, и совершенно человеческий взгляд, полный боли, мольбы и бесконечного счастья.
Женя делала всё, что говорила зоотехник. Они вместе помогали лошади родить, жеребенок не хотел нормально выходить. Женя не боялась, осознание страха, что всё могло быть иначе, что мать могла погибнуть или жеребенок не встать пришли к ней позже, когда они были далеко, на реке.
Жеребенок долго не вставал, а потом, будто бы кто-то нажал кнопку, поднялся, тоненько заржал. Женя только что вытащила послед, впитывая в себя резкий запах животного, запах совершенно новый и неповторимый, запах новой жизни. Когда жеребенок заржал, а лошадь ответила ему, все засмеялись, а Женя заплакала от радости. Лицо горело, голова кружилась от радости и счастья.
Когда мать приняла детеныша, зоотехник отправила их спать. Димка повел Женю к замерзшей реке. Они шли молча, держась за руки, Женя чувствовала, что он, как и она, подрагивает от
