ассистента в хирургии Юрик промакивал пигментные морщины, меняя платок за платком, соглашаясь и хмурясь мутно-голубыми глазами. Отродясь их не заливал, судьба не доложила цвета. На всемирной олимпиаде по лакейскому покеру он взял бы все призовые места.
Сидящий на корточках лакей рос в глазах Деда и с каждой секундой перевоплощался в его отца, лётчика классического, которого он знал по фото. Изучил вдоль и поперёк, пока мать в клочья не разорвала. Но руки отца и решётку перед вольером, кормление в полдень крупных хищников он действительно помнил. И мороженое, и голос отца – сильный, ровный.
– Отменим, да, Юра, всё отменим? Никому не скажем! Пойдём завтра в зоопарк в это самое время, то-то все удивятся!
Секретарь нашаривал последнюю пачку платков во внутреннем кармане. Зоопарк — это не финал, а затишье перед девятым валом.
Достал и безотчётно выдохнул:
– У нас и тут зоопарк не хуже…
– Что? – неожиданно трезво и коротко переспросил Дед.
Юрик обмер. Сердце бухало во всём теле.
Дремучий спрут не утратил навыки. Круглая башка отказывает, но мозг в каждом щупальце бдит.
Сошедшиеся к переносице брови секретаря выразили глубокую обеспокоенность.
– Прошу простить, Лев Максимилианович. Не хотел в такой важный период отвлекать вас пустяками.
Лаконично и брезгливо он изложил самую грязную из моментально вспомнившихся сплетен, имевших последствия, то есть, проверяемых:
– …из-за этого она не работает больше диктором на главном канале. Замена произведена вчера. Ещё раз прошу извинить, что не доложил сразу.
Дед кивнул, Юрик выдохнул и обложил себя мысленно последними словами.
5.
«Грандиозный! Торжественный! Эпохальный день!»
Дед решил больше не откладывать.
Мягкая щётка скользила по его всё ещё львиной шевелюре соль с перцем. Любая расчёска и вода причиняли боль коже головы. Аномальная чувствительность. Секретарь пудрил его волосы тальком и разглаживал широкой щёткой из натуральной щетины. Встряхивал прядь за прядью и расправлял по плечам, не прикасаясь к голове. Ловкий. Как один раз получил в ухо, так сразу и наловчился. Обычно по утрам во время этой процедуры Дед выслушивал от Юрика государственные новости и сплетни, но не сегодня.
Капсулу ночью установили. Как ни назови, а гроб. Красивый, современного дизайна гроб в виде капли. Так могла бы выглядеть катапульта космического корабля. Гроб и могильщики рядом: врачи, компьютерщики. Кровь, пульс, всё что должно стучать и течь оцифруется непосредственно в момент перехода. Набилась врагов целая комната. Краткая речь народу начитана заранее, но видеосъёмка торжественного момента ведётся. Плохо быть старым, невольно теряешься: куда смотреть, кого слушать? Лица всё незнакомые. Они друг с другом говорят или уже с ним? Говорите громче.
– Не уходи, – буркнул Дед Юрику.
Пока его инструктировали, как лечь, какие ощущения будут сменять друг друга по мере перехода, щётка скользила с макушки до плеч. Словно обычное утро, словно вокруг не было всех этих людей. Задумавшись, Дед тёр лицо, отмахивался, ловил руку секретаря, отпускал и велел продолжать.
В принципе все эти инструкции он помнил. Смущала необходимость разжать руку там, в капсуле. Внимание там удерживалось базовым хватательным инстинктом за поручни. Когда зрение и слух пропадут, то есть, совсем ничего не останется, даже ощущения собственного тела, тишины и темноты, необходимо будет разжать руки и шагнуть прямо в цифровой мир. Отпустить и шагнуть. «Очень высоко», – так ему объяснили ему это переживание. «Грызуны и приматы вели себя так, будто там очень высоко».
Начинаем! Операторы попросили всех отойти. Этого же требовала службы безопасности.
Прежде закрытые двери проходного зала распахнуты и полны толпящимся народом. В дверях напротив стоял Юрик.
Сколько Дед не храбрись, а искал его в толпе. Нашёл, узнал по руке, приложенной к сердцу. Знакомый жест. Немало дней он провёл, выслушивая уверения в надёжности, безопасности и так далее, в своей исторической роли, глядя на эту руку, но лишь теперь заметил приглушённый блеск запонки: не даром прошли лакейские годы. Юрик был неподвижней статуи с клятвенным жестом, со взглядом полным веры и преданности. Улыбка ободрения не допущена к губам. Кто же улыбается, когда клянётся? Невовремя это.
6.
Музыку громкую включили, идиоты, торжественную, эпохальную... Как будто её потом нельзя наложить. А, это же гимн…
Дед подошёл к капсуле и опустился в неё, откинул спинку. Позволил застегнуть манжеты, проверить датчики на них. Кивнул, ощутив линейку электрических импульсов вдоль позвоночника и, когда ассистенты отошли, опустил дымчатое стекло крыши. Остался совсем один. Взял джойстик, прошёлся взглядом по цифровой резиденции. Рука мелко дрожала. В такой момент не то, что мышей, слона бы там не заметил. Включил и выключил окно всемирной сети.
На торце джойстика Дед нащупал одну большую кнопку и вдавил её глубже ободка, сразу же отпустив и схватившись за круглые поручни. Тело начало неметь. Крышка темнела, люди за ней обезличились и пропали. Послышалось мелкое журчание… жужжание… звон… тишина…
Страх отступал по мере того, как исчезало способное бояться тело. Ужас – накатывался. Высоко… Пространство отступало во все стороны и с огромной скоростью. Не за что уцепиться. Поручни. Дед хотел провести рукой: не тянутся ли они из вещественной резиденции в цифровую? Но для этого нужно хоть чуть-чуть ослабить хватку. Ни за что! «Я не могу, потому что я есть. А значит, я могу. Я есть, и я смогу». Пальцы медленно едва-едва разжались. Садиться не было необходимости, положения в пространстве не существовало. Нужно отпустить поручень и шагнуть. Отпустить и шагнуть. Но там казалось, что любое движение смертоносно, что пустота раздавит бесчувственное тело, как скорлупку. Руки слабели, ощущение схватывания угасало… Дед стиснул поручни из последних сил и резко толкнул прочь. Пустота ударилась в скорлупу не снаружи, а изнутри. Лёгким, как призрак, Дед шагнул в никуда.
Под ногой моментально развернулась анфилада его резиденции во всех деталях перед нестарческими теперь глазами. Она была пуста. Безлюдна. Идеальна. При втором шаге тело обрело приятный вес.
Невозможно поверить... Если это не золотая доза и не её предсмертное видение, то – сработало…
В одиночестве, в безопасности, во всемогуществе.
За распахнутой балконной дверью солнце. Подходящий день для торжественных обращений к народу. Сегодняшнее будет первым в мире, первым во всей вселенной! Дед замечтался и не сразу очнулся. Ещё кое-что он ещё не сделал: не позвал симов, не рискнул испытать голос. Но ведь это не сложней, чем шагнуть в абсолютную пустоту!
Дед хлопнул в ладоши и во всю мощь цифровых лёгких по-генеральски вострубил:
– Ну, и где они, с другой стороны колонны? Юрик, где мои юбилейные часы?!
Из балконных дверей показалась фигура, как он и хотел – высотой с пигмея, но это был не человек, и даже не пиксельный человечек, а курсор. Он рывком приблизился к Деду, к его пятке, примагнитил, рывком поднял вниз головой. От левой колонны развернул к правой, где и стояли напольные часы, покачнул и несильно впечатал лицом в циферблат.
– Вот они.
Встряхнув, курсор оставил его раскачиваться вместе с маятником: вправо-влево, вправо-влево…
Ровный, ничуть не изменившийся голос Юрика произнёс:
– Ваша речь в пятнадцать тридцать, суфлёр на балконе. Предварительно требуется открыть окна иностранной прессы…
Дед молчал. Раскачивание замерло на взлёте и рухнуло снова. Маятник ходил теперь навстречу и прочь, из-за спины и навстречу, голова кружилась.
