МЕДУЗА ГОРГОНА РЕЛЯТИВИЗМА

      С другой стороны, так ли уж мы верны  чувству правды и стремлению к истине? Не секрет, что ложь бывает более практичной и продуктивной. И хотя в базе «сапиентальных данных» ложь должна быть тождественна «ничто», наше чувство рациональности нередко заставляет отдать ей предпочтение. Ведь познание правды бывает трудным и неблагодарным делом, а порой и просто невозможным, поскольку правда, как и всякое подлинное знание, тяготеет к развитию. Зато ложь конечна, и потому более убедительна. В виду этого,  чувство истины может подсказать знание того, что источником самой истины является таинство бытия и души. При этом «сапиентальное чувство» причинно-следственных связей даст этому положительную оценку, поскольку причина многих чувств не поддается рациональному объяснению, а при попытке их анализа исчезают.  Такое, например, происходит с таинством любви. Между тем, чувство рациональности мироустройства приводит нас к догадке о том, что у любви имеются свои обоснованные причина. Но мы легко признаем, что это чувство иррационально. При этом оно более всех прочих данностей принадлежит к роду врожденных чувств. Ведь это чувство коренится на почве важнейшего принципа организации человеческой природы, который реализуется через сопереживание посредством уподобления, эмпатии. Кстати, этот принцип лежит в основе Вселенской гармонии. Именно, благодаря чувству любви человек с рождения  способен воспринимать внешний мир и готов к его познанию. В противном случае, в случае врожденного  непрятия этого мира, младенцу остается  только отрицать  ту странную  действительность, которая исторгла его из чрева матери. При этом чувство любви определяет многие другие чувства. Например, чувство совести, чувство красоты, чувство причастности.

      Как видите, чувства бывают слишком сложны в своем составе и слишком неустойчивы, чтобы гарантировать подлинность, открытых с их помощью, истин и тех знаний в базе «сапиентальных данных», которые являются их источником.

      Поэтому мы, ка будто, вынуждены сомневаться в утверждении Варгезе о том, что: «Сапиентальные чувственные данные –  истины, воспринимаемые сапиентальным чувством, — являются неопровержимыми. Они не могут быть ложными, поскольку их ложность недоказуема, и не могут быть подвергнуты сомнению в рамках рационального мышления».

    Скорее мы готовы согласиться с древними скептиками и современными релятивистами, едиными в том, что чувствам, в их числе и «сапиентальным», доверять мы не можем.

      Однако что-то мне подсказывает, что мы плаваем на поверхности проблемы, где, собственно, мы и привыкли видеть медуз. Возможно, мне это подсказывают мои знания из «креативной философии». Вот с их учетом, и попробуем сделать несколько выводов.

     

  5.

    1. Исходя, из положений «креативной философии», мы, очевидно, должны уточнить смысл фразы Варгезе: «Сапиентальное чувство – это способность разума прозревать истины, составляющие основу реальности…».

      В нашем понимании разум действительно прозревает истины, составляющие основу реальности. Он их устанавливает, если угодно даже вычисляет, благодаря способности накапливать информацию о реальной действительности и умению извлекать знания, идеи и истины из всей совокупности сведений. Так, например, существование в природе причинно-следственных связей легко вычисляется благодаря наблюдению за внешними объектами. Те же внешние объекты подсказывают идею, что предмет не может «одновременно  существовать и не существовать».

    Заметим, что причинно-следственные связи лежат в основе законов природы. И если бы их не существовало в реальности, на что намекают некоторые релятивисты, то сами релятивисты были бы лишены возможности даже связно рассуждать. Ведь тогда у нашего разума не было бы знания о существовании каких-либо закономерностей, взаимосвязях между объектами и явлениями, и уж тем более не откуда было бы взяться логике. Поэтому знаменитая фраза Рене Декарта: «Я мыслю, значит, существую», следует понимать не как доказательство приоритета мышления, на чем настаивают релятивисты, а, наоборот, как бесспорный аргумент в пользу существования реального мира и способности разума к его познанию.

      Что же касается чувства (сапиентального), то это все же данность нашего организма. Посредствам чувств осуществляется взаимосвязь между нашим сознанием и разумом. На этом основании мы позволим себе несколько подкорректировать определение Варгезе следующим образом:

«Сапиентальное чувство – это способность разума давать нашему сознанию возможность прозревать установленные им истины, составляющие основу реальности».

      2. Те истины, по поводу которых Варгезе говорит: «Мы знаем без тени сомнения, что...», конечно. являются истинами на основе «сапиентальных чувственных данных», но как мы уже показали, они вполне могут быть вычислены нашим разумом, и потому вряд ли являются врожденными. Тем более, что такие истины, как «Рациональное мышление требует рационального порядка вещей», младенцу или даже его разуму нет необходимости прозревать, открывать, устанавливать и использовать хотя бы в качестве руководства к постижению порядка вещей, поскольку младенец вряд ли имеет дело с рациональным мышлением, покуда эта способность ему не будет привита взрослыми. К тому же вовсе не мышление устанавливает порядок вещей, а рациональный порядок вещей является условием образования мышления.  Так что, эта истина апостериорна, то есть, получена из опыта.

    Примерно то же касается и прозрения того, будто «каждый феномен имеет свое объяснение».  Совершенно апостериорная истина, и с тем же генезисом причинно-следственной связи. Просто, существующий порядок вещей дает возможность сделать вывод, что каждый феномен имеет свое объяснение. Притом, заметьте, не обязательно рациональное и безошибочное.

      Кстати, если воспользоваться этой истиной, взяв в качестве феномена образование «сапиентальной базы данных», то выясняется, что должны быть истины, объясняющие  природу этого «банка истин».

    Тут, пожалуй, к месту вспомнить Платона, который говорил об иерархии идей. Правда, Платон учил, будто идеи эти приходят в нашу голову в виде воспоминаний души, являющейся из некой высшей сферы. Позднее эту сферу  Леруя назвал «ноосферой», а эзотерики довели саму  идею информационной сферы до абсурда, назвав ее  «хрониками Акаши». Но, если очистить  мысль Платона от шелухи релятивистских спекуляций, то наше умение извлекать некоторые истины из опыта взаимодействия с реальной действительностью подразумевает наличие истин на высшей ступени иерархии идей. И в самом деле, что-то же заставляет наш разум взаимодействовать с внешним миром. Очевидно, есть более фундаментальные истины, которыми руководствуется наш разум. Но что может сказать о них наше «сапиентальное чувство»?

    Возьмем, к примеру, истину: «Каждый феномен имеет свое объяснение». Ясно, что эта истина взята из природы, где наблюдаются причинно-следственные связи. Но чтобы существование этих связей установить, выявить, определить, нужна максимально правдивая информация о реальной действительности. Отсюда следует, что наш разум, прежде всего должен руководствоваться идеей правды. В результате нам известно «сапиентальное чувство» правды, в формировании которого, как мы выяснили, участвует представление о смерти, или «ничто». Вспомните наши рассуждения о роли «ничто» в познании реалий. И заметьте, «ничто» мы, как-будто, не учитываем а актах нашего познания. Но оно в них скрытно участвует, позволяя выделять объекты нашего внимания из прочих. То есть, все наши знания, в том числе и в базе данных, получены с помощью нашего внимания, ограниченного рамками «ничто». При этом мы никак не ощущаем присутствия «ничто» и даже полагаем, что его нет.

    Таинство «ничто» в чем-то схоже с таинством любви. Любовь мы признаем чувством иррациональным, и ему, как будто, не место в базе «сапиентальных данных». Но без любви немыслимы  ни познание, ни сама жизнь. Впрочем, любовь мы иногда чувствуем, и притом как фундаментальную истину. Однако ее влияние гораздо шире. Оно распространяется на наши акты познания, созерцания, соучастия и прочие переживания, но мы этого обычно не ощущаем.

  Познание правды без любви к жизни лишено оснований. Угроза смерти диктует необходимость правды, а значит, и идею преодоления «ничто». Очевидно, что это идея высшего порядка, лежащая в основе формирования разума. Но она не дана нам в чистом виде в чувствах. Она выражается, например, в нашем желании превозмочь какие-то обстоятельства, в нашем стремлении достигнуть неких вершин, в нашей потребности противостоять разрушительным силам. Потому-то Шопенгауэр и настаивал на приоритете воли в природе. Но заметьте, идея преодоления находит свое воплощение в чувствах нравственного содержания.

    Так что, совершенно очевидно, что есть высшие, тайные истины, которые могут быть не даны нам непосредственно в чувствах, но благодаря которым разум осуществляет свою деятельность, образуя в частности базовые знания. Однако истины как знания – это всего лишь информация, которая не подразумевает процесс. В отличие от знания истине свойственно становление. Отсюда понятно, что, имея в виду истины о процессах деятельности разума, мы должны говорить о фундаментальных принципах его устройства. При этом мы, конечно, опускаем вопрос о биологических механизмах воплощения  этих принципов. Зато мы знаем о творческих способностях нашего разума. И у нас есть все основания полагать, что в основе разума как раз и лежат принципы творчества, присущие творчеству всей природы. А поскольку целью творчества является созидание прекрасного, то очень возможно, что его истины мы познаем с помощью чувств нравственного характера.