И назовёт меня всяк сущий в ней язык

Еду в такси восьмого февраля. Мой водитель – мужчина лет пятидесяти, восточной внешности, с седыми висками и усами. Ведёт аккуратно: дорога скользкая, лёгкая метель за окнами, редкие взмахи «дворников» на стекле.
Работает приёмник, диктор сообщает, что сегодня трагическая дата: день дуэли Пушкина. Таксист убирает звук и начинает разговор.
– Сегодня много про Пушкин говорит. Жалко. Хороший человек был… Я Москва служил стройбат, из армия русский хорошо знал, сейчас понимай хорошо, говори плохо. А француз очень плохой человек, четыре детишка без отец оставил. А Пушкин какой терпение надо иметь, да? Смотрел как он его жена приставал… у нас такой не бывает, закон другой, а у вас можно весь праздник чужой мужчина твой жена танцы танцуй.
– Время другое было.
– Какой время, уважаемый? Руки-ноги другой был? Башка думать другой
был? Время везде одинаковый, нужно, чтобы совесть был. Вот ты мой друг знакомый, да? У тебя жена красивый, мне понравился. Хоть у вас много плохой можно, но я не стану никогда твой жена приставать. А то подойдешь ко мне и скажешь: «Друг, ты вор, ты чужой хочешь взять.» А если я на праздник с ней танец танцуй, а ты на меня плохо смотри – я подойду и скажу: «Друг, извини, я не хотел тебе обида делать.» И домой пойду. Зачем мне мой друг враги быть? А француз всё по барабану. Пушкин ему бумага послал, разборка назначил, дуэл, а он на девка женился другой, на сестры жены Пушкин для отмазка, шакал трусливый. И опять на Пушкин стал нервы играть и жена разный слова признаваться. Это очень наглый человек, борзый, беспредел делал. Тут добрый Пушкин злой стал, жена очень любил, опять дуэл пошёл… Пушкин бы первый стрелять из пистолет француз. Жалко не убил шакала. Слущай, утром умный следователь говорил радио – француз на дуэл бронежилет под шинел был. Если он такой делал – позор весь род его. У нас такой человек не называй, собака называй. Пушкин жалко.
Подъехали к дому. Расплачиваюсь, выхожу. Закрывая дверь, прощаюсь, желаю водителю удачи.
– До свидания, уважаемый! Здоровья! Жена, дети здоровья!
Такси разворачивается и уезжает.
«… И назовёт меня всяк сущий в ней язык.»
Начинает смеркаться. Смотрю на часы – половина пятого… живой и здоровый Пушкин пошёл к барьеру.