В некотором царстве, в некотором государстве («как войдешь - ну так прямо наискосок») жили-не тужили дородный боярин со дебелою боярыней. Жили они, как водится, в высоком и просторном терему с пристройками разными для челяди и скотины всякой. И надо сказать, жили все душа в душу, то есть души друг в дружке не чаяли. Вот родилась у хозяев девочка, и нарекли ее родители Аннушкой.
Шли годы, росла девочка, красотой наливалась будто яблочко румяное на ветке яблоневой. Боярин со боярыней на Аннушку не нарадовались. И собой хороша и разумна в меру. Всё бы путем, да пришло несчастье, откуда не ждали. Напал на боярыню неизвестный недуг, запечалилась боярыня, побледнела да и угасла в три дни словно свеча пасхальная.
Как горевали отец с Аннушкой, как убивались, как слезами горючими обливались! Да что тут сделаешь, коли горе такое приключилось? Стали они жить-поживать, отец без жены, а дочь без матери. Целых три зимы да три лета сокрушался боярин по боярыне, но под четвертую зиму попалась ему на глаза молодуха пригожая, взыграло у боярина ретивое и женился он на ней не долго думая.
Спервоначалу дело у молодоженов ладилось, и Аннушку мачеха не обижала. Только вот детей Бог молодухе не спешил давать, а падчерица только хорошела да расцветала аки цветок лазоревый. И так это молодуху начало злить, так тревожить, что извела она себя, Аннушку, да и боярина-мужа в придачу. Наконец прознала завистливая мачеха, что в соседнем селе живет старуха-колдунья, именем Матрена, которая за деньги ворожит и всякие гадости творит людям.
И вот как-то раз поутру – а случилось это осенью – потащила мачеха девушку в соседнее село к колдунье. Подошли они к ведьминой избушке, оставила молодуха Аннушку у калитки, а сама зашла в сени, и постучала в дверь.
- Чего надо? – прошамкала старуха.
- Дело есть на пару червонцев, - прошептала молодуха вкрадчиво.
- Ну, заходи, коли так. Догадываюсь, какое у тебя дело.
Вошла мачеха в горницу, поклонилась старухе, выложила на стол два золотых и говорит шепотом:
- Заколдуй, будь добра, мою падчерицу. Преврати ее в тварь какую ни на есть, в зверушку неприметную. Опостылела она мне до невозможности. Видеть ее не могу.
- В кого, например? – ухмыльнулась старуха.
Оглянулась мачеха по углам, узрела под столом черную кошечку и выпалила:
- Да хоть в эту самую кощенку!
- Мало сулишь, - осклабилась хозяйка.
Мачеха скупиться не стала, и часу не прошло, как они столковались. Вот вышли молодуха да старуха на крыльцо, подозвали Аннушку, а когда девица к ним подошла, колдунья протягивает ей ковш и ласково так говорит:
- Испей, красавица, кваску моего ягодного. Он у меня добрый да ядреный. Ты такого сроду не пробовала.
Выпила Аннушка кваску и ахнула: кожа ее покрылась черной шерстью, руки с ногами превратились в лапы, на лице, ставшем мордочкой, усы выросли, а из-под сарафана хвост выскочил! Да и сарафан ей велик стал. Мяукнула Аннушка, подскочила к луже, увидела в воде свое новое обличье, запищала жутким голосом, испугалась его и понеслась словно оглашенная в ближайший лесок. А вслед за ней собаки местные вдогонку с лаем бросились, да не догнали – кошка черная в лесу скрылась.
Целый день неслась она сломя голову и не разбирая дороги по лесам, мхам и болотам, сарафанчик свой еще на дворе Матренином сбросила, потом остановилась, поплакала на сырой земле, да сызнова бежать бросилась куда глаза глядят. И неслась она так, покуда не наступила ночь и силы не покинули бедную Аннушку. Забралась она в чащу непроходимую и разрыдалась в ней тем же страшным голосом, которым мяукала на дворе у ворожеи.
Вдруг ушки у кошечки сами собой навострились, когда что-то зашуршало в кустах, и вот откуда не возьмись рядом с Аннушкой объявился здоровенный кот с горящими глазами и густыми усищами.
- Привет, красавица, - замурлыкал кот, и Аннушка, присмотревшись, разглядела, что он рыжий, полосатый и красивым пушистым хвостом помахивает. Пушистым-распушистым, что твое погоняло.
- Как тебя звать-величать, прелесть моя? – спросил рыжий кот масляным голосом.
- Аннушка.
- Нюра, значит, - ласкаво промурчал полосатый незнакомец. – Доброе имя. А меня, значит, Васей кличут… А ты как сюда забралась, что с тобой, милая, приключилось?
Рассказала ему Аннушка свою историю и снова расплакалась. Покачал кот головой, почесал ее задней лапой и промурлыкал жалостливо:
- Пойдем-ка, болезная, со мной. Может статься, помогу я твоему горю.
Пробрались они сквозь чащу лесную, вышли на светлую поляну, а там избушка стоит да на курьих ножках. Забрались Нюра с Васей в сени, подвел котик кошечку к плошкам со сметаной и молоком.
- Ты, Нюра, поди, проголодалась, - мурлычет. - Сметанки-то поешь, касатушка, да молочком запей.
- Спасибо, Васенька, - всхлипнула Аннушка и налегла на сметанку.
Когда насытилась кошечка, провел ее рыжий котик в укромное место и наказал:
- Располагайся здесь, поспи, да, смотри не шуми – хозяйку мою, Бабу-Ягу, раньше времени не буди. Утро вечера мудренее, чую, узнаем мы завтра кое-что интересное.
Аннушка Васю и послушалась.
Поутру проснулась Баба-Яга - глазищи завидущие, носище огромаднейший, волосищи растрепанные-перетрепанные - привела себя кое-как в порядок, печь затопила, в избе прибралась, позвала скрипучим голосом:
- Васька, пострел ты этакий! Где тебя кикиморы носят? На тебя сметаны, гляжу, не напасешься. Жор что ли напал? Ну, иди сюда, гулёна, рассказывай, какие в дремучем лесу новости.
Василий Аннушке зеленым глазом подмигнул, лапку к усам прижал – помалкивай, дескать! – и прыг к Яге на лавку. Та его потискала да погладила и спрашивает:
- Ну, давай, ври больше, но чтобы складно было.
А Вася и говорит:
- Да вот, бабушка, зайцы ночью рассказали, что им белки нашептали, а тем сороки набрехали, будто какая-то старуха скаредная по просьбе какой-то молодухи завистливой за горсть червонцев девицу в кошку оборотила.
- Хм, щас узнаем, - буркнула Яга, вытащила из деревянного ларца блюдце чудесное и бросила на него яблочко волшебное. Яблочко по блюдцу покатилось, живые картинки стало Яге показывать.
- Так-так, - зашамкала Яга. – Каргу эту зловредную я знаю, ее Матреной зовут. Сторговались они на десяти золотых червонцах. Мне от сделки ихней, кстати, двадцать процентов причитается – за крышевание.
- А можно ли Аннушку, - как бы невзначай спросил Вася, - снова из черной кошки в красну девицу превратить? Чары, так сказать, снять?
- Не тваво ума дело, - прошамкала Яга. – Ишь чиво захотел, рыжий прохиндей…
Тут Яга отложила блюдце с яблоком в сторону, сунулась к окну, отворила его, да как завизжит благим матом:
- Эй ты, Гусь-Лебедь Федор Мартынович, мать твою гусыню! Вставай, лапчатый, просыпайся!
Снаружи то ли прошипел, то ли прогоготал кто-то:
- Ах, ты, сила нечистая… Ни сна, ни отдыха… Чего еще надобно, Бабушка?
- Лети сей час за лес, в село к Матрене-ворожее, истребуй с нее два золотых червонца.
- А ежели заартачится?
- А ежели заартачится, - прошамкала Яга, – ты знаешь, что делать. У нас с такими разговор короткий. Лети, лети, голубь сизокрылый!
- Я не голубь,- обиженно прогоготало за окном, и послышался шум то ли гусиных, то ли лебяжьих крыльев.
- Так. Заболталась я с вами, - вдруг всплеснула руками Баба-Яга, - мне пора баньку топить, избу мести да обед силен готовить – гостя дорогого жду, Кощеюшку. А ну, Васька, брысь отсюда! Пошел мышей ловить, дармоед!
И замахнулась страшная Баба на рыжего котика веником. Василий кубарем скатился в укромное место, где Аннушка сидела ни жива, ни мертва. Как только Яга убралась из светелки баньку топить, мурчит Вася Нюре:
- Ступай, девонька, вон из избы, схоронись во мхах перед болотом, где три ольхи растут, да пень березовый торчит. А я тута как одно дельце проверну, так сразу к тебе и присоединюсь. Только ты никуда не уходи, договорились?
- Договорились, Васенька, - еле слышно пропищала Аннушка и неслышно из горницы выскользнула.
Легла черная кошечка в мягкий мох, принялась по сторонам глазеть да и заснула сызнова. Не заметила она, как прибежал рыжий Васька, прилег рядом и мурлыкать принялся.
- Ах, как крепко я спала, - пискнула, проснувшись, Аннушка. – Снился мне милый батюшка и жаловался, что опостылела ему моя мачеха и оттого, говорит, белый свет уж не мил ему.
- Может, и в самом деле так, - промурлыкал Вася и глаза свои зеленые сощурил.
Тут земля затряслась, деревья задрожали, черный дым к небесам столбом взвился. Выехал на поляну богатырский саврасый конь, а с него всадник костлявый - клычищи вострые, носище крючком, бородища торчком - соскочил на траву-мураву, закряхтел по-стариковски. Привязал всадник коня к столбу возле избы да как заорет трубным голосом:
- Эй, Бабища-Ягища, принимай, старая, гостя дорогого!
- Добро пожаловать, Кощеюшка, - закричала пронзительно в ответ Яга из баньки. Заходи попариться, друг любезный, чародей скабрезный! Баньку тебе истопила, как ты любишь – по-черному. А я тем временем на стол накрою.
Костлявый крякнул одобрительно, да бодренько этак в баньку засеменил, Яга же – в горницу.
Вася огляделся, хвост трубой поднял, шепотом промолвил:
- А теперь полезем, Нюра, под избу – есть там у меня укромное местечко – да послушаем их беседу застольную.
Пока Кощей в баньке купался, пока Яга праздничный стол накрывала, вернулся из-за леса грузный гусь-лебедь Федор Мартынович. Постучал он в окошко, отряхнулся, грудь выпятил, крылья растопырил – из-под перьев-то на траву выпало штук десять золотых червонцев.
- Понятно, - прохрипела Яга, высунувшись из окошка. – Благодарю за службу, Федя, и жалую тебе столько лягушек жирных, пашана заграничного, молодой крапивы с одуванчиками, сколько душе твоей будет угодно.
- Рад стараться, Бабуся, - загоготал, еще сильнее выпятив грудь, лапчатый Федор Мартынович и, довольный, важно направился к болоту.
А Баба-Яга мигом подобрала денежки и, спрятав их у себя за пазухой, заковыляла к баньке, чтобы проводить Кощея в светлицу, где уже всё было готово для приема знатного гостя.
Лежа в укромном месте, Вася с Нюрой со всей отчетливостью беседу застольную слышали.
- Угощайся, угощайся, Кощеюшка, - потчевала Яга своего приятеля. – Вот тебе жабы вяленые, да сушеные, да с перцем верченые, вот мухоморы ядреные – сама солила… Беленой квашеной закуси… Кузнечиков да блох, жаренных в маслице, отведай…
- Благодарствую, благодарствую, Бабушка, - довольно бурчал Кощей, - умеешь ты мне потрафить, Бессмертному. И водочка-то у тебя, на болотной жиже приготовленная, до чего ж духовита – не иначе на лесных клопах настаивала. И винцо-то твое, из волчьих ягод сваренное, отменный вкус имеет… Ну, да и я не с пустыми руками приехал.
Тут послышался стук, словно что-то тяжелое поставили на дубовый стол, и голос Кощея заскрежетал:
- Прислал мне заморский мой дружок, Мерлин, ящик ихней ячменной водочки - вискарь, прозывается… «Глен-ли-вет» - по слогам выговорил Кощей Бессмертный, – тьфу ты, язык сломаешь… Четверть века выдержки, говорят.
- Наливай, - кратко отозвалась хозяйка, - попробуем, что за «ливет» такой .
Кот и кошка услышали, как отворачивается пробка и журчит жидкость.
- Ну, старуха, твое здоровье!
- И ты здрав буди, друг ситный!
Послышалось чавканье, потом пошли замечания насчет заморского пойла и прочий не очень связный
