направлении, не заботясь, что обо мне подумает Жаконя, который тоже не стремился попадаться мне на дороге. Но, когда нам приходилось сидеть за одним столом в обеденной, а хоть раз в неделю такое случалось, я ловил на себе его длинный взгляд, холодный и угрожающий.
Правда, он его тут же отводил, стоило мне осмелеть и поднять глаза на брата. Когда я смотрел на него - я начинал краснеть, меня охватывал ужас и стыд - он знал все!!..
Он, знал, почему я свалился е балкона... он знал, что я знал... я видел... я понял... Отец Федор через день-два должен был покинуть отчий дом, и все желали ему удачи на пути служения Господу.
Величественный вид его был преисполнен важности миссии, а глаза, словно блуждающие огни, светились фосфористым светом. Помню, как старший брат мой ниспускался из родового гнезда - «обители грешников»:
Чинно ступал с крыльца, готовый всем обликом своим изгнать торгующих из храма, обратить не кающихся к раскаянью, а неверующим предать облик свиней... Он готов был свершать священнодействия и таинства по обрядам христианского исповедания, и ступал, чтобы больше не вернуться к мирянам в мирском обличии
Помню, как отец мой, набравшись храбрости, украдкой взглянув на жену, пробормотал сиплым голосом, что рад выбору сына, но хорошо ли он подумал, и стоит помнить, что лучше быть добрым мирянином, чем плохим священником. Я помню, как все домочадцы с удивлением посмотрели на сказавшего некстати, а взгляд моей матери был уничтожающе изумленным, словно, неодушевленный предмет, пылившийся до сего часа в углу, заговорил человеческим голосом.
...Примерно через пять лет монашествующий отец Федор, то есть брат Евгений, явился обратно, … стало быть, обратно в отчий дом... Волосы его, слипшиеся, спутанные, выцветшие, достигали пояса. Одежда, которой он был прикрыт, истлела во многих местах; кожа на руках и обнаженных частях ног обветрилась до красноты, покрылась мелкими трещинками с шелушащимися краями; из уголка рта вытекала слюна...
Сказать, что отец Федор «явился», было бы красиво, но не совсем верно...
Скорее, его привели под руки два старца. Возможно, они и не были стариками, но мне таковыми казались.
И сопровождал троицу сосед наш по улице Николай, тоже монах... Насколько я понял тогда из рассказа пришедшего, Жаконя был давно «не в себе» ... ...
Оказывается, Отец Федор сошел с ума и почти четыре года скитался по миру, пока случайно не был узнан вышеупомянутым соседом, в монашестве Иеремией. Перед тем, как совершить подстриг, сосед Иеремия жил через улицу от нашего дома в таком же ветхом здании. Они с моим братом редко встречались, и уж тем более не дружили. Но судьба свела их странным образом вдали от дома для того, чтобы один стал проводником другого, и, затем снова исчез навсегда из поля зрения, во всяком случае, моего...
А пока, он был здесь, с нами, и сидел на кухне за длинным дубовым столом возле пузатого электрического самовара, называл себя другом, и объяснял историю своих наблюдений:
- Вы знаете, - говорил он, - облизывая кончики усов, вымазанных в сгущенном молоке и прожевывая очередной пухлый оладушек,
- Отец Федор был проповедник божьим даром... Я гордился своим другом... Это правда...
До вас наверняка доходили слухи, если вы сами не посещали служб, он читал блестящие проповеди (оладушек – в сгущенку) ... Вы верите, я даже законспектировал некоторые из них и не постесняюсь повторить их в своих службах, ГОСПОДЬ – СВИДЕТЕЛЬ!
Слово «свидетель» как - то странно прозвучало из его уст. При этом, гость показался мне судьей, в напудренном белом парике, с молотком в руке, которым он стучит по кафедре: “Следующий свидетель - БОГ!”
Рассказчик продолжал, слегка успокоившись:
- Отец Федор говорил прихожанам: “Дети мои! Вы дети БОЖЬИ! Будьте смелы в своих устремлениях... чисты в помыслах!!..
Оладью - в сметану и в рот. Часть молочного продукта, при этом, попал на бороду говорившего, и повис белой невинной каплей, подтверждающей чистоту помыслов самого Отца, Иеремия...
…Не имейте страха в сердцах своих перед жизнью... не бойтесь смерти! Она не властна над детьми христовыми!!” Вот так он говорил, Отец Федор.
Здесь, насколько мне было видно через приоткрытую дверь столовой, рассказчика одолела икота. Моя мать, молча, протянула пришельцу стакан воды. Иеремия принял его содержимое одним залпом и от почему-то поморщился. Его даже слегка передернуло, как от непривычного напитка.
- Первое время, мой духовный брат, - продолжил Жаконин поводырь, - ограничивался в данной проповеди тем, что демонстрировал свое отсутствие страха перед смертью простыми доходчивыми, как он говорил, для прихожан способами. Он, например, начинал смеяться, неоправданно весело, затем, ложился на деревянные непокрытые полы и колотил себя в грудь... Это было довольно странно, однако, такая эмоциональность ни у кого не вызывало опасений. Затем, он очень страстно излагал свою основную мысль…
Отец Иеремия продолжал рассказ, уже откинувшись на спинку стула, при этом, не переставая жевать нехитрую снедь. «-…Господа, входящие в храм жизни!» - так говорил несчастный Отец Федор.
«Господа, не вытирайте ног ваших о лежащих возле порога храма сего!! …Ибо, лежа, они не могут вам сделать того же самого. А сражайтесь с теми, кто может ответить, и, не боясь этого ответа! Желающие смерти вам - пусть сами ее бояться!!
А вы - не убоитесь СМЕРТИ!! И от того ВЫ делаетесь бессмертными... Значит - НЕПОБЕДИМЫМИ!!! АМИНЬ! БРОСАЙТЕ вызов самой СМЕРТИ!! И тем, кто ее вам желает! НАМ не страшна СМЕРТЬ!! Во всех ее хитрых злобных проявлениях!! Повторяйте за мной, БРАТЬЯ и СЕСТРЫ: НАМ НЕ СТРАШНЫ СМЕРТЕЛЬНЫЕ КОЗНИ ДЬЯВОЛА!! НЕ СТРАШНЫ... НЕ СТРАШНЫ... НЕ СТРАШНЫ!»
…Вот как проповедовал сын ваш, в миру - Евгений... Я многие его проповеди помню наизусть...
Я слушал и удивлялся, почему смерть — это «… козни дьявола»?
Мне казалось это утверждение ошибочным. Возможно, он что-то напутал, странный голодный монах?
Предаваясь воспоминаниям, которые я подслушивал, надо сказать, безо всякого стыда, приятель нашего бедного Жакони, весь вспотел, и мне хорошо было видно, как большая капля соленой влаги текла по его выпуклому гладкому лбу, отражая в искаженном виде все, что было доступно ее преломлению...
Мать моя сидела прямо, задрав подбородок, и, конечно, слегка кивала напомаженной головой, увенчанной на затылке замысловатым кренделем из волос. Она ничего не ела, но заметно было, как она провожает прищуренными глазами каждый оладушек, положенный в рот отцом Иеремеем. Почему она так смотрела? Вряд ли оттого, что ей было жалко еды. Возможно, сие происходило машинально. А, может быть, она просто соизмеряла ценность полученной информации с произведенными затратами...
Отец же слушал рассеянно. Мне он был виден со спины, весь облик его казался каким-то обмякшим... Впрочем, находясь дома, в кругу своей надоевшей семьи, он всегда выглядел вялым, похожим на свой же поношенный, отвисший, мятый пиджак, сроду не видевший химчистки...
Отец усиленно боролся с зевотой, мельком взглядывая на мать, он водил желваками, но не от злости, а в борьбе со сном...
-…А спустя примерно полгода, - продолжал отец Иеремей, - незаметно, незаметно, атмосфера проповедей несчастного преображалась, если можно так выразиться, и уж опосля приобрела странный вид, … как мне кажется.
Правда, он все так же пламенно говорил о врагах, с которыми надо сражаться, не боясь смерти... Естественно, наш враг - Сатана, и все силы отца Федора прикладывались к борьбе с ним...
Он говорил мирянам, что они не должны бояться дьявола и его козней... И вот тут частенько, надо сказать, Отец Федор проделывал странные, хотя, конечно, и очень смелые вещи... Сначала он просто забирался на кафедру, возвышаясь над «грешным», и демонстрируя «божьим овцам» отсутствие своего страха перед жизнью и перед смертью... Его черные, хорошо начищенные ботинки, при этом отстукивали по кафедральной поверхности мотив одной назойливой детской песенки... И даже это еще нам не казалось странным... … Но…последнее время, - продолжал отец Иеримей, наводя необоримый сон на моего родителя - ... последнее время, при словах:
«...нам не страшен Сатана... Сатана, Сатана...»,
он, Блаженный отец Федор, задирал подол черной рясы, поворачиваясь к прихожанам тыльной стороной своей земной оболочка... и демонстрировал с большим энтузиазмом принадлежащий ему голый монашеский, так сказать, зад...
При этих воспоминаниях отец Иеримей от чего - то прикрыл глаза и сглотнул, облизав машинально полные сладкие губы, вымазанные матушкиными дарами...
Я сидел в коридорчике на старом пятнистом топчане, воткнутом в закуток перед входом в столовую и хорошо укрываемом пробковыми жалюзи. Сидел, и держал рот маленькой ладошкой... на самом деле, действительно держал, боясь вскрикнуть от изумления... Последние фразы рассказчика не все долетали до меня, словно оберегая незрелую психику. Детское воображение рисовало эту дикую сцену, описываемую пришедшим, карикатурно... ярко... Мне становилось то страшно, то просто противно. Я даже посматривал на потолок - не грянет ли гром и не треснет ли нас всех молния за этакое кощунство... Я был верующим мальчиком. Нет, не религиозным. Наверное, с точки зрения церкви – грешником... Но, все-таки верующим, искренне, возможно, наивно, но, глубоко и сокровенно...
Я общался в ту пору с более взрослым приятелем, молодым иноком из соседнего прихода.
Всегда легко одетый и всегда приветливый, он, словно ходил по другой земле и не ведал тягот обыденности. И я, бывало, обращался к нему с вопросами, терзающими детскую душу. Например, по поводу моего странного, если не сказать больше, брата Жакони.
Как такое вообще может происходить со «служащим» БОГУ человеком? Старший друг, никогда не продолжал разговор на эту тему, лишь смотрел на меня лучистыми ясными глазами и слегка улыбался… Но однажды, Он сказал непонятную тогда для меня вещь:
«Думай о себе, о своих грехах, и больше ничего…» Я, надо сказать, долго размышлял над этими словами – «Хорошо ли это – думать о себе? В каком смысле – «ДУМАТЬ О СЕБЕ?», и пришел к определенным для себя выводам…
…Однако возвращаясь к воспоминаниям, никакого грома тогда не случилось, … вокруг все было относительно тихо, не считая легкого сопения моего отца, изредка сменяющегося покашливанием, которым мой родитель выводил себя из забытья. Приятель несчастного проповедника тем временем продолжал:
- ...и самое удивительное в этой истории, то есть, я хочу ... я хочу сказать, потому мы не среагировали должным образом вовремя... ну... не изолировали Отца Федора для успокоения его блаженствующей монашеской души... и поправки здоровья... именно потому... что не знали, не ведали, не поняли сразу... Господь - свидетель!..
Мать моя, по-прежнему не реагировала мимикой ни на какие замечания рассказчика, словно она была врач-психиатр, и перед ней сидел пациент, все вздорные рассказы которого, всего лишь отражение его душевной маяты.
А отец посапывал…
- …Все …ело у… том, - прожевывал слова отец Иеремей, - … уто ...прихожанами воспринимались эти, ну скажем так, картинные проповеди в иллюстрациях с огромным восторгом, просто на ура. Народа, знаете ли, значительно прибавилось…
Затем, как я понял из дальнейшего
