Он был готов поклясться, что видел в бездонных чёрных глазах маленькой смуглой девочки целую Вселенную, чувствовал дыхание звёзд и наблюдал вечную тайну духа и материи. Где-то вдалеке доносился глухой собачий лай, воздух напитывался смолянистым дымом костра, треском мелкого хвороста и протяжным гомоном полевых трав, пребывающих в состоянии волнительного транса из-за неугасающей игры лёгкого ветра. Всё будто погружалось в пелену молочного тумана, да только взору это было вовсе не приметно, скорее, ощущалось где-то в подсознании, утопало в омуте души.
– Э-дАй гэйЯ [Мать ушла (цыг.)], – зычным голосом произнёс старик, продолжая длинными пальцами с крупными узловатыми суставами разминать рыжий табак из просаленной папиросы в трубку. Девочка, застыв на короткое время, всё же непроизвольно подалась телом вперёд, но седой цыган бросил искоса мельком острый взгляд и она, будто поранившись об остриё его колких строгих глаз, тут же выскочила из бревенчатого дома. – Ёй камЭл э-дА [Она любит мать (цыг.)], – Немного помолчав, проговорил цыган более в пустоту, нежели собеседнику, так как тот находился среди них совсем недолгое время и вряд ли успел хорошо овладеть чуждым языком. Запалив трубку, он вдохнул злой дым, улыбнулся и протяжно добавил, глядя на высокого человека средних лет: – МирO мOрэ [Мой приятель, друг (цыг.)].
Бурилов не отреагировал на это радушие, вернее, он не знал, что нужно ответить в данном случае. Старик же продолжал внимательно смотреть в несколько уставшие после дневной суматохи глаза несговорчивого собеседника, своим немигающим взглядом проникая в самую суть человека. Некоторые моменты в постояльце иногда настораживали его, но он старался не придавать этому значения.
– Много думаешь, – с красивыми нотами акцента вдруг сказал цыган. Дым после очередной затяжки рассеялся, старик глянул в окно и произнёс: – Так далеко не уедешь. – Повисла небольшая пауза, снова послышался лай собак, но цыган прервал эти звуки в тишине очередной мыслью: – Думает ли ворон, как прожить ему свой вольный век? Нет, просто живёт. А размышлял бы о том, что зимой холодно да голодно, что не по нраву он многим людям в отличие, к примеру, от соловья, что мерзок голос его да разные слухи о нём ходят – так уже свалился бы с самой высокой ветки под грузом мыслей своих. Сила внутри каждого, а на что ты её направишь, как потратишь – это уже от тебя зависит, мОрэ, сам себя можешь разрушить своими же думами.
– Вам не интересно, откуда я пришёл и куда бреду ? – Бурилову показалось, что своим резким вопросом он прервал рассуждения старика, однако, тот был невозмутим и мгновенно выпалил, не отводя взгляда от окна:
– Нет. Твой путь – это твоё и с тобой оно останется ровно столько, сколько предписано свыше. Даже если тебе в скором времени придётся сложить голову, я смогу повлиять лишь на то, чтобы она не была так пуста или, наоборот, забита ненужным хламом, но над самой дорогой, её протяжённостью и терниями – я не властен.
Чем больше размышлял старик вслух, тем сильнее его долговязому собеседнику казалось, что цыган, говоря витиевато, загадками, на самом деле многое знает о его прошлом и будущем. Во время разговора тот будто касался некоторых моментов его жизни и дальнейшей судьбы, о которой с каждой минутой хотелось спросить, но Бурилов почему-то медлил с этим вопросом.
Дверь неожиданно распахнулась и в комнату вошли двое: та самая смуглая девочка с бездонными и не по-детски смышлёными глазами и молодой вихрастый цыган с чупнёй [кнут (цыг.)], зажатой в тонких руках, которые резко контрастировали с крепкими, жилистыми и цепкими лапами старика. Бурилов осторожно глянул в окно и увидел пятерых одинаково одетых людей. Близорукость не позволяла ему разглядеть какие-либо детали лиц или одежды, но за одинаковый цвет одеяний и суету, сотворённую этими людьми среди народа на поляне возле костра, он мог, что называется, поручиться. Некое смятение и даже чрезвычайное волнение пронизывало всё и всех, исключением оставался лишь старик и маленькая девочка, которую он спокойным, плавным жестом длинного указательного пальца подозвал к себе.
– Акэ тУкэ трэмэнАкиро: прАста дро бАндза, кин мАнгэ э-трдэнЯ [Вот тебе гривенник: сбегай в лавку, купи мне папирос (цыг.)], – тихо и ласково произнёс старик, глядя девочке в глаза и погладив её по голове. Незаметно он вложил в её небольшую ладошку деньги и, тепло улыбнувшись, движением своих густых чёрных бровей безмолвно направил её к выходу. Посмотрев на молодого парня, он достал из-под доски, на которой разминал папиросный табак для трубки, целый ворох примятых ассигнаций, сложил их в красивую расписную шкатулку и протянул ему, сказав строго лишь одно слово: – лЭнгэ [Им, или для них (цыг.)].
Торопливо скрутив чупнЮ в кольцо и повесив её на покатое плечо, юный цыган аккуратно взял обеими руками шкатулку, будто она была сделана из самого тонкого хрусталя, и поспешил к выходу.
– Скажи им – Таро передал, – сухо добавил старик, своим окликом заставив на секунду остановиться в сенях шустрого парня. Тот услужливо кивнул и вышел прочь, направившись прямиком к толпе одинаково одетых людей.
Старик вновь разжёг погасшую трубку и принялся спокойно смахивать табачную пыль со стола, а Бурилов, не шевелясь, стоял на месте и напряжённо вглядывался в окно, вытянув бледную шею. Внезапно про себя Бурилов отметил, что этих пятерых объединял не только один и тот же тёмный цвет одежды, но и роста они были примерно соответствующего друг другу, даже двигались они как-то синхронно. Цыганские мальчишки прятались за широкие цветастые юбки своих мам и бабушек, подростки с любопытством крутились возле них, цыгане постарше и зрелого возраста по большей части сторонились, даже костёр немного затих и языки пламени переменили своё направление в сторону от незваных гостей. Внимание одинаковых людей сосредоточилось на высоком юном цыгане, протянувшем им шкатулку с какими-то словами, обретших в голове Бурилова произнесённую ранее стариком формулу: «Таро передал». По всей видимости, старший из этой группы – неловким движением принял подношение, не заглядывая внутрь и явно не справляясь у гонца о содержимом. Двое одинаковых обступили парня и что-то начали у него расспрашивать, но молодой цыган лишь недоумённо пожимал плечами и уверенно вертел головой по сторонам в знак отрицания или незнания о чём-то или о ком-то. Постояв ещё несколько минут, окинув взглядом парня и толпу цыган, старший одинаковой группы посмотрел на шкатулку, затем резким кивком головы отдал приказ остальным. Вскоре медленными шагами незваные гости удалились. Ветер поменял направление и костёр вновь разгорелся как прежде, подпитываемый свежим хворостом, что каждый из цыган периодически приносил ему в жертву.
Старик будто не замечал напряжения в позе и лице Бурилова, а тот, возможно, простоял бы так ещё долго, если бы состояние некого оцепенения не было прервано заунывным скрипом петель открывающейся двери: принёсшая папиросы девочка своим возвращением из лавки вновь вернула постояльца к жизни. Взяв со стола горсть конфет, девочка тут же выпорхнула из дома.
В повисшей тишине Бурилов внимательно смотрел на старика, невольно пытаясь распознать: заметил ли мудрый цыган вдруг нахлынувшее на него смятение. Но тот молчал, был непостижимо невозмутим, словно океан во время штиля, а потом как-то хитро улыбнулся и сказал:
– О-якхА про тУтэ чораханЭ [Глаза у тебя плутовские (цыг.)]. Может, сглазили тебя, мОро?
Не дождавшись ответа или какой-либо реакции, старик улыбнулся ещё шире, сверкнув сквозь дымную пелену тёмными зрачками, да тихо рассмеялся.
– А почему Таро? – присев напротив, решил разбавить обстановку Бурилов. – Всё хотел спросить: это имя или прозвище?
– Зовут меня Миро, – протяжно ответил цыган. – Но более известен я под своим прозвищем, что стало мне вторым именем.
– Это ж… вроде как… карты такие, – пробормотал Бурилов и как-то виновато посмотрел на старика. Тот снова улыбнулся.
– Это целая философия, мОрэ. Это инструмент, что может приоткрыть завесу тайны прошлого, настоящего и будущего. Ещё моя бабушка Эйша, воспитавшая меня, передала мне сакральные знания предков, но вряд ли твоя голова занята сейчас интересом к моей истории, мОрэ.
Бурилов смутился. Непроизвольно он обхватил руками голову, но тут же собрался и как-то отвлечённо спросил:
– Они ведь не только за деньгами приходили?
Таро пересчитал папиросы и высыпал остатки табака из резной трубки в медную пепельницу. Снова залаяли собаки, Бурилов глянул в окно, но старик перехватил этот тревожный порыв своим размеренным голосом:
– Не только. Ты ведь знаешь, что не только за ними. – Подняв одну бровь кверху, Таро вперился взглядом в уставшие и даже, можно сказать, замученные серые глаза собеседника. Внезапно сменив тон и улыбнувшись, старик бросил в растерянное лицо Бурилова: – Но и за деньгами тоже. Много думаешь, мо;ро, а ты с ворона бери пример. Так или иначе – он всё равно тебе близок.
Постоялец удивлённо сморщил лоб и уже хотел что-то произнести, как вновь заскрипела дверь и вошла та самая темноглазая девочка.
– КамЭна тэ_хАн? [Кушать хочешь? (цыг.)]. – заботливо осведомился старый Таро у вошедшей, но девочка ничего не ответила, лишь едва качнула головой влево. – Акэ тУкэ о-глындАло, э-канглорИ .[Вот тебе зеркало, гребешок (цыг.)]. – Старик вручил ей девичьи принадлежности, крепко обнял, после чего та весело засеменила в дальнюю комнату, прижимая к себе зеркало и расчёску.
Бурилов молча и с неким изумлением наблюдал за всем происходящим. Мысли в его голове появлялись и, подобно мыльному пузырю, тут же исчезали, не находя своих точных очертаний. Казалось, старик лучше понимал, что творится в сознании и в глубине души Бурилова, нежели он сам.
– Это Талэйта [*Цыганское имя в переводе означает «маленькая девочка»], моя внучка. Она не очень разговорчивая. Но всё понимает не по годам. Уверен, она читает людей похлеще меня. Вещая будет женщина. – И старик Таро снова тихо рассмеялся.
Постоялец за всё время, проведённое среди цыган, ни разу не слышал о детях Таро, а потому информация о том, что у старика есть внучка, несколько удивила его. Но Бурилов вовремя смекнул, что раз об этом никто не говорит, а сам старый цыган про своих детей не обмолвился, стало быть, это тяжёлая тема и, вероятно, трагичная для Таро, а потому резонный вопрос про семейную жизнь не прозвучал.
– Не нужно относиться к явлениям жизни с точки зрения наказания или благодатной награды, – проговорил цыган. – Относись ко всему просто как к тому, что может произойти, уже произошло или сейчас происходит. Отрешённость – ключ ко всему, но отрешённость должна быть внимательной. Так в каждом явлении найдёшь подсказку.
– Я не очень понимаю, уважаемый Таро, – после минуты раздумья сказал Бурилов, – что это значит… Благодарен за всё: что приняли меня неизвестно откуда, что вопросов по твоему велению мне никто лишних не задавал, за ночлег и еду спасибо… Но, старик, ей-богу… Раз видишь всё и знаешь, не томи душу мне.
– СабнАскиро, [Смешной (цыг.)] – с едва заметной ухмылкой глухо произнёс Таро и направился к двери.
Раскидистые багряные лапы заката
