по-цыгански с угрюмым видом. Верят женщины беспрекословно в цыганскую ересь, каждому её слову внимают – осыпают Рубину всю деньгами и подарками ценными. Но не была бы она бэнглынЫ* [*Чертовка, чертовская (цыг.)]у нас, если бы, действительно, не обладала теми знаниями и не водилась бы с нечистой силой. Когда Шандор уводил от неё Мирелу, вытащила она карту дьявола да прошипела, что вернётся он, ибо всегда рядом с вами ходит, а кто именно не сказала. И была бы она за слова свои трижды проклята, не будь когда-то перед взором моим седого странника в лесу, предостерегающего от того каурого коня, на котором мы и привезли беса нечистого в наш табор.
Был жаркий летний день, сменившийся такой же душной безветренной ночью, когда Шандор решил после вечерней ссоры с женой почувствовать свободу степи да тряхнуть своей удалью перед безмолвным звёздным небом.
Оседлал он каурого, вывел его в степь, но не успел даже пришпорить его, вскочив верхом, как глаза жеребца вдруг налились кровью, ноздри гневно раздулись, замотал он шеей, да резко начал подниматься на дыбы, невольно пытаясь скинуть седока. Ловок Шандор был и в седле держался, как царь, но разъярённый нечистым конь всё же сбросил его на землю и принялся топтать. Растоптав единственного сына Таро, бросился каурый в степь и больше его никто не видел.
Мирела умерла во время родов, подарив свету Талэйту, а мы ушли далеко из тех мест, но долго вспоминали слова давно почившей ведьмы и тот случай в лесу.
Вот и говори после этого, приятель, что не веришь в чертовщину.
Бурилов был явно поражён таким рассказом цыгана, даже резко поваливший в его сторону густой дым костра не заставил дрогнуть ни единый мускул на его бледном худом лице. Последний аккорд вольной песни прозвучал надрывно тоскливо, Ратмир обернулся и, опустошённо глядя сквозь пёструю толпу, негромко проговорил:
– Когда ты только появился среди нас встревоженный и измождённый, ты взял гитару, присел у костра и начал играть… Ладно выходило, приятель. Я только под самую концовку подошёл тогда, но… ей-богу, ладно.
Бурилов ничего не сказал, продолжая отсутствующим взглядом смотреть на огонь.
– Может, и сейчас сыграешь, моро?
– Почему бы не сыграть, – оживился вдруг Бурилов и как-то злобно взглянул на Ратмира. Тот уловил этот волчий взгляд, явно не пришедший ему по нраву, хитро ухмыльнулся и крикнул, сделав размашистый жест рукой:
– БашадЫ![Гитару! (цыг.)] – уловив любопытство в лице молодого гитариста, Ратмир весело прибавил, кивнув в сторону Бурилова: – АдалЭ ромЭскэ![Этому цыгану! (цыг.)]
Ратмир залился громким недобрым хохотом, а юный шустрый цыган поспешил передать гитару светловолосому, сероглазому и немного растерянному страннику. Бурилов осторожно принял лакированный инструмент в свои исхудавшие руки с натёртыми запястьями, несколько минут глядел на туго натянутые струны, после чего ловким движением восковых пальцев извлёк первый протяжный звук, разрезавший воцарившуюся тишину.
Звезда, прости, пора мне спать,
Так жаль расстаться мне с тобою;
С тобою я привык мечтать, —
Ведь я живу одной мечтою.
Чем дольше звучал тягучий и остуженный голос Бурилова, тем больше отошедший от основной толпы Ратмир ловил себя на мысли, что много общего возможно было уловить в его манере исполнения с незабытым до сих пор славным Шандором – сыном Таро. Это никак не выходило из головы и с каждым лейтмотивом лишь возрождало череду самых живых и ярких воспоминаний.
Под переливчатые отголоски проплывали по нахмуренному небу грузные облака и тяжело вздымалась широкая крепкая грудь старого Таро. Кряжистый и плечистый, едва согнувшийся под гнётом лихих лет, он, задумчиво сидя на старых розвальнях* [*Деревенские широкие сани],используемых в качестве основы под соломенный скирд, внимал с больным замиранием сердца доносившимся звукам, и на смуглом, с несколькими глубокими морщинами и двумя отчётливыми шрамами мужественном лице проявлялось умиротворение. Изрядно тронутую сединой, но всё ещё чёрную густую бороду прочёсывал игривый ветер, кустистые брови то и дело сдвигались в порыве нахлынувшего воспоминания к орлиному крупному носу, а на полных красных и сухих губах, почти скрытых под навесом тёмных и мохнатых усов, иногда появлялась снисходительная улыбка. Смакуя, неторопливо раскуривал он свою длинную, старого турецкого типа, трубку из вишни с толстым резным чубуком, да горящим взором окидывал большой табор, раскинутый метрах в пятидесяти от него. Вольно блуждающий, без узды, чернее воронова крыла любимый конь Таро тихо подошёл и ткнул массивной мордой в плечо старику.
– ЛачО-бар,[Драгоценный камень (цыг.)] – гладя мощную блестящую переносицу коня, приговаривал цыган, – лачО-бар.
Вечерело. Завтра женщины должны были отправиться в город – погадать встречным людям, прикупить продуктов и материи для шитья, а мужчины ждали очередной ярмарки для продажи и обмена коней. Ратмир со своим племянником Тагари сорвались в город по важным делам сразу, как массовое гуляние пошло на спад. Дневное веселье сильно утомило измотанного Бурилова, познавшего всю соль бессонных ночей и частых кошмаров. В доме у Таро было тепло и после свежего вечернего воздуха постояльца начало одолевать осоловелое состояние.
Таро раскинулся на кушетке, его крупные черты лица освещались горящей толстой свечой в многочисленных потёках воска, Бурилов лежал на плотном матрасе, отрешённо изучая потолок, и каждая тонкая деталь – от вздрагивания нервных пальцев при внезапном шорохе, до периодами уползающего уголка тонких бескровных губ – выдавало в нём внутреннее терзание и волнение. В комнату вошла Талэйта. Постояв с минуту возле лежанки деда, она тихонько поцеловала его смуглый лоб, потушила пальцами свечу и направилась спать, прошуршав босыми ножками по скользкому дощатому полу. Из степи донеслось ржание коней и жалобный вой собак.
– А кто погасит твою свечу? – неожиданный вопрос Таро на мгновение застыл в напряжённом воздухе. За окном зашелестел ветер.
– Она давно погасла, старик, – словно лязгнула сталь, прозвучал ответ Бурилова.
Всё замерло, на сонном дворе утихли звуки, появился лишь едва различимый звон.
– СквЕрна сходит сама собой, – оповестил Таро. – Тем быстрее, чем чище сердце. С хорошего душой человека грех за три дня уйдёт, дурному же предстоит годами маяться.
Бурилов весь взмок. Это была очередная беспокойная для него темнота. Ему всю ночь мерещилась старая ведьма Рубина из рассказа Ратмира –бабушка маленькой внучки Таро. Она стучала заскорузлым чёрным ногтем в карту с изображением дьявола и шипела: «Не убежишь!», позади неё стоял огненный конь и в маслянистых глазах его плясали жуткие чёрные черти, а из раздутых ноздрей клубился алый дым, обволакивая гадалку и пространство вокруг. Лишь кошачьи зрачки старухи продолжали хищно сверкать в жутком карминовом тумане, прощупывая душу тревожного постояльца. Где-то вдалеке раздавался злобный металлический гогот Ратмира, но исходил он будто из самого сердца, в ушах же стояло шипение ведьмы. Всё это изводило Бурилова, буквально, заставляло его сойти с ума. Он был измучен вопросами, что сам себе задавал, и пророчеством, которое обрело вид кошмара. Топот копыт, смех Ратмира и ведьмины слова постепенно усиливались, в конечном итоге слились воедино и образовали раскатистый гром, от которого невольно широко распахнулись дрожащие вежды измученного.
Утро выдалось туманным и прохладным. В золе Таро выпекал лепёшки, вдыхая аромат любимого крепкого чая. Ратмир и Тагари ещё не вернулись, женщины ушли в город, группа молодых парней сторожила табун на дальнем выгоне, табор заметно поредел в этот хмурый день. От барона из табора, что расположился не так давно в нескольких километрах от стана Таро, гонец привёл потрясающий подарок для старика в знак уважения – белого жеребёнка, украшенного полотняной попоной изумрудного цвета.
– Лачо,[Хороший, славный, добрый (цыг.)] – улыбнулся Таро, похлопав его по молочной шее. – ГЭнчьто![Хороший конь! (цыг.)]
Парень, который привёл коня, обрадовался, что старик оценил такой подарок. Приложив руку к сердцу, он поклонился и обронил холщовый мешочек.
– А сО адавА тУтэ?[А что это у тебя? (цыг.)] – спросил Таро, кивком указав на мешок.
– О-вэндзлорО. КиндЁм э-дАкэ о-яржО,[Узелок. Купил матери муки (цыг.)] – скромно пролопотал цыганский паренёк.
– Нэ,джЯ ДэвлЭса. ЛачО дром тУкэ! Тэ_подЭл тУкэ о-бАхт ДэвЭл-Дад![Ну, иди с Богом. Доброго тебе пути! Дай тебе Господь счастья! (цыг.)] – потрепав парня по смоляным вихрам, весело пожелал старик.
Юный гонец уже было собрался уходить, но, находящийся всё ещё под впечатлением от такого подарка, Таро вдруг ударил себя по лбу и окликнул парня:
– ТэрдЁв! Ак’адавА грасторО трЭби тэ_авЭл прастабнАскиро...[Постой-ка! Вот этот жеребчик должен быть из резвых… (цыг.)]
Старик подвёл к парню двухлетнего коня тёмно-гнедой масти, всё это время щипавшего неподалёку от них сочную траву. Парень удивлённо вскинул брови и снова приложил руку к сердцу в знак благодарности.
– Дыкх, савО гЭнчьто![Взгляни, что за конёк!] – хвалебно и скоро заговорил Таро. – Тэ_хАв мэ лЭскри якх! Дыкх о-шэрО, дыкх э-мЭн лЭскри![Съел бы я его глаз (как хорош)! Только взгляни на его голову, на его шею! (цыг.)]
Такого ответного жеста было вполне достаточно, но широкая душа старого цыгана не унималась. Какой-то отеческой любовью проникся он вдруг к принёсшему радость для стылой старческой души в это обычное утро.
– И сын тУтэ э-пхэнЯ, чавО?[У тебя есть сёстры, сынок (парень)? (цыг.)] – вопрос, заданный со всей теплотой и дружелюбием, словно застал паренька врасплох, но он собрался, утвердительно махнул головой, стеснительно пролепетав чувственными губами что-то вроде «аи, барО».[Да, барон (цыг.)].Таро этого было достаточно, жестом он попросил парня подождать на месте и скорым шагом направился к дому, где хотел подобрать что-то из девичьих принадлежностей Талэйты и огромного приданого Мирелы в качестве возможного подарка, а также выбрать что-нибудь из своей коллекции драгоценных камней.
Глаза девочки выражали одновременно презрение и страх. Бурилов тряс её, схватив за маленькие плечи, и безумно изрекал:
– Что ты знаешь, ведьмина внучка? Говори! Не молчи, ведьмино отродье!
Время, проведённое в бегах, отчаянии, бессонных ночах и тяжёлых думах не могло пройти даром. Его серые рыбьи зрачки в эту минуту не обнаруживали ничего, кроме опасения и помешательства, его белёсые брови искривились, с губ слетала слюна, а вены на серой матовой шее вылезли тонкими синими червями. Ему казалось, что в непроглядно чёрных, испуганных глазах маленькой цыганской девочки постоянно сквозит хитрый упрёк, что тёмная сила взирает оттуда на его грешную душу, сама ведьма Рубина пристально наблюдает за ним. Но за домом никого не было, кроме обезумевшего Бурилова и ребёнка. Его мокрые пальцы медленно пробирались с плеч к лицу девочки, после чего неожиданно для него самого сползли на её хрупкую шею.
– Убегу, ведьма, – хрипел он и тут же, срываясь на крик, сбивчиво добавлял: – Что ты знаешь?!
Внезапно возле его уха будто что-то просвистело и взорвалось, после чего он ощутил резкую сильную боль и отлетел кубарем в
