ответ Жорка лишь печально вздохнул, как бы говоря: «Виноват, воля ваша». Словом, бык, как написано в одном французском романе, «скучал, как черт на исповеди».
Первым подвох заподозрил ветеринар:
– Сдается мне, что с утра он в другом углу был привязан. Не знаю, может, я путаю чего?
Нет, ветеринар ничего не путал, бык и впрямь был закован в цепи в другом углу коровника, но, подобно Гудини, ему каким-то непонятным образом удалось освободиться от цепей, он даже немного погулял по проходу, но, заслышав голоса мужиков, поспешил стать, к первой попавшейся кормушке и стал изображать из себя святую невинность. Как только мужики поравнялись с ним, и хотели, уже было, распределиться по номерам согласно боевому расчету, Жорка, звеня обрывком цепи, перепрыгнул через кормушку и погнал всё эту толпу по проходу, как гонит перед собой локомотив придорожный мусор полустанка.
Пашка Весёлый замешкался на старте и бежал самым последним, чувствуя затылком горячие дыхание быка. С похмелья бежать было особенно тяжело. Выпитый перед этим спирт ещё не успел впитаться в кровь, разжижить её, снять головную боль, а какой-то тошнотворной жидкостью болтался на дне желудка и поднимался по пищеводу к горлу. Словом, подобный допинг ускорению не способствовал. Между тем мужики рассосредоточились: кто-то затаился за кормушками, кто-то пошел ещё дальше и эвакуировался на улицу по транспортёрной ленте, где и увяз в навозной жиже.
Пашка успел открыть ворота коровника и выскользнуть на улицу, а вот попытка запереть ворота вновь, успехом не увенчалась: могучая сила, которой и противопоставить-то было нечего, смела его вместе с воротиной и прижала к стене. К счастью, за распахнутыми настежь воротами Веселый затаился.
Да здравствует свобода! Выскочив на улицу Жорка успокоился: гонять больше было некого – все попрятались. Бык принюхался, попробовал на прочность рога о борта многострадального ГАЗона, потом почесал лоб об лозинку – в ответ на Жоркин натиск лозинка застонала гнилым нутром и осыпала обидчика сухими ветками. Скучно! Жара, духота и скука! Жорка обдал себя с головы до ног мягкой и невесомой, как пепел, серой пылью, вывернул из дороги рогами огромный булыжник, поддал его лбом, но камень лег на землю плоской стороной и быстро наскучил ему. Жорка принюхался к июльскому мареву. В изнывающий от жары земле он уловил запах родного стада.
Пастухи тоже изнывали от жары, вследствие чего, между ними возникла ссора. Мотив этой ссоры неизвестен, скорее всего, какая-нибудь глупость, но страсти разгорались нешуточные. Сначала, разделенные между собой лугом, находясь на противоположных буграх, пастухи обзывали друг друга всякими обидными словами, придумывая различные словосочетания, состоящих в основном из мата и производных от мата существительных и прилагательных. Но вскоре, исчерпав все эпитеты, словесная разминка зашла в тупик, и нужно было переходить от слов к делу.
Бой между пастухами проходил в лучших традициях средневекового рыцарства. Словно по чей-то отмашке, пастухи каждый со своей горы поскакали на встречу друг другу. Сойдясь на середине луга, они, вздыбив коней, принялись бить друг друга по голове кнутовищами. Правда, лошади не соответствовали историческому сходству рыцарского турнира: пастушьи клячи наотрез отказывались грызть друг друга зубами и бить копытами, вероятно считая, что для выяснения отношений и всадников-дураков достаточно. Затем пастухи вновь возвращались на исходные позиции и опять же, словно по отмашке, сходились в суровом поединке. Потом поединщики спешились и померились силой в рукопашном бою, который и выявил сильнейшего. Сплевывая кровь и почесывая шишки на головах, пастухи поймали своих коней и разъехались в разные стороны: Татарин поехал собирать коров, а его напарник поскакал в магазин за водкой, ибо рыцарский закон суров – проигравший поединок ставит мировую.
Татарин, собрав коров в подобие стада, решил немного расслабиться: сев поперек седла и свесив ноги на одну сторону, он достал из кармана, свернутую в размер папиросной пачки газету, и принялся просвещаться. Лошадь его увлеклась травой. Жорку никто не ждал.
До этого Жорка никогда не бодал лошадей и особой ненависти к ним не питал, принимая во внимание их подневольность. Но достать Татарина иначе было нельзя. Удар огромного жоркиного лба пришелся в бок лошади. Жорка и сам не ожидал, что эта «пирамида» окажется такой непрочной. От удара лошадь отлетела на метр в сторону и завалилась на бок, вылетевший из седла Татарин, перекувырнулся через голову и пустился наутёк. Жорка ринулся в погоню и наверняка бы настиг Татарина, но, черт побрал бы эти лозинки, которыми так изобилует наша центральная полоса – ускользнул подлец. Жорка попробовал дерево на прочность – лозинка стояла крепко, как скала. Подкоп тоже не дал никаких результатов. Оставалось лишь взять измором.
Татарин скакал по сучьям, как обезьяна, бросался в Жорку корой и сучьями, плевался, матерился и строил страшные рожи, но бык на это не обращал внимания – грозный пастуший кнут валялся на земле.
Лошадь между тем захромала в сторону конюшни. Её вид, словно говорил: «Рыцарский турнир – это ещё, куда не шло, а вот от корриды - увольте!» Догонять лошадь Жорка не стал – жарко, да и не в лошади тут дело. А Татарина не достанешь, хоть плачь от обиды. Взять пастуха измором не оставалось никаких надежд, ибо этот процесс изначально требовал выдержки и терпенья, а у Жорки в этот день просто изнутри зудел лоб намять кому-нибудь бока и, причём срочно, а ни когда-нибудь в перспективе. Кроме как пойти на деревню, других идей не было.
Мужики вновь собрались на пилораме. Перенесенный ими страх от хаотического отступления, именуемым позорным бегством, был оценен в граммах спирта, граммы, преобразованные в щадящий градус, переведены в полулитры, и счет был выставлен ветеринару. Ветеринар и сам был рад, что отделался легким испугом, поэтому охотно согласился выставить половину требуемого. Народ поартачился, но согласился. Словом, работа на пилораме и вовсе застопорилась.
К пилораме на своем УАЗике попытался было проехать председатель колхоза, но куда там: пилорама представляла собой укрепрайон, защищенный со всех сторон баррикадами из горбыля и бревен, заметенные барханами опилок. Поэтому плюнув на эту бесплодную затею, председатель пошел пешком. Это был грузный, неуклюжий инвалид, с протезом вместо правой ноги и костылем в руке. Маневрируя между досок и вросших в землю бревен, негнущийся правой ногой он совершал полукруглые движения, как будто саженями мерил расстояния, время от времени останавливался и вытирал пот с лица носовым платком. Председатель был явно не в духе. Да и с чего ему быть в приподнятом настроении, если полок досок мужики грузили пять часов, а ожидающая стройматериал бригада шабашников, изнывая от безделья, грозилась отправиться в магазин и уйти в запой недели на две.
Пашка Веселый, постелив под задницу телогрейку, чтобы не привариться к раскаленному на солнце железу, сидел на крыше своего трактора, и комментировал работу мужиков, превращая процесс работы в клоунаду. Председатель тоже начал с комментария:
– Вот они – работнички! Как мухи от дихлофоса, еле ползают, жуки колорадские расторопнее. Ведь послал, идиотов ещё утром по холодку нагрузить три куба досок, неужели так сложно? – начал ещё издалека ворчать он, – За это время уже в лес можно было бы съездить, лес заготовить, тёс напилить и сколотить, каждому по гробу. В чем дело?!
– У Пашки трактор не заводился, – сказал кто-то из мужиков.
– Он у него заводится только когда нужно за самогонкой за сто верст ехать или в болоте утопнуть!
– А я что - виноват, что свеча на пускаче засралась? – Пашка Веселый находился к власти в оппозиции и резал правду-матку без стеснения, – А ты дороги строй, тогда и не будут трактора в болотах тонуть!
– Свеча! Мозги у тебя от сивухи засрались! Дороги ему подавай! Сейчас все пруды в округе специально для тебя заасфальтирую, а в оврагах разводные мосты поставлю. Свинья всегда грязи найдет!
– Оно и видно, – не сдавался Пашка, – за все лето ни одного дождя, а у тебя все брюки в грязи!
– Идиот! – взорвался председатель, – Это я водонапорную башню проверял! Слезай, суконец, с крыши, иди доски грузи!
– Мне по должности не положено!
– И что же у тебя за должность такая? – председатель от гнева пошел багровыми пятнами.
– Механизатор широкого профиля!
– Ох, ни хрена себе, ферзь какой! – маленький, запойного вида мужичок из толпы, с серым и отечным лицом, внезапно бросил на землю свой конец доски, чем крайне озадачил своего напарника, – Я вообще, электрик!
Он достал из кармана пассатижи и поднял их в вытянутой руке вверх, демонстрируя народу.
– Электрик – это интеллигенция! – согласился Пашка, – Твое дело фазу искать. Бросай эти доски, залазь ко мне на крышу! А то, ишь ты, выискался начальник – яйца Петра Великого. Пусть сам свои доски грузит. Ты рукавицы народу привез, дядя, чтобы твои доски грузить? Робу?
– Ты что, вошь лобковая, мне народ мутишь?! Так! За сегодняшний день никому ни одной копейки не заплачу, а станете кочевряжиться, и старые наряды аннулирую. Ты чего тут делаешь? – обратился председатель к ветеринару, – Быка погрузил?
– Сбёг!
– Ой, ё-о-о! – лицо председателя скривилась, как от зубной боли и он, выронив из рук костыль, обнял голову руками и опустился на сосновый кряж, вросший в землю ещё со времен коллективизации, и как-то тихо и грустно спросил, – Смерти моей хотите, идиоты? Нет, и этот народ просит себе какой-то хорошей жизни. Ничего доверить нельзя. Одни дураки. Вас матери, наверное, рожали стоя на юру к верху задницами. Видно, такая мода рожать в этой деревне.
– Одного только тебя рожали по науке, – обился Пашка, – и вылез ты оттуда сразу в шляпе, при галстуке и с партбилетом. Мы кричали: «Уа-уа!», а ты: «Да здравствует!»
Председатель не нашел, что возразить, а лишь поднялся, взял костыль за основание и отвел руку назад. На мгновение сосредоточился, рассчитывая траекторию полета костыля и местоположения Веселого, но бросить не успел, так как заметил краем глаза, что народ испуганно куда-то ломанулся: кто на деревья, кто на пилораму, кто-то юркнул под тракторный полок.
Веселого как будто подстрелили из винтовки. Он схватился за живот и повалился на бок. Словно в предсмертной агонии Пашка вскакивал и, глядя куда-то поверх председателя, хлопал в ладоши и вновь падал от смеха:
– Есть! Есть бог на свете! Ох, и поедим мы блинов на твоих поминках! Ты думал, что нам на погибель быка завел? Нет, дядя! «Аз воздам!»
Председатель оглянулся и онемел от ужаса, прямо на него со стороны колхозного сада, опустив голову к земле, бежал Жорка. Спасения не было. Инвалид председатель не мог добежать ни до тракторного полка, ни до УАЗика, ни до пилорамы. Инстинкт самосохранения вдруг подсказал ему робкий шанс на спасение: председатель упал на землю и стал укрываться досками, которые мужики по счастью для него не успели погрузить на трактор.
Внезапное исчезновение человека, который словно растворился в воздухе, озадачило Жорку. Бык остановился и стал принюхиваться
