Холодные капли дождя бьют в олово моих застывающих глаз.
Тем чаще появляется это ощущение, чем дольше живу.
В одно короткой исповеди не вместить всего того, что накопилось за долгие годы жизни.
Свадьба выпала из списка намеченных к исполнению дел, чётко расписанных до призыва на срочную службу на тетрадном листке из математической тетради.
Часто говорят или повторяют когда-то сказанные слова: от судьбы не уйдёшь.
Кто честно скажет – я в молодости верил в судьбу. Пока не появится плешь и в висках не засеребрятся нити седины, гадаешь: повезёт или нет.
Скоропалительные решения сродни необдуманным поступкам.
Одна бабушка, мамина мама, посоветовала не спешить, отложить веселье до осени. Родители её поддержали.
Куда спешил? Гормоны не играли. Поторапливали женатые друзья? Отчасти, подтрунивали, мол, когда расстанешься с девственностью, когда погрузишься в семейное счастье?
С кем в первую очередь знакомишь избранницу? С родителями? С друзьями! Жужжание в уши переросло в гул: не мешкай, друг, женись, посмотри на неё, да такую ещё отыскать, смотри, дескать, уведут. И не столько подливали масла в огонь сами друзья, как их вторые половинки, в их души Оксана влезла сладко-шипящей змеёй, расположила к себе, умением обладала завидным.
Состоялось знакомство с родителями. Сначала объехали Оксанину родню. Не покривлю душой, принимали с прохладцей, - в глазах читалось откровенное, мол-де, не такого мы своей донечке счастья желали, - да вспоминали про какого-то бычка, пришедшего случайно с их коровой.
Видя моё недоумение, Оксана объяснила, что кому-то их родных приснился сон. Если коротко: Оксана – это корова, я – тот бычок, которого она привела.
Знакомства с моими родителями их решение не переменилось – подожди.
Забегу вперёд и скажу, насколько глубоко мудры и опытны были наши предки, когда перед свадьбой засылали сватов, выведать историю семьи, есть ли больные, кривые и прочие, финансовую сторону. А также узнать тонкими расспросами всю подноготную о невесте: где, когда, с кем, от кого и, главное, - зачем?
Последней, - из-за удалённости проживания на колхозном хуторе, - в череде знакомства с моей роднёй была вторая бабушка, папина мама, всю жизнь трудившаяся в колхозе, жившая скромно в крытой шифером уютной саманной хате, беленой мелом с раскрашенными синей краской обводами окон и устремившейся высоко в украинское небо кирпичной, обмазанной глиной трубой.
От бабушки не ускользнуло, с какой скрытой брезгливостью Оксана поздоровалась, как скептично осмотрела сельский двор с квохчущими курицами, норовившими обязательно запутаться в наших ногах, с яблонями и вишнями, с густым разросшимся малинником. Признаться, меня Оксанино отношение покоробило. Я не дал волю чувствам, о чём позднее горько жалел…
На расспросы бабушки о семье, здоровье, о планах на жизнь Оксана отвечала с улыбкой, пряча за нею недовольство.
Прощались мы за воротами. Оксане не терпелось выскочить за ограду со двора, залитого золотом солнца, полного пахучих ароматов цветов, высаживала их бабушка каждую весну и любовно ухаживала за ними, от пения птиц, поющих на ветвях деревьев, жужжания пчёл, копошащихся в тычинках цветов. Оксану гнал некий иррациональный страх, охвативший в часы посещения, об этом она разоткровенничалась перед заседанием бракоразводного процесса. Она не притронулась к еде. Бабушка ждала нас, предупредил через соседей, которых встретил в городе. Отварила свежей картошки. Отварила молоденькую курочку. Нарезала свежих овощей. Водку я взял с собой, зная, что бабушка нагнала отличнейшей горилки, самой лучшей на всём хуторе.
- Внученька, - обратилась бабушка к Оксане и ту всю передёрнуло, - почему не кушаешь? Брезгуешь моей едой?
Оксана натянула на рот резиновую улыбку.
- Что вы… бабушка… (Она отвечала запинаясь.) Просто не очень голодна…
Мы с бабушкой стояли у ворот. Беседовали, не могли наговориться, я рассчитывал остаться с ночёвкой, кое-чем помочь по двору, мало ли где могли пригодиться в бабушкином хозяйстве мои руки, но Оксана наотрез отказалась, заявила, я могу оставаться, а она вернётся домой. И сейчас она, искоса следя за нами, нервно расхаживала по грунтовке.
Умудрённая жизнью, бабушка не приняла близко к сердцу Оксанино грубое отношение. Её голубые, выгоревшие на солнце глаза говорили, лишь бы меня любил, - читалось: не предавал, - внучок.
Напоследок я спросил бабушку по поводу моей свадьбы, и она ответила:
- У тебя своя голова на плечах. Советчиков много, они насоветуют…
Её на свадьбу не пригласил.
- Постеснялся меня внучок? Того, что я сельская, а жинка твоя – городская?
Я не знал, что ответить, в сердце шевельнулся червячок раскаяния, так как правда в её словах была, но постеснялся бабушки не я и от этого неловкость моя выпячивала свои острые формы…
Произошло это в августе, три месяца спустя после свадьбы. Мы с Оксаной приехали навестить бабушку. Гостинцы вручал бабушке я. Их же покупал и выбирал. Оксана с умным видом сообщила, дескать, это же твоя бабушка, тебе виднее, что ей нравится. И совсем не интересовалась моими заботами. «Что купишь, то и подаришь. Деньги твои».
Деньги Оксана с матерью умели считать, - особенно чужие. И с самого начала нашего совместного проживания, - так вышло, жил я в примаках, - разграничение денег на твои и наши установилось сразу: это покупаем на наши деньги, за это платишь из своих. И часто вспоминал бабушкины слова о своей голове на плечах и совет повременить со свадьбой.
После слов бабушки впервые дождинки осеннего дождя застучали в олово моих глаз.
Я вспыхнул, краска стыда залила лицо, не знал куда спрятать глаза.
- Не стыдись, внучок, - утешила меня бабушка. – Я не обиделась. Вырастешь, узнаешь, старость всем в тягость.
И тут я услышал знакомый девичий голос, будто вернулся в своё прошедшее солнечное детство. Озноб пробежал по спине. Смотрю на бабушку, она улыбается:
- Приехала твоя детская зазноба. Впервые за столько-то лет. Не забыл её?
Отрицательно кивнув, ничего не ответил, - в голове стучали настойчиво молоточки невидимых трудяг.
- Благодари бога за то, что он не дал, - сказала в спину мне бабушка.
Я шёл к калитке в заборе, за ненадобностью давно заколоченной, соединявшей когда-то два двора.
Она меня ждала.
- Привет! – произнесла она, повзрослевшая детская любовь моего детства. – Узнал?
- А ты меня?
- Сразу, - улыбнулась она солнечной тёплой улыбкой. – Я сильно изменилась?
- Ничуть, - говорю и чувствую безграничную радость от общения с ней, - ну, может, самую малость с учётом возраста. Стала даже лучше.
- Я и тогда была для тебя самой лучшей, той костлявой девчонкой первоклашкой?
Спазма в горле мешала говорить.
- Будто сама не знаешь.
- Знаю, - кокетничает она. – Очень важно услышать это от тебя.
- Спасибо.
- Как жил все эти годы?
- Об этом позднее. Скажи, почему не приезжала потом? Каждое лето ждал.
Она призадумалась, не сводя с меня своих красивых глаз цвета неба летним полднем.
- Папа решил, - он всегда за всех всё решает, говорит, имеет право, как глава семьи, - морской воздух полезнее сельского. Шорох волн ему приятнее визга хрюшек. Как начальник, он имел возможность каждый год отправлять меня в «Артек». Давай теперь ты – как жил?
Быстренько собрался с мыслями и выпалил, как на духу.
- Окончил школу. Поступил в техникум. Служил на флоте.
Она, смеясь, вспомнила старую присказку:
- Моряк – с печки бряк!
- Типа того, - отвечаю. Мне в ту минуту было так откровенно легко и свободно. Я забыл про Оксану, копошащуюся в малиннике, она забралась туда полакомиться поздней сладкой ягодой, как медведь в лесу.
- Кольцо, - показывает она мне правый безымянный палец.
Показываю свой с кольцом.
- Давно?
- В мае этого года.
- Три года, как один день. Муж, очень хороший человек. Во-он там копается в машине. Как выпадет свободная минута – он в гараж. Шучу, говорю, что скоро начну ревновать к своей металлической сопернице. Он только в ответ смеётся и говорит, что папа, тесть, то есть, подарил машину не для того, что его дочь ходила пешком. Вот он и следит за машиной зорким оком.
- Прозвучит глупо, но спрошу: сюда каким ветром занесло?
Она пожала плечами.
- Дом пустует. Бабушки давно нет.
Сразу вспомнил бабушкин рассказ о странной кончине своей соседки и подруги. Никогда не болевшая, вдруг пожаловалась вечером на боль под правой лопаткой. Проводили её в дом, сидели на лавочке, лузгали семечки и беседовали, пока позволял мороз. Дома уложили на кровать. Утром обнаружили соседку неподвижной. Вскрытие показало острую сердечную недостаточность.
Повзрослевшая девочка из моего солнечного и счастливого детства продолжала.
- Дом долго пустовал. Сам понимаешь, из города не наездишься. Сейчас вот нашёлся покупатель. Приехали продавать. Скоро приедет с часу на час.
- Не жалко? Всё-таки остались наверняка воспоминания, связанные с этим местом…
Она потрясла удивительной красоты светлыми волосами.
- Как-то не думала. Конечно, что-то ворошится здесь, в сердце и голове. И то, ничего серьёзного, кроме детских приключений и шалостей. Погоди…
Меня всего тотчас изнутри сжало – показалось, она произнесёт нечто важное, то, ради которого судьба устроила эту случайную встречу.
- Мы ведь так ни разу с тобой тогда, в тот год, и не поцеловались…
Вот он контрольный выстрел в висок, после него можно смело рушить переправы и сжигать мосты.
- Да…
- Давай восполним этот пробел, а?
Всё прожитое оказалось мгновенно перечёркнутым и забытым; жизнь будто дала шанс начать всё с белого листа. Я снова стою в детском возрасте и протягиваю ей крупное краснобокое сладкое яблоко. И некая необоримая сила вторгается чёрным облаком и нечто страшное и огромное застилает мой взор. Её крик, дикий и истошный, проник туда, откуда никто пока что не возвращался. Он возмутил меня, с чего бы ей вздумалось так кричать? Холодная когтистая лапа с длинными острыми ногтями сняла со спины длинные полосы замёрзшего эпидермиса с капельками гелеобразной крови, выступивших сразу из появившихся ран.
Сейчас можно с юмором сказать, где был, чем где мог предположительно находиться.
В отличие от везунчиков, кому посчастливилось побывать по ту сторону жизни, пройдя к светлому будущему широким светлым коридором туда и обратно и успешно написавших затем бестселлеры о своих загробных приключениях – я находился в своём теле. Мой разум не покидал пределов сознания, и никто над не экспериментировал. Тело оставалось моим непослушным телом, брошенным на неудобный жёсткий медицинский одр. Кое-что осталось при мне – слух. Он расширился до невероятных пределов. Ко мне в уши стекались сплетни и передаваемые молвой слухи. Раздражала речь шуршащей травы. Выводил из себя лай собак. Лиричное мяуканье кошек выводило из равновесия. Река человеческих откровений, будто все разом решили исповедаться перед одновременным прощанием с жизнью.
Длилось это
