Песня о военной тайне

                  Кто сможет дотянуть до ста.
                                    Кто дух испустит в пьянке.
                                    Кому судьба себя гранатой подорвать.
                                    Врагу вцепившись в горло.
                                    И оставить этот мир.
                                    Уйти непобеждённым.
                                    Кому судьба себя гранатой подорвать.
                                    Врагу вцепившись в горло.
                                    И покинуть этот мир.
                                    Уйти героем.

                                    На картах нашего генштаба.
                                    Маршруты все давно проложены.
                                    До Лондона они ведут.
                                    Ведут до Вашингтона.
                                    Не за паёк, не за награды.
                                    Просто такая наша доля.
                                    Развернуть наш красный стяг.
                                    Над Капитолием, над белым домом.
                                    Не за паёк, не за награды.
                                    Мы знаем: это наша доля.
                                    Серпастомолоткастый развернуть.
                                    Над градом Лондоном, над Вашингтоном.

                                    У нас другой дороги нет…
                                    У нас другой дороги нет…
                                    У нас другой дороги нет…

                                                                  V

          Песня  была  закончена.  Окуджава  посмотрел  на  жену.  Та  сияла  от счастья. Она сама ещё не слышала этой песни. Потому что она знала, что муж не любит  исполнять  ещё не доведённые «до ума» песни на публике. И даже она  не  была, в такой  ситуации,  исключением. И в  знак  одобрения, и чтобы поддержать мужа, она подняла  большой палец на свободной ладони в верх.
          Эвтерпа тоже была  довольна их  совместным, с Окуджавой, трудом. Но, в отличии от него, она не считала, что  песня  ещё  «сыровата». Тем более что она,  во  время  исполнение  песни,  успела  слетать  в  Кремль  и  посмотреть какое      впечатление      производит    на    Генсека    прослушиваемый    им материал. И осталась  довольна  увиденным. У Брежнева, слушавшего  песню по громкой  связи, она  успела  разглядеть  несколько слезинок, на его глазах. И она тоже, в свою очередь, была  тронута такой  реакцией  человека на свою работу. Ей тут же подумалось, что она не зря живёт. И в порыве нахлынувших на  неё  чувств  она  не  удержалась и чмокнула  Леонида  Ильича в обе щеки. Правда  Брежнев  этого  не  почувствовал.  Смертным  не  дано  чувствовать божественного прикосновения.
          После  исполнения  песни  наступила  пауза.  Наконец  Окуджава  решил прояснить  ситуацию.  Он    взял  телефонную  трубку  из  ладони  жены  и приложил  её  к  своему  уху.  Ничего… Потом  несколько  раз,  слегка, дунул в неё. «Сколько  мне  ещё  сидеть  в  коридоре?  Может  Брежнев уже ушёл по-английски? А  ты  тут  сиди»… – пронеслось у него в голове. В трубке  не  было никаких гудков, что  свидетельствовало о том, что его собеседник, на другом конце провода, ещё не отключился от связи. Как вдруг:
          – Большое  вам  спасибо  товарищ, Окуджава.  Очень  хорошая  песня. Особенно  про совесть вы правильно  подметили, написали… Вы знаете? мой секретарь  хорошо  знает  английский  язык.  И  вообще  он  человек  очень образованный.  Он,  в  своё  время,  в  аспирантуре  их  изучал,  то  есть  их западную культуру и быт. Так вот… он мне  говорил, что в их  западном  мире, языке, в английском например, да и в других языках  тоже, нет такого слова и понятия  как  совесть. Получается,  что  это  только в нашем  народе, у нашего народа  есть  такое    понятие  –  совесть.  Получается,  что  только  у  нашего народа есть совесть. Поэтому мы и строим самое справедливое  общество на земле. Чтобы у нас всем  жилось хорошо, независимо от звания и должности. И  про то, что у нас, с вами,  да и  у всего  нашего  советского  народа, тогда , в сорок первом, не  было  другой  дороги,  как  защищать  нашу  Родину  от  врага, вы тоже правильно написали… Да, это была наша судьба. И до сих пор, вот, защищаем.
          – Да,  да,  Леонид  Ильич, я всё  понимаю… всё вижу. Да и не  только я, – проговорил с несколько растроганным,  после  прочитанной  ему  небольшой лекции о «международном положении», голосом Окуджава.
          – И ещё вот что… вы кому ни будь, ещё, исполняли эту песню?
          – Нет, Леонид  Ильич, вы  первый кто её услышал… ну и жена вот ещё. А что, что-то не так?
          – Нет, всё  так. И  как  я  уже  сказал: песня  очень  хорошая,  правильная. Но… не могли бы вы её… так сказать: немного  притормозить. Не петь её пока перед друзьями или, например, на концертах. У меня есть  некоторые  мысли по поводу её. О коих я пока не имею  права вам рассказать. Прошу вас понять меня правильно. Согласны?
          – А… конечно  согласен… – несколько  растерянно  отозвался  Окуджава в трубку от услышанной им странной просьбы Брежнева.
          – Ну, всё. Ещё  раз  большое  вам  спасибо за вашу  песню. До свидания. Здоровья вам и вашей семье, – попрощался Брежнев с Окуджавой.

                                                                  VI

          А Булат  Шалвович, как  такое  часто  случалось с ним  на  концертах, что называется «поймал  волну». Частенько  концерт  начавшись, какое-то время, шёл «ни  шатко  ни  валко». Не удавалось  ему  сразу  найти контакта с залом. Публика  медленно  настраивалась,  люди  всё  ещё  мысленно  находились  в делах  коими  их  обременил  прошедший  день.  А  потом  раз! И  публика, наконец-то,  отходила  от повседневной  суеты  и  полностью  отдавалась  его песням. Полностью  погружалось  в  его  поэзию,  музыку  и  конечно  же  его неповторимый голос.
          Вот и сейчас Окуджава почувствовал такой момент. Он больше не робел перед    этой    глыбой:    Генеральным    секретарём  ЦК  КПСС.  Перед  этим мастодонтом  мировой политики. Перед самым  всесильным человеком этой страны. Брежнев, вдруг, предстал  перед ним  обыкновенным  человеком. Со своими  слабостями и пристрастиями. Ну  да,  какой-то  чудаковатый: «Прошу вас пока не исполнять  этой песни на людях», – ну и что? У нас у каждого свои тараканы в голове. Но  они  же  не  мешают  нам общаться, дружить и любить друг друга.
          До  конца  не  понимая  зачем  он это делает, наверное  просто сейчас поймал  «свою вону»,  Окуджава, вдруг, быстро проговорил в трубку, надеясь что Брежнев ещё не отключился. И он таки успел:
          – Леонид  Ильич,  а  у  меня  ещё  одна  песня  есть которую я, ещё пока, никому не исполнял. Ну, кроме  жены  конечно  же. Ей  понравилась. Хотите я вам  её  спою? – хотя  Булат  Шалвович  не  был  психологом  но  сейчас  ему подумалось,  что    наверное  его  вопрос  застал  Брежнева  врасплох.  Ведь, скорее  всего, Генсек  не был  готов к такому  повороту  дела. Секунда, другая висела  тишина. Потом  Брежнев  отозвался,  и  как  показалось  Окуджаве, несколько удивлённым голосом:
          – Песня?.. ещё одна?..  Да, это о многом  говорит  если  женщине что-то нравится. У них особенно  взыскательный  вкус… Что  ж  и  я с  удовольствием послушаю.  Вы  мне, пряма, сегодня  праздник  души устроили. Прямо у нас, с вами, концерт  получился.  Есть  такая  передача  на  «Маяке»  называется: «В рабочей полдень». В ней песни для тружеников нашей страны исполняют, по их заявкам. Вот и у нас, с вами, такая же передача получилась.
          Потом  Окуджава  услышал  в  трубке  телефона,  как  Брежнев  говорит кому-то: «Сергей, пойди к собравшимся  товарищам и скажи им чтоб обедать шли». – После  этого  отданного  им  распоряжения  своему  пресс-секретарю Леонид Ильич просто сказал, ведь «громкая связь» не была отключена:
          – Ну, всё, я готов. Вот только прикурю сейчас.
          – Эта  такая  песня,  Леонид  Ильич,  она  скорее  напоминает  басню, – Окуджава решил сказать несколько слов о своей новой  работе, чтобы ввести человека в курс дела. Ведь он обычно исполнял  лирические песни или песни о  войне.  А  тут,  вдруг,  у него  получилась  басня.  И  он  решил  несколько подготовить Брежнева к этому новому формату в своём творчестве.
          – Так  вы  ещё  и  басни  пишите?  Как  Крылов?  –  прокомментировал услышанное  Брежнев. – Очень  любопытно. В нашей  стране  этот вид поэзии как-то  подзабыт. Я  уже  давно  не  слышал  новых  басен. Раньше  Михалков писал, а теперь вот больше не пишет. Я весь внимания Булат Шалвович.
          Окуджава  передал  телефонную  трубку жене и та оказалась в прежней позиции. То есть оказалась в нужном  для такого  дела месте и положении. И Окуджава запел: 
                                                                         
                                                                  VII

                              Как тo раз соловей задремал на ветке.
                              А очнулся уже у человека в клетке.
                              И придя в отчаяние от судьбы своей горькой.
                              Завёл песню во всё своё горло.
                              А человек стоял и слушал в умилении.
                              И душа его благоговела.
                              А когда певец смолк, видно смирился.
                              Он принёс ему зёрнышек и прохладной водицы.

                              Вот так и началась у соловья его служба.
                              Его перестали волновать бескормица и стужа.
                              И вообще все его исчезли заботы.
                              У человека он зажил, как за пазухой у Бога.
                              Дни его, мирно,  текли за днями.
                              Соловей свыкся и перестал печалиться.
                              Нет свободы? Да ну её к такой то матери.
                              Тепло, сытно что ещё надо?
                              И петь, опять же, ни кто не заставляет.
                              На это дело нет ни какого плана.
                              Хочешь петь пой, а нет – ешь да спи.
                              И вообще просто живи для красоты.

                              А была у человека ещё и лошадь.
                              Его первая помощница.
                              Боевая подруга, его кормилица.
                              Без неё нет, ну, пряма ни какой жизни.
                              Во все дни он усердно пользовался ею.
                              Марусю свою не жалея.
                              “А чё её жалеть(?) – на то она и лошадь.
                              Ведь я её и купил для работы”.
                              А случись захворает – так человек ей не верит.
                              Он её тогда хворостиной лечит.
                              И нет у неё ни выходных ни праздников.
                              А во сне ей снится: ”Но пошла, зараза!”
                              И доброго слова он ни когда ей не скажет.
                              А зачем? ведь работать это её обязанность.
                              Её дело возить и пахать.
                              Где ж это видано чтоб жрать за дарма?

                              Так и шли за днями дни.