Песня о военной тайне

один  год  знаю. Надёжный  товарищ. За  него  ручаюсь, как  за самого себя… чертовщина какая-то. А может быть в других строчках  его песни  был намёк,
откуда у него такие сведения?
          – Да нет, Дима, в ней вообще ни на что никаких намёков не было. А всё прямо, прямы  текстом, мол: победим  гада и добьём  его  потом, как  в  сорок пятом,  в  его  же  логове. А  потом  над  Белым  домом  наш  флаг  Победы развернём. В общем такая боевая, красивая, патриотическая песня… Мне она очень  понравилась. Вот  только  меня  этот  момент смущает: откуда ему про эти наши планы известно?
          – Леонид Ильич, а может быть вам послышалось?.. Вдруг  вас эта песня так очаровала, что это… привиделось. Вот  когда я цыган слушаю, когда  они мне  поют, когда  я  их  к себе  вызываю: Скатерть  белая  залита  вином / все цыгане спят непробудным сном /лишь один…
        – Дима,  к  чёрту  твоих  цыган!  Я тебя  не  за  этим  позвал, – несколько раздражённо  произнёс  Брежнев, – может  быть  ты  ещё и на кофейной гуще погадаешь: откуда у него эти секретные сведения или на картах?.. Так ты что, их к себе, прямо в Министерство  обороны  приглашаешь? – вдруг изумлённо спросил Брежнев уставившись на Устинова?
          – Нет, нет, что вы, Леонид Ильич, только к себе  на  дачу… Жена очень любит  цыган  послушать. Посмотрит  на меня своим  нежным взглядом  да  и скажет  своим  бархатным,  вкрадчивым  голосом, мол: «Страсть  как  хочу, Димочка,  цыган  послушать. А если не  вызовешь… вот  сейчас  возьму  твой пистолет,  антикварный,  из  которого  Алилуева  застрелилась,  и  тоже  себя грохну. Прям  туда  же, в висок», – ну, что ты будешь делать с этими бабами? Любого человека могут в бараний рог скрутить.
          – А откуда  у тебя этот пистолет, Дима? – по Брежневу было видно, что у него сегодня день сюрпризов и открытий.
          – Да  Щёлоков  подарил… на  шестидесятилетие.  А что, не  надо было принимать  такой  подарок? Я  ещё  тогда  сам  подумал: « Вот  вместо    того чтобы ковёр какой подарить, или такую же хрустальную люстру, какая у него в туалете  висит, которые, он  у  воров в законе  постоянно  отжимает, он мне, сука,  этот  пистолет  сунул.  Да  ещё и без  кобуры». Очень  я тогда  на  него разозлился, в душе. Но виду не показал. Подумал: «Дарёному коню в зубы не смотрят»… А я ему  тогда, на его  день  рождения, подарил  полное  собрание сочинений  Владимира  Ильича Ленина. Видели бы вы его лицо в тот момент. Морда    покраснела,  желваки  на  челюстях    ходуном    заходили,  зубами заскрежетал.  Но  виду  не  показал… во  всю  харю    свою  улыбается.  И благодарить меня взялся, руку мне долго тряс.
          – Н да, чудны дела твои Господи… Ты вот что,  Дима, ты  это  пистолет ему  верни.  И  скажи  ему  так, знаешь ли, с большевикским  взглядом,  глядя ему  прямо в глаза, что  Леонид  Ильич  приказал вернуть вещдок  на прежнее место. И все другие  вещдоки, которые он разбазарил,  пусть соберёт и вернёт  на  прежнее  место… ну туда,  где  им и положено  находится. – По Брежневу было видно, что эта новость  его  шокировала. И в это время ему подумалось, что его друзья по жизни и товарищи  по партии стали зажыраться. А потом: – Нет, я ему сам скажу, а то он тебя не  послушает… Теперь, Дима, давай  всё-таки    закончим  с  вопросом    по    Окуджаве.  Как    думаешь:  Андропова подключать к этому вопросу или нет?
          Устинов  задумавшись  помедлил  с  ответом,  а    потом  убеждённо произнёс:
          – Нет, Леонид  Ильич, я  думаю, что  не  стоит. Как у нас  говорят: «Что знают двое – то знает и свинья». А про наши планы и так  уже  три  человека знают… а тут  ещё и Андропов  будет  знать… нет  думаю, что не  стоит его в это дело посвящать.
          – И  что  же  нам  теперь  делать  в  этой ситуации?  Я,  всё-таки  думаю, что эту тему нужно прояснить до конца.
          Устинов  опять  задумался  на  какое-то  время,  а потом  собравшись  с мыслями заговорил:
          – Я  вот,  как  вижу  это  дело,  Леонид  Ильич.  Я  вам  хочу  кое-что рассказать из  своего  опыта. Вы  же  знаете, что я иногда,  время  от времени, пишу  стихи.  Вам, вот, их читал не раз. А стихи  это что? Порой  это  стихия. Как  начнут  строчки в голову  лезть  пряма  не знаю  откуда. Лезут и лезут. Пряма  какая-то  пурга из строчек и слов в это время в голове. А ты, то есть я, только и успеваю, что их записывать. Запишу, а потом когда начинаю читать, то сам себе удивляюсь: откуда у меня  такие мысли?  Как  такие  строчки мне могли  придти в голову? Вот и поэтесса Анна Ахматова высказалась, в одном из своих стихотворений, по этому поводу: «Когда б  вызнали, из  какого  сора растут  стихи»… Так  что,  Леонид  Ильич,  я  думаю,  что  всё  это  плод  его фантазий. Или плод его  больного  воображения. Иначе  всё  произошедшее я объяснить не могу.
          – Дима, он совершенно  здоров. За  это  я  могу  поручиться. Я же с ним разговаривал. Речь его правильная, учтивая… заикался  несколько раз, видать понимал, с  кем  разговаривает, – потом  задумался, взял очередную  сигарету из пачки. Неспешно прикурил её. Выпустил струи ароматного дыма, из своих ноздрей. И погрузился в свои думы.
          Устинов  всё  это  время  наблюдавший  за  Брежневым  понимал,  что у него сейчас в голове рождаются какие-то сложные конструкции, посредством которых, как  это  было  уже  не  раз и не  два, можно будет разрешить самую сложнейшую  ситуацию.  Наконец  Брежнев  заговорил: 
          – Вот  что  я  думаю,  Дима:  давай  твоё  объяснение,  в  сложившейся  ситуации,  примем  за  рабочую  версию:  что  это  всё  плод  его  больного воображения. И, пока, понаблюдаем  за  ситуацией.  А  Андропова  я всё-таки  подключу,  попрошу  его  установить,  не  вводя  его полностью  в  курс дела: какие  Окуджава  и  с  кем  имеет  контакты.  Особенно  из  среды  военных.  И  ещё  этих  самых…  как  их…  вспомнил: диссидентов. Сам  понимаешь, в непростое  время  мы  живём.  Так  что  о  всём,  что  связанно  с  нашими  стратегическими    планами,    этим  и    другими…  наши      потенциальные  противники  должны  быть  в  полнейшем  неведении.  Я  думаю,  что  ты  не хуже меня это понимаешь. А то какие же это стратегические планы?!

                                                          Х
                                                                     
          Потом Брежнев посмотрел на висящие на стене часы.
          – Как время летит. Ты успел пообедать?
          – Да только вот начал, Леонид Ильич, а ту за мной  ваш Сергей пришёл.
          – Ну, это ничего, давай вместе пообедаем. Ты крикни Сергея.
          Устинов  живо  приподнялся  с  кресла,  подошёл  к  двери и открыл  её.
Звать  пресс-секретаря  ему  не  пришлось, потому  что пресс-секретарь сидел
за  ней  на  стуле.  Услышав  открывающуюся  дверь  он  встал лицом к ней, в метре от неё. И когда Устинов повернувшись  к  нему спиной пошёл к своему креслу, Пежков последовал за ним, и вошёл в комнату.
        Войдя в комнату  пресс-секретарь  остановился  в  полуторах  метрах  от Брежнева, ожидая дальнейших распоряжений.
          – Сергей, что у нас там сегодня на обед?
          – Леонид  Ильич,  это  всё  зависит  от  того  какую  кухню  вы  сегодня выберете: итальянскую, французскую или японскую… или  может  быть  ещё какую, или что-то ещё… особенное.
          – Пожалуй  французской  сегодня  отобедаем,  –  немного  поразмыслив
сказал  Брежнев, – ножки  лягушачьи уж  очень вкусные  у  нашего  Эмануэля  получаются. Мягкие,  как  раз  по  моим  зубам. Пусть  супчик,  какой-нибудь наваристый    подадут.    Bisque    например.    Ну  и  сырка    пусть  нарежут, Roquefort(a) . А то какой  же  французский  обед  без  сыра? Это  просто  стыд  какой-то  получается,  а  не  обед.  Да  и  без икорочки  не  обойтись. Пусть ту и  эту  подадут.  Да,  чуть  про  Foie  Gras  не  забыл.  На  десерт  мороженное  Berthеllion  клубничное. Ты  как,  Дима,  не  против  французской  кухни?  –  Устинов,  с  полным  ртом  слюны,  тут  же  кивнул  головой.  –  Ну  вот  и отлично.  Да,  и  графинчик  с  беленькой  пусть  не  забудут. А  то  какой  же это  обед  без  беленькой?  Хотя  нет… пусть  бутылочку  Camus  подадут.  И выпьем мы, с тобой, Дима, так  сказать, за строителей  БАМа. Чтоб у них  там  всё  было  хорошо… Да  и  вообще за всех  наших  советских  людей выпьем. Чтобы они поскорее нам построили,  своими  мозолистыми  руками и своими горячими сердцами, светлое будущее. Сергей, записал?
          – Да, Леонид Ильич, а вот устрицы, улитки… будете?
          – Нет, я это всё сырое не люблю. Если хочешь себе заказывай. Дима, а ты улитки будешь? – Поинтересовался Брежнев у Устинова.
          – Я?.. Я, Леонид Ильич, вообще никогда этой гадости в рот не брал и не возьму. Я вообще не понимаю как люди, французы, это  есть могут. Вроде бы интеллигентная  нация, которая  дала  миру  столько  прекрасных,  великих: поэтов,  художников,  философов,  учёных… и  вдруг  эту  мерзость  едят… улиток. Я бы ещё  мог понять их бедных людей, их пролетариат,  так  сказать,  которые у них  там с голоду  помирают… в их капиталистическом  обществе.  С голоду чего только не съешь. Но чтобы нормальные люди это ели… Зачем?
          – Это ты у Сергея спроси: «Зачем?» – Пежков тут же отреагировал.
          – Дмитрий Фёдорович, так у них там это деликатес. Там  простые люди это не едят. Им это по деньгам недоступно.
          – Всё  равно  гадость.  Ты,  Сергей,  распорядись  чтобы  их  на  стол  не
ставили. А то меня стошнить может.
          – А Jamon, Дима,  будешь? – спросил  Брежнев  Устинова, – правда  это уже из испанской кухни.
          – А что это, Леонид Ильич? Змея наверное какая-нибудь?
          – Нет, Дима,  это  не  змея. Хамон,  это  сыровяленый  свиной  окорок, – пояснил Брежнев Устинову, – испанская штука.
          – Это я с удовольствием. Леонид Ильич. Только вот под окорок коньяк не подойдёт. Здесь беленькая в самый раз будет и солёные огурчики.
          – Сергей,  запиши:  графинчик    водочки  для    дорогого    Министра обороны. – Устинов понял шутку Леонида Ильича и довольно заулыбался.
          – Понял  вас,  Леонид  Ильич,  –  после  этого    Пежков    подошёл  к прибору  селекторной  связи  и  связался  с  администрацией  кухни,  а  потом передал, кому следует, заказ Леонида Ильича. Потом  Пежков сменил тему, – Леонид  Ильич,  всё  записал, ваши  пожелания  переданы  на кухню.  А  ваше последнее изречение, обращённое к строителям  БАМа, сегодня  же  добавлю  в  уже подготовленную статью и отправлю в газеты.
          – Какое  моё  «последнее  изречение?» – несколько  удивлённо спросил Брежнев.
          – Ну,  что    это… что  у  строителей  БАМа  во  время    работы,  на строительстве  магистрали  века,  должны  быть  холодные  головы,  горячие сердца и чистые  руки.  Я так  понял  ваши  последние  слова,  Леонид Ильич.
          Брежнев на секунду задумался, а потом сказал Пежкову:
          – Молодец, Сергей, ты меня понимаешь, как  никто  другой. Даже  жена моя, после  стольких  лет  брака, не  понимает меня так, как ты. И ещё добавь, Сергей, что  работать мы  должны  не за  пайки и не за награды. А потому что