Так уж повелось во всех словесных баталиях у людей, что если кто-нибудь из спорщиков ввернёт в качестве аргумента цитату из какого-либо великого, спор тут же обрывается: всё! Дальше доказывать что бы то ни было бессмысленно!!
И люди начинают жить дальше, копя обиды и мстительно грезя о следующем ристалище!!!
Пожалуй, я тогда сразу начну с цитатки. Даже с двух. И обе - от англо-саксов:
Бернард Шоу, которого принято считать величайшим, после Шекспира, английском драматургом, так охарактеризовал демократию:
«Демократия – это воздушный шар, который висит у вас над головой и заставляет глазеть вверх, пока другие люди шарят у вас по карманам».
«Обидно, барин, шутите!..» - ответили бы ему наши демократы тоже цитаткой, только из отечественного Некрасова.
Гораздо двусмысленней и циничней оказался другой великий англичанин, высказываясь на ту же тему, - Уинстон Черчилль:
«Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных».
Попробуйте-ка с этим поспорить. Трудненько, правда?
… Вот и жители большущей коммунальной квартиры № 666 тоже не спорили, а просто жили. И потому что коммуналка – уродливейшая форма жизни, когда одним умывальником и одним нужником пользуются совершенно чужие друг другу люди, начинающие за это со временем ненавидеть друг друга, жильцы постоянно между собой воевали. То по-большому, то – по-малому… вопросам, в смысле. А вы что подумали? Но при этом пытались они соблюдать «демократические нормы».
А соблюдать их удобнее всего, если у всех есть общий враг!
И таким врагом в квартире был назначен Родион, живший в самой большой и самой ближайшей к местам общего пользования комнате. И мотив, даже – мотивы, найдены были!
«Самая большая», а он один занимает! «Ближайшая», а что, всем остальным в туалет-ванную не нужно, что ли?!.
Родька здесь жил с самого рождения, по закону, короче говоря. Был не слишком уж молод, да и не очень стар. Кажется, у него наличествовала жена. И даже дети. Но с ним они не жили. Почему, спрашиваете? Даже не пытайте меня по этому поводу: не ведаю – не знаю. И вообще, нам-то с вами какое дело до личной жизни человека. Любого. Даже если он живёт в самой большой комнате.
Не любили Родю всегда. Но вид – делали. Вначале. А потом – перестали делать. Ну, вид, в смысле.
То клеем ему замок в комнате зальют, то под дверью крошек насыплют, чтобы в комнату к нему тараканов приманить. Эт Лютеция Карловна придумала. Она хоть и немка, но умная-я-я! Что ты! И подлючная, правда, тоже. Божене, вечно злой молодой вдовице, всегда в суп с утра плевала и крышкой аккуратненько так прикрывала, чтобы та не заметила. Никто в квартире про это не знал, но Лютеция-то Карловна сама знала. И ей было приятно.
А мы же о войне с Родионом, значит… Ага, так вот… Он, ну, Родион, то есть, терпел и молчал. Молчал, значит, и терпел.
Тогда дядь Миша-маленький (был в квартире ещё и дядь Миша-большой) в стирку Родьке чернил накапал. Да щедро так накапал: весь флакон, сберегаемый им со времён ещё советской власти. Родька что, спрашиваете? А ничего! Подошёл только к дядь Мише-маленькому (у того все пальцы в чернилах были), головой покачал и сказал, да задушевно так: «Сука ты, дядь Миш. Не зря мой батя ещё тебе морду бил…» И – всё. Ушёл, значит, хотя дядь Миша-то уже и глаза прижмурил, вспомнив Родькиного отца, а остальная коммунальная общественность сбежалась, чтобы стать «свидетелями нанесённых ветерану увечий» и подать на Родьку-поганца за это дело в суд.
Не вышло в этот раз. Осечка, стал быть…
Тогда через неделю дядь Миша, теперь уже – большой, выключил на ночь Родькин холодильник. К утру все его сосиски – пельмени водой взялись и протухли.
Выбросил тогда всё Родион, а холодильник к себе в комнату перенёс. А чё ему-то? В самой большой – о д и н ! – проживает.
Во дворе Родькиной машине колёса прокалывать – это, считай, почти всей квартирой выходили. И два раза, между прочим! А он – опять молчал.
Молчал и тогда, когда Наташка – приститутка (эт у неё работа такая была! Но – работа же, всё лучше, чем этот Родька!) сказала всем в квартире, что ночью Родька тайно спускается в подвал и перекрывает отопление во всех комнатах их квартиры, кроме своей. Потому и холодно у них, а щели в рассохшихся оконных рамах здесь ни при чём!
Родион молчал, смотрел на них на всех по очереди, улыбался и вдруг сказал: «Наташ! А давай я сёдни после работы тебе окна заклею. И дуть не будет!..»
Тогда Лютеция Карловна решила собрание общеквартирное провести с повесткой дня всего в один вопрос: ВЫСЕЛЕНИЕ ОКАЯННОГО РОДЬКИ ИЗ КВАРТИРЫ И ПРЕДОСТАВЛЕНИЕ ЕГО КОМНАТЫ ПОД ОБЩЕСТВЕННУЮ КЛАДОВУЮ. Про кладовку – это чтоб обидно никому не было…
Родиона на это вече принципиально не приглашали.
… Горячились на собрании, кричали, как обычно. Но все были единодушны: под суд подлеца! Если дальше так пойдёт, он же станет в подъезде (да чё там в подъезде-то! У него же комната самая большая!) женщин насиловать. А там и до убийств недалеко!!
Постановили. Подписали. Все. И спать разошлись.
Ночью Родька встал, крест-накрест досками огроменными, из подвала принесёнными, заколотил двери всех своих соседей, собрал рюкзак и ушёл жить… куда – про то Богу известно…
P.S. Когда смотрю сегодня на Урсулу фон дер Ляйен, то думаю: уж не моя ли это Лютеция Карловна? Хотя, - нет. Лютеция-то Карловна умная была.
