дни.
Тяжко жить и ждать собственного конца, лучше умереть неожиданно, не подготовившись, не задумавшись.
Хотя, для кого как. Недавно смотрела по телевизору. В популярном ток-шоу «Поздний вечер» участвовала девушка Ева двадцати одно года — улыбчивая, с сияющими глазами. И неоперабельной опухолью в голове. Услышав диагноз, она решила не тратить оставшееся время на жалобы, испытать как можно больше. Испытала: попутешествовала по миру, отведала экзотических блюд, научилась кататься на лошади. Написала книгу, в которой рассказала об опыте жизни с неизлечимой болезнью. По книге поставили фильм. Артистка, игравшая главную роль, сидела рядом, и Ева выглядела жизнерадостней ее. Вот самообладание и сила духа…
Зазвонил мобильный, грубо вторгнувшись в ее мысли. Вероника ожидала звонка, но все равно вздрогнула. Звонили из больницы. Ее вклинили вне очереди, обследование назначено на понедельник, одиннадцать двадцать. Деловым тоном женский голос проговорил:
— За два часа не есть, не пить, можете позавтракать чем-нибудь нетвердым, кофе с печеньем, например.
Голос звучал доброжелательно, профессионально-спокойно — персонал в больницах обучен эмоций не испытывать.
Как ни странно, именно его невозмутимость подействовала успокаивающе на Веронику. Подумала: действительно, к чему мандраж? Направляют на обследование, еще ничего неизвестно, а она уже помирать собралась.
Может, обойдется?
А пять сантиметров?
В тот день Веронике не удалось сосредоточиться ни на писательстве, ни на айпэдовских игрушках. Думала об одном, не истерично, как-то апатично. Отвлеченно. Постепенно смирилась с мыслью, что да, возможно, у нее неизлечимая болезнь, да, возможно, умрет прежде времени. А что делать? Начать биться головой об стол? Орать дурниной? Обливаться слезами от жалости к себе? Не в ее характере. Хватило ума и стойкости сдержаться.
Зачем себя изводить, усугублять состояние? Сейчас главное – без стресса дожить до понедельника, а там узнает точный диагноз. Тот, который она поставила себе, может и не подтвердиться, хотя вряд ли, все-таки пять сантиметров чего-то неположенного внутри – не шутка…
Хорошо, что она одна. Если бы имела семью, родственников, друзей, стали бы они звонить, утешать, сочувствовать — Вероника бы не выдержала. А так что ж. Мир не содрогнулся, узнав о «процессе» в ее животе, значит, не такая уж глобально-значимая проблема.
Уикэнды она проводила с другом Герардом, с которым познакомилась шесть лет назад на сайте «Планета Отношений». Он поступил мудро: обсасывать тему не стал, спросил по-деловому — что да как, да что дальше, и все. Он уже имел неудачный опыт с коварной опухолью: его предыдущая подруга Ивонн тоже безвременно, в шестьдесят два года, скончалась от рака. Как говорится, «сгорела» на глазах: болей не чувствовала до последнего момента, когда почувствовала, положили в больницу. Да поздно — через десять дней умерла, ее даже оперировать не стали.
Вот кому тяжко пришлось в эти десять дней. Ивонн происходила из богатой семьи и к несчастьям не привыкла. Жила для себя: детей не имела, работала один день в неделю – не ради денег, а чтобы от безделья не скучать. Машины меняла каждые два года. В теплые страны регулярно ездила отдыхать, в Швейцарию к подружке. Курила много. Умерла от рака печени.
Уикэнд с Герардом прошел по обычной схеме. В субботу ездили на велосипедах в гавань в рыбный ресторан «Симонис» есть морского языка, вечером смотрели телевизор, у него огромный – 150 см по диагонали. Утром выспались, позавтракали сладкими маффинами с капучино, глядя на воскресное ток-шоу. После чего устроились на лежаках в его личном садике – Герард с журналом о компьютерных новинках, Вероника с фруктовым льдом на палочке.
Жизнь текла дальше, и она, вроде, отвлеклась. Про завтрашнее обследование пыталась не думать, про близкую кончину тоже. Не верилось ей. Не наблюдала симптомов. Не может человек ни с того ни с сего взять и умереть.
Хотя… всякое, конечно, бывает. Но это «всякое» к ней не относится.
Ночь на понедельник провела беспокойно. Сны не запомнила, они являлись не стройной историей, а бессвязными урывками. Хорошо, что мертвая рыба не приснилась — это «дохлятина», к верной гибели.
С самого утра представляла в голове — как ее засунут в трубу томографа, просветят насквозь и разглядят, наконец, что за «процесс». От одного наличия его в себе чувствовала неполноценность – ни у кого нет, только у нее.
На завтрак ограничилась кружкой капучино, чтобы не засорять пищевой тракт, не затруднять работу томографу. Она вообще по утрам мало ела: половина яблока, стакан кефира — все. Без десяти одиннадцать вывела велик, надела темные очки и отправилась в больницу за смертным вердиктом, так решилось само собой.
Почему?
Потому что лучше готовиться к плохому, чтобы потом не разочаровываться.
Она уже смирилась с неизбежным, уверилась, что внутри рак, что разросся, что неоперабелен, а сколько ей осталось – объявят сегодня. Сказала себе: если перед кончиной появятся нестерпимые боли, попросит эвтаназию. На том успокоилась и погрузилась в ватную отрешенность: звуки слышала, но как-то издалека, окружающее видела, но находясь за рамками картины.
Обгоняли шустрые велосипедисты, и она думала им вслед, мол, давайте, обгоняйте, спешите: вам жить — работать или учиться, а мне торопиться некуда, я уж как-нибудь в хвосте, немного уже осталось…
Светило солнце, но хорошая погода была не для Вероники. Мир казался чуждым, неприветливым, как хозяин, который сначала привечал, потом бесцеремонно попросил освободить помещение. И она согласилась уйти, потому что ощущала себя нежелательным элементом.
Она сама вычеркнула себя из списка живых, осталось только умереть по-настоящему.
Самое обидное – никто не заметит ее ухода. Жизнь не замрет, не остановится даже на минутку почтить память. Или хотя бы вспомнить… Кто ее вообще будет вспоминать-то? Лишь один человек – сын. Хорошо, что вырос, себя обеспечивает.
Эта мысль служила некоторым утешением. Когда-то давно Вероника впала в депрессию от несчастий, тоскливые мысли подводили к самоубийству. Одно останавливало – кто сына будет растить? Теперь он взрослый. Конечно, без матери в любом возрасте остаться тяжело. Поплачет он. Потом успокоится. И пойдет дальше своим путем. А Вероника будет за ним следить и по возможности помогать — оттуда, сверху…
Так ехала она, опустив голову и устремив застывший взгляд на переднее колесо, под которое убегала красная велосипедная дорожка. Ехала, не торопясь, еле двигая ногами педали. По сторонам не смотрела — окружающее не имело к ней отношения…
Из отрешенности вывел истеричный визг шин и натужный сигнал клаксона. Вероника остановилась, вскинула голову, огляделась: кому гудели? Оказалось – ей. Она стояла посреди перекрестка, в двух метрах слева — серый «Опель». Для Вероники горел красный светофор, которого она не заметила, чем создала аварийную ситуацию.
Водитель «Опеля» не вышел разбираться или ругаться, сидел, ждал, когда нарушительница освободит дорогу. Она махнула ему рукой в качестве извинения и продолжила путь.
Случай из ряда вон. Тот перекресток — второстепенный, обычно пустующий, Вероника частенько его на красный проезжала. Большая случайность, что машина появилась с ней в одно время, в одном месте.
Вообще-то, ей только что посчастливилось: могла бы запросто под колесами оказаться, умерла бы раньше, чем услышала диагноз.
Непорядок. Надо встряхнуться. Сконцентрироваться и доехать до больницы, не подвергая опасности себя и других.
Сконцентрировалась и без происшествий доехала до следующего перекрестка — оживленного, с трамвайными путями по центру и отдельным светофором для любителей двухколесного транспорта. Здесь отрешиться от земных дел при всем желании не получилось бы: Вероника составила звено длинной цепочки велосипедистов и, когда зажегся зеленый, двинулась со всеми вместе.
Пересекли шоссе, и цепочка распалась — каждый отправился своим путем.
За низкими жилыми домами виднелся девятиэтажный больничный корпус. К центральному входу Вероника не поехала, там сутолока: такси, машины, велосипедисты, люди. Свернула направо, где парковка для руководства больницы, перед ней широкий портик — с крышей, шлагбаумом и будкой сбоку.
Под портиком — тень, которая сгустилась из-за контраста со сверкающим снаружи солнцем. Веронике тьму усугубили солнцезащитные очки. Впереди ехала машина, и она тупо отправилась следом – как недавно в велосипедной цепочке. Очнулась, когда увидела шлагбаум, опускающийся… прямо на голову! Резко крутанула руль – и чуть не упала. Зато избежала удара полосатого бревна.
Не останавливаясь, рванула дальше.
Фу-у-у… Что-то не везет сегодня, подумала потерянно. Второй раз едва спаслась от покушения на здоровье, а то и жизнь. Что это? Знак судьбы? Предупреждение свыше, мол — два раза повезло, на третий не надейся, готовься к приговору, который обжалованию или отсрочке не подлежит?
Вероника сникла. Если заранее все известно, зачем идти делать какие-то процедуры? Смысла нет. Но – пошла. В тумане полного безразличия.
Дальнейшее происходило без участия Вероникиного сознания и запомнилось слабо. Посадили перед кабинетом, дали литровую бутыль с прозрачной жидкостью, которая потом в организме будет светиться. Сказали – пить по стаканчику каждые десять минут, круглые часы с четкими арабскими цифрами висели тут же. Через час завели в крошечную раздевалку, велели раздеться до трусов. Пригласили в темную комнату, похожую на пещеру.
Одна вежливая медсестра уложила ее на кушетку, выходившую из трубы. Другая вставила в вену иглу, велела положить руки над головой. Потом обе незаметно растворились, оставив Веронику одну – ощущать себя подопытным кроликом и глядеть в мутный потолок.
Кушетка зашевелилась и плавно вошла в круглое отверстие, которое, завертелось над Вероникой, ускоряясь. Несколько раз в микрофон ей предлагали вдохнуть и задержать дыхание. Минут через десять-пятнадцать, ее вывезли из дыры, сказали одеться и подождать у кабинета с номером восемь-девять.
С пустой головой сидела Вероника в коридоре напротив указанного номера и рассматривала двери, стены. Провезли кровать на колесах. На чистейшем белье лежала женщина — глубокие морщины, по-старчески желтый цвет лица, взгляд безразличный, как у статуи. Спереди и сзади кровать везли две санитарки в белых брючных костюмах, которые кокетливо смотрелись на их молодых фигурках. Возле колонны первая девушка не успела отвернуть, и кровать врезалась в угол, несильно.
Тело больной содрогнулось. Девушка ойкнула и, улыбнувшись, извинилась скороговоркой. Женщина на кровати не пошевелилась — привыкла к чужой небрежности или было все равно? Знает ли она вообще, что существует на
