Трамвай, как всегда, загрохотал своим железным корпусом совсем некстати. Сергей проснулся от скрежета колёсных пар на повороте с улицы Некрасова на Литейный. Окно его комнаты выходило на Некрасова. Стоял июль, жара пришла в Ленинград, поэтому последние ночи створку окна он не закрывал до конца, оставляя щель для прохладного ночного воздуха.
Сергей смотрел на потолок с сетью трещинок на старой побелке. В коммунальной квартире было тихо. Мать рано утром уехала на дачу в Синявино. Соседи тоже ушли на работу, оставив двух кошек. Он подумал, что такие дни приятны, как в повести Гоголя, во всех отношениях. Например, можно в трусах пойти в ванную, а потом сидеть на кухне, не думая, что может неожиданно войти тётя Зина в линялом ситцевом халате и с вечно недовольным лицом.
А ещё можно курить в открытое окно, не раздражая мать. Главное, потом хорошенько проветрить.
Сергей сел на краю тахты, полированная боковина приятно холодила икры ног. Подошёл к книжному стеллажу и, немного подумав, вытащил из-за двухтомника Хемингуэя пачку «Maльборо». Рядом стоял серый том Ремарка, с ним соседствовали Пикуль и Дюма «Три мушкетёра». Самым потрёпанным выглядел Ремарк. «Триумфальная арка». Сергей перечитывал его несколько раз. Доктор Равик ему очень нравился. Сигареты, кальвадос, немногословность, ироничные диалоги, в которых Сергей чувствовал скрытый надлом, какую-то драму.
Сергей подошёл к приоткрытому окну. Солнце успело нагреть подоконник, в некоторых местах отлупилась белая масляная краска, из-под которой выглядывало тёмная древесина. Он залез с ногами на подоконник. Это было его любимое место во всей коммуналке. Его комната и его место силы. Толкнул раму вперёд, с улицы стало немного холодить ступни ног.
Коммунальная квартира, или «коммуна», как называл её он сам, находилась на шестом этаже большого дома, второго от угла с Литейным проспектом. Некоторым он казался мрачноватым, но это из-за давно некрашеного фасада. Его бордовая краска, покрытая густым слоем городской пыли, действительно выглядела весьма грязной. Осенью вообще ужасно.
Но ему нравился дом. Сергей прожил здесь всю сознательную жизнь, все свои 18 лет. Отсюда он ходил в школу на Басковом переулке, поздней осенью и зимой, по такой неуютной улице Некрасова, потом налево, по Восстания. Весной было хорошо, ему нравилась солнечная и пыльная ленинградская весна. Взрослые не понимали, и ворчали из-за клубов пыли, которые иногда напоминали миниатюрные смерчи. А ему были приятны сухие прохладные улицы, немного блёклые фасады домов. Нравились пыльные окна, за которыми была неведомая ему жизнь. Серёже казалось всё это прелюдией к жаркому и душному лету, и это радовало его апрельскими днями, когда так приятно было идти по серому асфальту, порой останавливаясь, рассматривая его причудливые трещинки и щербинки.
Он курил, глядя, немного прищурившись, на улицу, на окна противоположного дома. Курение, конечно, вред. Это он знал. Но курение создаёт стиль и, вообще, это так по-мужски. Пока, думал Сергей, курение ему не мешает. Как только организм начнёт бунтовать, он бросит. Хотя «Мальборо» так ароматны и, главное, дефицитны. Сергей стал рассматривать пачку. Настоящие американские сигареты. Не финские и, тем более, не молдавские, которые иногда были в табачных ларьках. Это тешило самолюбие. Где можно найти американские сигареты в Ленинграде летом 1983 года? Только в «Берёзках» или в закрытых распределителях для партийного и комсомольского актива.
Но Сергей не имел доступ к благам красивой ленинградской жизни. Мама работала учителем русского языка и литературы в школе на Восстания. Индийский чай «со слоном» и плоские баночки португальских сардин считались редкостной удачей. Конечно, были родители несовершеннолетних чад, которые не отличались усердием в постижении русского языка и литературы. Мамаши таких деток иногда дарили маме коробки конфет или, например, что было гораздо круче, консервированную датскую ветчину. На крышке была изображена симпатичная брюнетка в какой-то полувоенной форме, задорно смотрящая на советского человека. Пару таких баночек соседи по коммуналке приспособили под хранение разной мелочёвки, в хозяйстве всё пригодится, как говорила тётя Наташа, очень хозяйственная и практичная.
Сергей создавал блага красивой жизни сам. Он был фарцовщиком. Хотя, как он сам считал, фарцовщик громко сказано. Скорее, энергичный и активный молодой человек.
Во рту появился кисловатый пластмассовый привкус. Сигарета тлела почти у фильтра. Конец удовольствия. Сергей аккуратно затушил окурок о жестяной подоконник.
Посмотрел на отрывной календарь, лежащий на выступе старого буфета. «Тринадцатое июля, чёртова дюжина… говорят, не везёт. Хотя, что, всему человечеству не вёзет? Если ты сам готовишься к невезению, так оно и будет,» - подумал он, направляясь в ванную.
За дверью его встретил длинный и прохладный коридор. До мест общего пользования, как выражалась та же тётя Наташа, надо было пройти мимо семи дверей, за которыми протекала коммунальная жизнь обитателей квартиры. В коридоре всегда было темно, перед тем, как начать движение, необходимо было повернуть древний выключатель, висевший прямо напротив комнат Сергея и мамы. Комната, на самом деле, была одна. На две половины её разделяла перегородка, а прямо у двери строители устроили маленький тамбур, где стоял старенький холодильник «ЗИЛ» и были две вешалки. «Прихожая», как называла этот закуток мама, всегда был заставлен коробками, в которых складывали на лето зимние вещи, а на зиму, соответственно, летние. Коробки стояли друг на друге и, однажды, накренившаяся конструкция рухнула на Сергея, когда он собирался утром в школу. Примерно полчаса он собирал рассыпавшиеся тряпки и укладывал их обратно. Конечно, опоздал. И Фаина Вениаминовна, их классная, жёстко смотрела на него сквозь очки в старомодной оправе.
Фаина Вениаминовна… теперь это в прошлом. Серёжа закончил десятый класс в прошлом году, поступил, на удивление просто, в институт железнодорожного транспорта. И сразу после первой сессии, втайне от мамы, оформил академический отпуск. Учиться ему, откровенно говоря, было тошно. Железная дорога, как он сам понял еще в октябре, была абсолютно не его темой. Его жизненной темой стали, как говорил его новый приятель Сева, деньги. Мани, капуста, бабло. Сергей познакомился с Севой в институте, точнее, в Волосово, куда их отправили на борьбу за урожай картофеля. Местные борцы за урожайность, испитые мужички и уставшие от жизненных безнадёг тётки неопределённого возраста, не справлялись с ежедневными трудами. Поэтому каждую осень сотни студентов устремлялись на поля Ленинградской области.
Сева выглядел сильно на фоне серых волосовских пейзажей. Ярко- красная олимпийка с огромными буквами на спине «Nippon» и заветным трилистником на груди. Сверху накинут выцветший до белизны армейский ватник, на спине которого старательно масляными красками были изображены пулевые отверстия с подтёками крови. Словно хозяина ватника прошили автоматной очередью. Позднее это художество увидел парторг института, приехавший из города проведать обстановку. Он заволновался, увидев такое творчество, и Севе настоятельно рекомендовал больше его не надевать. Подтекст политический увидел. Афганистан, знаете ли, сложная политическая обстановка, а тут такое…
И ещё у Севы были светло-голубые «Ливайсы», достаточно быстро посеревшие от совхозного быта. Он был крутой, этот Сева. Сергей это понял быстро.
Сева был, как он сам говорил, творческой личностью. О чём он доходчиво и объяснил Сергею. Главное, с примерами. Рассказал про своего приятеля Алика, татарина с Гражданки, каждое лето устраивавшегося на работу в уличный киоск «Овощи-фрукты» и делавшего, как выражался Сева, за летний сезон не менее «штукаря». Сергей сначала не поверил. Он понял, о чём идёт речь, просто не поверил в масштаб заработка. Дальше севины рассказы были ещё интереснее. Творческая личность рассказала о быстром заработке, где успех предприятия зависел от харизмы и физической подготовки. Всеволод Эрнестович (отчество нового приятеля Сергей запомнил мгновенно, он очень любил Эрнеста Хемингуэя), умел расположить к себе людей и пользовался этим для личного обогащения. Всё было просто и криминально рискованно. Имело дух авантюризма. Сева приезжал на Охту, где недалеко от импозантного Большеохтинского моста находился большой магазин телевизоров и радиоаппаратуры. Он был известен всему Ленинграду. Именно там продавались новинки завода Козицкого, цветные телевизоры, стоящие приличных денег, шестьсот-семьсот рублей. Телевизоры продавались по пригласительным, выдававшимся на предприятиях города. Иногда люди месяцами ждали своей очереди.
Этим и пользовался Сева. Тактика была простой. В соседнем с магазином дворе Сева надевал синий халат работника торговли. Для убедительности на голову иногда водружался синего же цвета берет. Далее, с деловым видом он подходил к кучкующимся у магазина людям. Среди них было много персонажей, приехавших, как говорят, на удачу. Они стремились или купить пригласительный с рук или, как вариант, перекупить новенький телевизор. Сева разыгрывал небольшой спектакль. Он предлагал, как сотрудник магазина, талон на покупку телевизора совсем за пустяковую за такое приобретение сумму. Десять рублей. Червонец – и цветной телевизор становился реальностью. Многие соглашались на такую операцию. И вот здесь приходил «самый бульон», как говорил сам Сева. Оперативно собрав с простаков деньги, Сева просил подождать у входа, сам деловитой походкой проходил в торговый зал и нахально шёл в подсобные помещения. Некоторое время в магазине работал его дядя, и Сева ориентировался в коридорах. Быстро пройдя мимо кабинетов товароведов, он сворачивал направо и, почти бегом, выскакивал на заднее крыльцо магазина. А дальше дело техники - здоровье молодого организма зависело только от скорости бега через проходные дворы.
Сергей улыбнулся, вспомнив, как Сева в лицах изображал, как он выражался, «лошков понаехавших», которые давали ему деньги. Конечно, подумал он, с такими занятиями Сева плохо кончит. Ему не нравился откровенный обман. Это было грубо и как-то нехорошо. Даже не как-то, а просто нехорошо. Очень плохо.
А так Сева был неплохим парнем. Раздолбай, конечно, но обаятельный раздолбай. Однажды, после совхозной картошки, Сергей пришёл в институт в своих любимых голубых джинсах и не первой свежести кроссовках. Сева тут же схохмил: «Когда был Ленин маленький, с кудрявой головой, носил он «Рибок» старенький и «Левис» голубой…»
На ногах Сергея тогда была «Romika», но это не важно. Сева был известный хохмач, язык у него подвешен был правильно.
Из зеркала в ванной на Сергея смотрел пухлогубый молодой человек с копной вьющихся волос. Он критично осматривал себя. Да, Сева подколол точно – маленький мальчик с курчавой головой.
Ванная комната была приличных размеров, по-барски спланированной, с окном, выходящим в глухой двор. Такие дворы, Сергей узнал недавно, в старом Петербурге называли «световыми». Узкие, без проходов, только с небольшими дверьми,
