После поездки в Цинандали, наступило краткое затишье. Уже были осмотрены Старый Тбилиси, Ботанический Сад, уже поднялись на канатке к Нарикала, и на фуникулере к Мтацминда, уже гуляли по Нагорному парку, уже катались на колесе обозрения, уже вымеряли проспект Руставели вдоль и поперек, уже посетили дом-музей знаменитого писателя и просветителя Мирзы Фатали Ахундова – моего соотечественника, уже полюбовались на сюрреалистическую башню Резо Габриадзе перед зданием Театра марионеток, уже побывали в древней столице Грузии – Мцхете, уже осмотрели Этнографический музей. Таких «уже» накопилось порядочно. Надо было думать о том, что «еще не».
– А я знаю, куда мы сегодня пойдем! – хлопнул себя по лбу Нодар. – На Сухой мост! – Были там?
Мы как по команде помотали головой. Нодар просиял:
– Решено. Идем!
«Я поведу тебя в музей, – сказала мне сестра», – вспомнилась строка из стихотворения С.Михалкова. Если бы Нодар вдруг его продекламировал, оно прозвучало бы великолепно! Так много было в его глазах решимости просветить нас!
С Нодаром – другом моих приятелей я познакомилась на званом ужине. Уроженец Тбилиси, живущий в Москве, он радовался любой возможности посетить родной город и встретиться с друзьями.
– Из друзей Нукри, – тихо сказала мне знакомая, – это мой бесспорный фаворит. Умница, каких поискать, а сердце золотое. Душа теплая, застенчивая и очень отзывчивая. Мы очень любим, когда он приезжает. И знаешь – не так уж часто в людях встретишь дар приёма.
Я вопросительно подняла бровь.
– Есть люди, – терпеливо пояснила она, – наделенные даром отдачи. Для них сделать что-то хорошее другому – радость и счастье.
Но для того, чтобы счастье было полным, нужно умение не только отдавать, но и умение брать. Ни один искренний дар не будет для дарителя радостным, если его не примут как должно – с открытым сердцем. Умение дарить нечасто встречается, но еще реже – умение принимать. Не заносчиво, не снисходительно, не подобострастно, не безразлично, а искренно и душевно. Так вот, Нодар в этом отношении обласкан судьбой. Есть у него эти два потрясающих таланта – умение дарить и умение принимать. И вот, что еще ценно – ему не надо ничего долго объяснять. Сам все всегда понимает с полуслова.
– Вы долго будете обо мне сплетничать? – громогласно прервал наш разговор Нодар. Он уже стоял в дверях, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
– Фаню в сумку – и вперед! Вас ждет незабываемый день. Сегодня я ваш чичероне!(1)
Фаньке последнее слово понравилось больше всего. Она залилась веселым лаем. Видимо в звучании ей послышались свист и чириканье неведомых птиц!
Повеселели и мы. А как не повеселеть, если тебя уверенной походкой ведет за собой человек, от одного облика которого веет надежностью?!
Внешне он был копией французского писателя Анри Труайя (2). Те же крупные черты лица, внимательный взгляд из-под очков, та же комплекция. Существует поверье, что человек никогда не приходит один на этот свет. Где-то на земле у каждого есть его копия. Правда или нет, не знаю, но на примере Нодара и Анри Труайя мы убеждались в этом воочию.
Дорога на Сухой мост пролегала через Александровский парк и выходила дальше к Воронцовской площади. Чичероне торжественно откашлялся и приступил к рассказу, который, как я поняла, предназначался больше для меня. Ибо, мои милые спутники лишь добродушно усмехались, им-то все давно было известно! Даже Фаня задремала в своей сумке. При этом вид у нее был суровый: мол, рассказывай обстоятельно! Я-то, как коренная жительница, все давным-давно знаю, а вот ты, чичероне, не оплошай перед гостьей!
– Сухой мост был назван так потому, что бывший рукав Куры, над которым он возвышался, засыпали и превратили в улицу. А мост так и остался, только теперь его называют Сухой. И рядом с ним самый крупный в столице блошиный рынок. Чего там только нет! А на самом Сухом мосту расположились художники и торговцы разными сувенирами. В общем, сейчас сами увидите.
Нодар бросал слова как камни. И шагал такой же уверенной, крепкой походкой доброго великана, словно пробуя землю на твердь. Мы вышли к Александровскому парку, названному так еще до революции в честь какого-то из русских императоров Александров.
– А вот это памятник Георгию Леонидзе(3), – махнул рукой Нодар на каменную кряжистую фигуру в распахнутом плаще.
Я усмехнулась. Благодаря чудесному экскурсоводу из Нарикалы стихи Георгия Леонидзе мы вспоминали за эти дни не раз.
Знакомая тихонько толкнула меня в бок.
– Ты обратила внимание, как памятник Леонидзе похож на Нодара? Недаром он указал на него. Подобное тянется к подобному.
Чичероне услышал наше перешептывание, и, строго сдвинув брови, продолжал:
– Воронцовская площадь названа так в честь кавказского наместника Михаила Воронцова, того самого, который «полу-милорд, полу-купец»(4). А сейчас она называется Саарбрюкенской в честь города-побратима - Саарбрюкена. Вот мы и пришли. Сухой мост перед вами.
Первое впечатление от места, как от человека – незабываемое. Сухой мост в лучах августовского солнца напомнил мне пестрый восточный ковер. Золотились, серебрились, переливались всеми цветами радуги бесчисленные сувениры, кинжалы, четки, чеканки, украшения. Трепетали на легком ветру, словно пугливые бабочки, разноцветные т`ека – шали из валяной особым образом шерсти. Отдельно высилась солидная груда бурок и папах. И повсюду: на земле, скамейках, прислоненные к дереву - были разложены картины, изображавшие родной край во всей красе в любое время года: «Сванские горы», «Огни Тбилиси», «Виноградники Кахетии» «Зимняя Мцхета».
– А я что говорил? – Нодар горделиво развернул плечи. – В любом городе есть свой Монпарнас (5). В Москве – Арбат, В Санкт-Петербурге – уголок Невского перед католическим храмом Святой Екатерины и ближе к храму Спаса-на-Крови, у вас?
– Торговая! - воскликнула я. – Нынешняя улица Низами, но бакинцы по старой памяти называют ее Торговой.
– А тут – Сухой мост! Но, идем дальше. Настоящая пещера Али-бабы впереди!
И большими шагами направился вглубь рядов. Ближе к выходу на Воронцовскую площадь нас ждал роскошный блошиный рынок. Вот уж раздолье для театральных бутафоров, создателей ретро-интерьеров и просто любителей старины. Там было все – от кузнецовского фарфора до ручных вышивок, от патефонов с пластинками, до громоздких телефонных аппаратов, которые я видела только в фильме «Ленин в Октябре». И книги, книги – любой тематики: научные труды строителей коммунизма и роскошные альбомы по искусству, художественная литература, научная, медицинская.
Нодара привлекла стопка книг по кинематографии.
– Это займет время, – вполголоса заметил муж знакомой. – Нодар в своей стихии! Редко кто знает так советский кинематограф, как он. Ему бы «Кинопанораму» вести – самые содержательные передачи были бы у него. Жаль только, что Рязанов (6) и Даль Орлов (7) о существовании Нодара не знали, а то бы, не задумываясь, предложили ему роль ведущего. Ладно, подождем. Когда он удовлетворит свой кинематографический голод, пойдем в кафе удовлетворять голод физический. Будем угощать вас старинными грузинскими блюдами, какие вы никогда не попробуете ни в Баку, ни в Москве.
Жена его улыбнулась, а Фаня одобрительно тявкнула. Мы тоже стали неспешно прохаживаться вдоль книжных рядов. Честно говоря, они не особо привлекали меня – старые, выцветшие, пыльные. Боязно было даже взять их в руки: казалось, что внутри целые колонии насекомых.
Взгляд мой рассеянно скользил по обложкам и вдруг выхватил цитату на развороте пожелтевшей страницы. Она была набрана крупным текстом и читалась хорошо:
«Родом я с Волги, зовут меня Владимир. Предки мои - волжане. Владимир... Имя это воспринимают, как «владеющий миром», «властелин мира». На деле оно означает «в ладу и мире». Давали его, желая, чтобы носитель его жил с людьми в ладу и мире. Самое неагрессивное имя! Стараюсь по мере сил его оправдать».
Фразы этой, прочитанной теплым августовским днем 2022 года, было достаточно, чтобы я потянулась к книге и посмотрела на титульный лист:
«Небо возвращается к земле» / Владимир Полетаев; Вступ. Статьи Л.Озерова, Г.Маргвелашвили. – Тбилиси: Мерани, 1983.
Имя автора мне ничего не говорило. Фотографии его в книге не было. Но странное чувство после прочтения строк: «…чтобы носитель его жил с людьми в ладу и мире. Самое неагрессивное имя!» не покидало меня.
Тем временем, наш чичероне уже окончил обзор кинематографической литературы. Пора было уходить. Я протянула несколько лари продавцу и машинально кинула книгу в сумку. Путь наш лежал в маленькое кафе-погребок, где, по словам мужа моей знакомой, подавали самые настоящие старинные грузинские блюда.
Так оно и оказалось. За дегустацией пряных, острых, ароматных эларджи, пхали, харчо, мчади и лобиани(8) и веселыми застольными разговорами я совсем забыла о книге. Да и трудно было бы вспомнить о каком-то пыльном раритете, когда Нодар так увлекательно рассказывал о шедеврах кинематографа и своей особой страсти – советском кино.
Вспомнила я о ней лишь дома, в Баку. После трудного рабочего дня хотелось почитать что-то на сон грядущий. Думалось: пролистну несколько страниц и усну.
Сна не получилось с первых же строк…
«Читатель впервые встречается с именем и творчеством этого высокоодаренного юноши, о жизни которого, к несчастью, приходится с конца апреля 1970 года говорить в прошедшем времени.
Владимир Полетаев родился 27 августа 1951 года в Саратове. Выпускник 567-й московской школы, он стал студентом Литературного института имени Горького. Обучался на отделении художественного перевода. Изучал грузинский язык - мечтал перевести многое из грузинских поэтов. Его успехи позволяли с большой надеждой смотреть на его будущее. Он писал оригинальные стихи, и некоторые из них были опубликованы. Погожее утро сулило погожий день...
Он полюбил Грузию. А полюбив ее, углубился в ее познание.»
Так начиналось предисловие к книге, написанное поэтом и переводчиком Львом Озеровым – первым наставником Владимира Григорьевича Полетаева. Мальчика, прожившего 18 лет, и успевшего сделать столько, сколько иному не удается и за 60.
Владимир Полетаев родился в семье Григория Самойловича Гершензона и Надежды Владимировны Полетаевой. Ребенком он рос одаренным, уже с четырехлетнего возраста сочинял стихи, был тонко восприимчив к музыке. В школьные годы посещал художественные кружки в Доме пионеров в Москве (семья переехала туда). Будучи школьником, активно посещал диспуты на филологическом факультете МГУ. На одном из таких диспутов его впервые заприметил Лев Озеров и предложил посещать свой семинар поэтов-переводчиков в Литературном институте.
Владимир принял это предложение с
Напишу "отлично" - и... всё равно, что ничего не скажу.
Напишу "изумительно" - и этого будет мало.
Напишу "великолепно" - и толку? Разве это слово сумеет передать то реальное великолепие изложения и раскрытия темы? Нет, конечно.
В общем, история о том, "Как рецензент слова потерял".
... Такие произведения надо читать не один раз. Слишком хороши они по своей сути. И дело даже не в том, что мы узнаем что-то новое. А в том, что к понравившимся строчкам поневоле хочется вернуться. Если не ко всем, то к отдельным абзацам - точно!
Для кого как, а мне всегда важнее всего - это подача материала (учительская привычка - будь она неладна - оценивать то, что написано в учебниках и КАК это подано. Понятно ли? Интересно ли?) Потому что подача - она очень важна. Если человека сходу заинтересовать - считай, полдела сделано.
Что особенно нравится - это поворот в изложении. Вроде ждешь одного, и вдруг - раз - тебя переносят в совершенно другое место, в другие обстоятельства. Если хочешь - в другое измерение. Потому что человек, о котором рассказывается в этой статье, он жил не тем, чем живут сегодня. И воспринимал всё не так. И жизнь измерял не так, как её измеряют в наши дни. Наверное, оттого и измерение другое. Совсем другое.
Что бы я ещё отметила? Невиданная любовь и преданность своему делу. В данном случае даже не к тем, о ком пишешь, а к самому литературному процессу. Я ведь не зря отметила то, что к твоим строчкам хочется возвращаться и возвращаться. Не секрет, что в интернете есть много статей, но статистика вещь упрямая. И говорит она о том, что больше половины их (а ведь в эти статьи тоже вложен труд!) не дочитывается до конца.
Не знаю, почему. Или они слишком затянуты. Или автор не может удержать интереса читателя в течение долгого времени. Или пишет таким языком, что устаешь читать.
То, о чем пишешь ты, не хочется ни бросать, ни останавливаться.
Сколько раз уже ловила себя на мысли: "Хоть бы это никогда не заканчивалось..."
Чего ещё добавить? Не знаю. Говорю же, сложно на твои произведения соответствующий комментарий написать.