В Точке Безветрия

московская привычка: в случае чего пить кофе. «Stay calm and drink coffee» – девиз всех хипстеров. Я не причислял себя к ним, но рано или поздно ты ассимилируешься. «С волками жить – по волчьи выть, жить с хипстерами – заливаться кофе под завязку». Я нашёл какое то странное кафе: «Выпей кофе или умри». Название соответствовало моему состоянию, поэтому я зашёл. На свежесрубленных пнях сидел очкарик с планшетом, в углу целовалась парочка в огромных цветочных венках. Под барной стойкой на кучке соломы дрых пьяный парень, видимо, так и не уходил с ночной дискотеки. Норм обстановочка. Я аккуратно обошел парня, особенно его вытянутую руку с чьим-то бюстгалтером. Парень держал его крепко, как завоеванный флаг неприятеля. Взял американо, хотел взбодриться. Сел на веранде на длинный пень, за свежесрубленный стол, состоящий из двух досок. Провел рукой под доскам- немедленно поймал занозу. Еще одна, блин. Провел рукой по голове – на ней не было ни одного сухого волоска. Горячий кофе поможет мне, ага, как же. «Что же это деется, Пафнутий Бонифатьевич», - подумал я. Я не был ни тем, ни другим, но имя мне дико понравилось. Внушало оптимизм. Как будто я собрался и взял под контроль свою жизнь. Как будто я держу всё в своих могучих руках. Ни страха, ни упрека. Гордый собой, сделал пару глотков кофе. И мир прояснился, над поляной взошла радуга и понеслись серебристые единороги. Разбежались. Ну нет же, нет. Я был так же мокр, напряжен и растерян. Что это еще за хрень? Когда я в последний раз погружался в такую «кому», когда ничего не видел и не слышал? И это длилось больше чем 5 минут...И почему меня не растолкали раньше? Неужели никто не заметил? То есть ребята убирались, видели как я стою, как соляной столб, смотрю остановившимся взглядом на абсолютно пустой холм и ничего не сделали? Почему? Разве это нормально? «Это ненормально»,- ответил я сам себе и еще раз сделал глоток кофе. То есть, мне мерещится Она, и я впадаю в кому? «В сладкую кому», - тут же поправил меня все тот же тоненький голосок за правым плечом,- «в сладкую-сладкую кому». «Охренеть»,- только и смог подумать я. Любовь похожа на вирус, который расползается по твоему организму. Сначала ты можешь с ним бороться, ну подумаешь, какой-то там удар. Потом любовь поражает сердце, легкие, мозг. Уже не можешь ни о чем думать. А потом она просто живёт в тебе и ты безвольно выполняешь всё, что она тебе говорит. Я был поражён, поражён в самое сердце. Она била на поражение, а я был никудышный солдат.  Никудышный.
Я допил кофе, чуток просох. Проверял себя на устойчивость, как полк после разгрома противником проверяет боеприпасы, солдат и офицеров, оставшихся в живых. Так себе, скажу я  вам, состояние. Даже Наполеон чувствовал себя лучше после Ватерлоо. Это все равно, что знать, что противник вычислил твое слабое место, и в следующий раз будет снова бить именно туда, а у тебя нет ни сил, ни желания защищаться. И ты бы сдался, но все твои предыдущие войны окончились плачевно, и твой несчастный, потрепанный в боях мозг  все же самоотверженно хочет тебя защищать(тебя и твое тряпошное сердечко), и твоя гордость еще не выкинула белый флаг, так что ты и твои войска еще готовы сражаться, заведомо зная, что проиграют. Готовы сражаться. В войне, где нет шансов победить. Где можно только оттаскивать раненых и стараться, чтобы тебя погибло как можно меньше, чтобы эта война не была похожа на все остальные, разорительные, всепоражающие, ужасные прошлые войны. Всё, что ты еще можешь желать – это молить Бога, чтобы эта война не была атомной.
Ну же, мои маленькие воины, защитите мое израненное сердце, встаньте мне на защиту от поддельной, от одноразовой, от жестокой любви – наваждения. И отвечали мои храбрые израненные воины: «Мы бы рады защитить тебя от подделок, но если всё по настоящему – извини».
32 ГЛАВА
Я закрыл лицо руками: «Ох, зачем меня мама родила?». Захотелось стать маленьким и беспомощным, уткнуться маме в колени, сказать: «Мам, ничего не понимаю» или «Мам, ну что за хрень?», или «Мам, ну почему я?». Мама жила в Нижнем Новгороде, в пригороде, с маленьким домиком с палисадником и шиповником. Вязала мне шерстяные носки, я приезжал каждое лето. Этим летом не был, сказал что я дико занят, она расстроилась, конечно, но не подала виду, помолчав в трубку телефона, тихонечко сказала: «Решай сам, сынок». Я сделал вид, что не вижу, как ей больно, нашел для себя оправдания какие-то, я же дико занят, ха-ха. «Надо ехать»,- пискнул тоненький голосок за правым плечом. Я мысленно согласился, без спора. Немедленно потеплело на душе. Что бы вокруг не происходило, у меня же есть мама.
Я вдруг подумал, что вот собрались мы тут, несколько сотен тысяч человек. Сбежали из городских джунглей, из мегаполиса. Вырвались, как говорится, на свободу. Вот она свобода: лес, река, небо, природа. Кто-то как бухал в городе, так и тут бухает. Кто-то затарился, как наркоман, в последнем «Макдаке» на пути в лес бургеров, тот и продолжает жрать тут бургеры. Кто искал легкой одноразовой беззаботной «любви», тот и тут почти не выбирается из кустов. У кого была легкая склонность к эксбиционизму, тут она, конечно же, расцвела махровым цветом. Может быть, наш «Праздник непослушания» - это просто мираж? А мы просто стадо недоумков, которые не нашли этим летом себе лучшего применения, чем сходить с ума на бескрайних полях? Чем отличается идиот в мегаполисе от идиота в джунглях? Да ничем: и тут и там он одинаково делает полнейшую хрень. Да, мы вырвались на природу из душных офисов, да, мы вдыхаем запах травы и смотрим на сосны, да, мы весьма экологично спим на голой земле, пьем смузи и едим Гоанские пироженые, но какие еще отличия от того, что мы делали в городе? Неужели кто-то здесь, прямо в этих палатках, написал что-нибудь для нобелевской премии? Изобрел вечный двигатель? Решил проблему нищеты и голода ( и я сейчас не про Африканский континент, а про Россию- матушку)? Спас больных лейкемией детей? Изобрел лекарство от рака? Что мы сделали здесь, кроме того, что надрались в стельку и переспали с парой случайных людей? Да, я же актер, и у нашего театра благородная миссия: привносить нотку культуры во все это мракобесие.  Да,  наш театр делает тут спектакли, мы лезем из кожи вон, стараемся играть так, чтобы душу зрителя зацепило, но нужны ли наши глубокие спектакли про смысл бытия тем людям, которые находятся в состоянии постоянной легкой алкогольной эйфории или в поисках новых тел для совокуплений? А что делать нам прикажете? Нам: тем, кого еще алкоголь не поймал в свою ловушку и бес блуда удачно пронёсся мимо, тем, кто еще хочет изменить этот мир, тем, кто еще хочет сделать что-то прекрасное. Что делать нам? На эти вопросы не было ответов.
В моей Точке Безветрия ничего не происходило.
Я стоял один на прожжённой солнцем палубе корабля, обдуваемый теплым ветром. Старые драные паруса никак не хотели надуваться, их жалкие попытки сопровождались шумом хлопков и треском мачт. Не существовало ни прошлого, ни будущего: только я, мой корабль, кривая мачта, старые паруса, протертый скрипящий руль. И всё же, всё же, я был Капитаном. Высокие волны и шторм меня не пугали. Свистящий ветер в лицо не мог ничего сделать со мной. Я знал точно, куда мне плыть и что делать.  Я впал в то сладкое состояние души и тела, когда лучи солнца настолько нагревают твою кожу, что ты как будто горишь изнутри, но это не всё поражающий, злой огонь, а мягкий, золотой, наполняющий тебя сиянием и природной силой. Я мог бы остаться здесь навсегда. Нет никакого «завтра» с его задымленным мегаполисом и душным офисом. Есть здесь и сейчас с высокой травой, синей рекой, кучерявыми белыми облаками, синим небом, ласковым солнцем и моим кораблем. «Ээээй! Вы скоро слезете?! Мы с ребенком сфотографироваться хотим!»,- услышал я душераздирающий вопль  откуда-то снизу и вздрогнул. Снизу на меня смотрела семья хиппи, мама, папа и трехгодовалый ребенок, все в одинаковых венках из полевых цветов. «Надо уступить»,- пискнул голосок внутри меня, а я мрачно подумал, что эти «дети цветов» мне вечно кайф обламывают и  когда-нибудь доконают меня. «Дети цветов» радостно залезли на инсталляцию корабля, а я ещё пару минут посмотрел на него с грустью капитана, у которого отнимают его корабль, его жизнь. Было совершенно ясно, что эта семейка яростно ползет туда с жаждой все сломать и сровнять с землей и завтра этой инсталляции уже не будет в живых. Никогда не судите по внешнему виду: под ликом детей цветов частенько можно найти жуков ломехузы.
В моей Точке Безветрия ничего не происходило. Я побрел дальше, пиная успевшими повидать виды кроссовками жухлую траву. Кроссовки были новые, когда я сел в автобус Москва - фестиваль тем историческим утром, несколько жизней назад, а сейчас выглядели так, как будто ими играли в футбол несколько поколений будущих Пеле из российской глубинки, но кого это волновало? Трава тоже выглядела так себе, как будто вот-вот, ещё немного солнечных лучей, и она превратиться в перекати-поле и будет тоскливо мыкаться с места на место где-нибудь в пустыне Айдахо. А сейчас я её пинал своими ужасными кроссовками, до тех пор, пока не почувствовал укол совести: «Угомонись!». «Она же мертвая», - разухабисто возразил я. «У меня всё живое»,- незамедлительно услышал я в ответ и мгновенно смирно перешел на тропиночку, пошел аккуратно, даже не поднимая пыль.  Хотелось, чтобы все у меня в жизни наладилось. Вот на Руси даже имя было такое у девчонок – Лада. И молодым всегда желали: «Чтоб в семье был лад». А я хотел чтобы у меня по жизни был лад, понимаете? Было ощущение, что я окончательно разладился и понял это только здесь, среди бескрайних полей. Может это все произошло и раньше, но в городе я не имел шанса остановиться и подумать, в этой извечной круговерти в мегаполисе людей останавливает только смерть. Проскакивали унылые и шальные мысли, что я разладился навсегда, что никогда я больше не соберусь, что тело мое и душа моя навеки разобраны на запчасти. Я тогда толком не умел их прогонять. У нас в стране мало кто умеет прогонять унылые мысли. Максимум на что мы способны – это бухнуть. Оттого и говорят что у нас загадочная русская душа, а чего тут загадочного? Унывать любим, вот и всё. Бороться с унынием не умеем, и даже не пытаемся узнать «А как?». Любой улыбающийся человек в метро вызывает подозрение и вообще, рискует получить в табло. А как же, всем плохо, а он лыбу гнет? А может, он надо мной смеется? Или у него в жизни все так шикарно, а в моей так плохо, вот блин, так бы и дал ему в лоб! Опасно, опасно в России быть счастливым. И не столько быть, но показывать свое счастье. Все эти соцсети – огромная машина по воровству человеческой энергии, машина зависти,  лести, ненависти, гнева. Ваш одинокий позитивный пост утонет в зависти 200 ваших «френдов». Капля в океане гнева и зависти. Никто не пытается построить хату лучше всех, все ждут, когда у соседа сгорит. При таком раскладе я старался потихонечку думать о постройке своей «хаты». Вынужденно зарабатывал деньги в офисе. Нашел театр, репетировал как мог. Хотел найти любимую девушку, а не объект для перепихона. Я бросил пить. Я старался не жрать на ночь (вот этот вот пункт вычеркните, пожалуйста, что-то пока не срослось). Не