В Точке Безветрия

знал, где всегда накормят (халявная харчевня для всех артистов к юго-востоку от центрального шатра), и знал место, где всегда собирается ночной туман, готовый поглотить меня, все мои проблемы и неудачи, все мои тяжелые мысли съесть, растворить в себе, сожрать, не разжевывая, чтобы я никогда-никогда с ними больше не встретился. Я вдруг отчетливо осознал, что я счастливый человек. 99 человек из 100 прошли бы мимо этого тумана, раздраженно брякнув: «Ни хрена ж не видно!». Но я нет. Я был сделан из другого теста. Небо разлилось над нами густой летней бесконечной синевой, оставив трассирующие следы самолетов в узких белых облаках. Невозможно грустить летом под этим небом. Эй вы, кто там обычно завывает «summertime sadness», не с дубу ли вы рухнули?! КАК, вот как можно грустить под таким синим небом, с таким опаляющим солнцем, с такой густой зеленой травой и блестящей речкой? С этими бабочками, цветами, розовыми рассветами, девчонками в коротких юбках, запахом загорелой кожи, смехом и песнями? Вы бы пели это в черном мрачном феврале, где серо бело черные цвета изо дня в день, мрачное низкое небо и люди, уставшие от зимы, холода и злобы. Но сейчас?! Это отвратительный, ужасный поклеп на лето! Как можно?! Эти три летних месяца даются русскому человеку, чтобы тот не помер от бесконечной унылой серости. Чтобы тупо не откинул коньки после всего пережитого на осень и зиму. Чтобы смыть усталость от черноты, холода, страха, горя. Чтобы вспомнить, что он живой, и что и это голубое небо, зеленая трава, звонкая речка – для него.
Для кого же еще? Для тебя, мой хороший, для тебя!
Вообще, основная задача русского человека – не помереть. Пока остальные народы радуются жизни, выстраивают себе карьеру, планируют семью, делают открытия, мечтают и воплощают мечты в жизнь, русский человек думает лишь о том, как бы не помереть.
Солнце зачерпнуло большой ложкой синевы неба и кокетливо закуталась в облака, показав одно плечо. Этого хватило, чтобы я жмурился, глядя на солнце и почти вслепую передвигался по открытому кафе. Ребята, которые строили макет, пытались выкрасить фанеру под просмоленный дуб, как в английских барах, и, как бы странно это не выглядело, им почти удалось. Хотели сделать красиво, элегантно и дорого – получите, распишитесь: судя, по всему, вчера тут была знатная попойка из местных быдло- попсовых недохипстеров недогопников. Понятно, что организаторы, делая такой фестиваль, рассчитывали на «детей цветов», фиалковенчанных хрупких мальчиков, прозрачных, возвышенных девочек, по роковой ошибке судьбы не прошедших отбор в балетные школы. А в итоге что приехало, то приехало. Детей цветов на это празднество не хватило, судьба щедрой рукой подкинула несколько автобусов, полных быдла. Орги рвали на себе волосы от их пьяных песен, голых танцев, от пластиковых полторашек из под пива, разбросанных в местах кутежа. Я смирился, и не отсвечивал ненавистью во Вселенную. Ну приехали и приехали. Что теперь, не жить что ли? Да, чот не очень воспитанные ребята. Ну, выглядят так себе. Ну бухают 24/7. Ну что теперь? Когда-нибудь очнутся.  Если к тому времени не засосет. Я заметил, что любой по-черному грешащий человек, не важно, в крупных или мелких размерах, всегда говорит сам себе и окружающим, что он может вовремя остановиться. Если бы мертвецы могли говорить, они  бы кричали во время похоронной процессии из гроба: «Я брошу, вот увидите! У меня получится!». А по факту вы сами знаете, как тут происходит. И я не решил для себя, как лучше вообще поступать: молча смотреть как человек убивает себя или делать безуспешные попытки его спасти?
В моей Точке Безветрия ничего не происходило. И я впервые за все время пребывания в  этом раю детей цветов пожелал, чтобы все это поскорее кончилось. Защититься серым мрачным безвыходным панцирем офисной тюрьмы, утренними пробежками до метро, кофе из автомата на входе, с напирающей сзади нетерпеливой очередью из таких же мегаполисных кофеманов, которые будут цедить это кофе во время проезда по всем станциям от Медведково до Третьяковской. Закутаться в эти безжизненные утра, в эту давку в метро после шести. Быть винтиком в огромной массе роботизированных сущностей с программой дом-работа-дом. Не делать вид, что я еще жив. Забить на репетиции, очнуться, понять, что мне уже 26 и впереди скучная, однообразная, серая, предсказуемая жизнь, как у всех. Страдать в соц. сетях и ждать лайки от таких же страдальцев. Подсесть на видеоигры и  нескончаемые сериалы – а какая разница, чем убивать свою жизнь? Начать пропускать по два бокальчика вина или пива каждый вечер, потом перейти на водку, потом на что-то нетяжелое.  Какая разница, как убивать свою жизнь? Небо смотрело на меня укоризнено, я был так себе. И я знал, что я так себе, вот что самое то обидное. Я знал, что я мог быть лучше. Я потерялся в слоях бытия, где же выход? Все, что у меня тут есть – это тело 26-летнего парня и немного мозгов. Ключевое слово – немного. Ну, и капля таланта, этого нельзя отрицать. Голосок хотел было ехидно пискнуть: «Ключевое слово – капля»,- но я его остановил. Я вдруг понял, что все эти годы за отрезками моей бурной жизни, насыщенной творческой деятельностью случались периоды Безветрия. Когда я мог упасть лицом в Ветер, который стоял вертикально и не собирался на меня дуть. Когда мы оба стояли и смотрели друг на друга: я на Ветер и Ветер на меня. Когда вокруг меня ничего не происходило, но в моей судьбе менялось очень многое. Я был похож на триллионы таких же молодых людей по всему свету, но единственное, в чем я был круче их всех: я научился отличать Точки Безветрия от всего остального. И смотреть в глаза Ветру. Это, пожалуй, почище всего: страх мешает делать это.  Страх идет с нами по жизни: липкий, скользкий, противный, похожий на «Горлума» из «Властелина колец». Сейчас одним огромным кольцом для исполнения желаний был я сам. И никакой «Горлум», существующий или реальный, не мог меня остановить. Я сам не понял, как превратился за эти 2 недели из ноющей жалкой копии себя в Того, Кто Управляет Своей Судьбой. Я вдруг понял, что приехал сюда полностью высосанным мегаполисом. От меня в автобусе приехала сюда одна оболочка. Не было ни щитов, ни движения тока внутри, ни распадавшихся на трассирующие пули красивых серебристых звезд, движущихся по венам. Я приехал пустой. Если бы в мою душу тогда можно было крикнуть «Люблю!», то в ответ вы бы услышали только эхо и больше ничего. Должно быть, Лес пророс сквозь меня. Лес пустил свои корни в полной пустоте. Теперь внутри меня можно было увидеть небо. И солнце. И траву. И сосны. Я стал живым, это очевидно. Я был живым.
40 ГЛАВА
Что мне оставалось делать? Я не хотел возвращаться в наш палаточный городок, хотя сегодня был спектакль и нужно было быть заранее готовым и вообще, суетиться там со всеми наравне. Я вообще ничего не хотел. Я вдруг отчётливо понял даосских монахов, почему они так сидят и ничего не делают и ничего не хотят. Они нашли свою Точку Безветрия.
В какой-то момент во время этого финального спектакля, играя свою роль, как в последний раз, выворачивая всего себя наизнанку, высвобождая тонны своей энергии, которую я немедленно отдавал зрителям, я увидел Её глаза. Они смотрели на меня так, как будто я был Вселенной для нее. Как будто, кроме меня для нее никого не существовало. Она смотрела на меня так, как будто мы были одним целым, и внутри Её глаз был я, а внутри моих – Она. Я не понял, как это случилось, но я перестал чувствовать время и пространство, я играл так, как будто нет рамок, нет условностей, нет гравитации: еще бы немного и я взлетел. Я играл лучше, чем кто-либо  и когда-либо на этой земле.  Всё было не важно в тот момент: солнце и луна светили только меня, реки поворачивались вспять и горы приходили ко мне, как к Магомеду, я был всемогущ. Это длилось вечность, но по сути своей, было совсем недолгим: когда мы выходили второй раз на поклон, потные, уставшие, но такие счастливые, под ливневые аплодисменты действительно благодарных зрителей, я увидел, как Она улыбнулась мне той самой чуть печальной улыбкой Джоконды и начала разворачиваться, чтобы уйти. Если бы к моему рту поднесли микрофон в тот момент, можно было услышать чахоточное, сипящее: «Нееееет!!». Но на деле я просто хрипел, в улыбке Джокера вымученно продолжая улыбаться зрителем, глазами я жадно пожирал Её, пробирающуюся сквозь толпу. Мне сверху было видно, куда Она двинулась, и перед очередным поклоном за кулисами я попытался вывернуться от сжимающих мои руки охреневших в конец от успеха актеров, но не смог, потому что Лысый сжал мою руку еще крепче и прошипел прямо в ухо: «Куда собрался, еще третий поклон». И меня вытащили, и я пытался вывернуть руки, как Вицин, дергавшийся между Никулиным  и Моргуновым в знаменитом моменте «Кавказской пленницы». Еще одно упущенное мгновение, и я повис на руках моих дорогих «сотрупников», как повисает безжизненная тряпочка на электрических проводах. Что тут говорить? Она ушла.
Как больнее удариться, упав с горы? Нужно залезть на самую высокую ее вершину. Я был низвергнут вниз с вершины счастья. Зритель был в восторге от моей роли, ревел и аплодировал, а Девушка Моей Мечты смотрела на меня из толпы. Что может быть лучше? Что может быть слаще для актера и влюбленного человека? Мне нужно было очутиться в тот  момент на сияющем пике, чтобы понять,что сейчас я находился в мрачной пропасти. Мой костюм можно было после спектакля хоть отжимать. Пот капал с волос крупными мутными каплями, я вытер свое лицо тем же костюмом и попытался напялить футболку и джинсы на мокрое тело. Остальные пребывали в эйфории, бесконечно фоткаясь, обнимаясь, целуясь и делая селфи. Театр праздновал победу: наконец то аншлаг, успех, вспышки фотографов новостей кинофестиваля -  «Оскар» меркнет перед всем этим. Режиссер была своя не своя, металась от одного актера к другому, дергая за уши и вопя: «Мы сделали это!». Я напялил на себя все, что смог и постарался покинуть гримерку как можно скорее. До меня только сейчас дошло, что по ходу дела я интроверт. Я так выложился на спектакле, что мне хотелось дойти до ближайшего непафосного места и умереть. Закатиться за какой-нибудь куст, лечь  и лежать. Я опять побрел в сторону расшатанного моста над плотиной, серии барчиков перед лесом, поляной, с обрыва которой можно наблюдать полную луну. Луна висела как спелый мандарин, лениво и презрительно оглядывая меня, насквозь мокрого от пота, как котенка. Я брел, прижимая к себе толстовку, потому что мою футболку было хоть отжимай и я пытался сохранить хоть что то сухое. Штаны постоянно приходилось подтягивать, они бесконечно сваливались с меня и мне вдруг подумалось, что я похудел. Так оно и было, сумасшедшая палаточная жизнь давала о себе знать, а несчастная любовь высосала все соки. Была ли она несчастной? Я только что пережил эйфорию, увидев Её в толпе. Я был в  Раю. Нужно ценить маленькие кусочки счастья, жизнь никогда не будет выглядеть так, что все вокруг тебя великолепно, но из маленьких кусочков счастья можно сделать огромный счастливый паззл, который сложится, я уверен, сложится из искр тепла, света, любви для каждого человека к концу жизни. Как говорят все дурацкие цитаты для 15-летних