чтобы не быть выявленным шпионом или ещё хуже, человеком с неприемлемыми для данной страны пребывания установками на реальность. Где нет места всему новому и прогрессивным взглядам, а там присутствуют одни лишь традиции и другая подобная скукота, не делающая жизнь разнообразней и вкусней.
К тому же господин Собакин у себя, а здесь как придётся присесть и в своё ли место, знать не знает особо о таких фамильных реляциях на свою исключительность и значительность для существующего общества. – Мои предки уже были столпами общества, бывало итак, что они подавали зубило самому императору Петру, когда твои недалёкие и точно не умные предки, пережитки других племён, ещё на языке мамонтов земли осваивали. – Вот такую контрибуцию всегда Собакин мог потребовать от тех, кто с его семейным древом не собирался считаться, и если о нём было и Собакину что-то известно. А так как он из себя больше, чем требуется и ему надо для собственной выживаемости не надо не строит, то ему ничего о таких игр разума, подверженного тщеславию не знает. Впрочем, он и говорить об этом не собирается Брунгильде, действующей по одной и той же схеме – при достижении им определённого количества отрицательных ответов, на его счёт принимается отрицательное решение.
– На хрена спрашиваю вас, нам нужна такая отрицающая всё и вся отрицательная, и не побоюсь этого категорически-утвердительного слова, негативная личность? – перекривиться весь в себе, как после укуса напрямую лимона (думал груша, а вон как иногда, при большой спешке получается), председатель распределительной комиссии, если честно, то весь в себе унылый тип и одно отрицание. И захоти Собакин его оспорить, указав ему на все эти качества своего я, – на себя посмотри, паскуда, – то у председателя комиссии в момент нашлись бы контраргументы, безусловно оправдывающие им принятые решения.
– Ничего не имею против этого вашего мне пожелания скорее сдохнуть. – Начинает председатель, падла, по-своему интерпретировать и изворачивать сказанное по существу вопроса Собакиным. – Что между тем не решит в положительную сторону ваше бегство от самого себя, – продолжает извращать сказанное Собакиным председатель комиссии, однозначно бывший функционер партийного аппарата, – ведь таким образом не будет решена главная причина вашего недопуска в наши благословенные места, чуть ли не райские кущи для всякого колонизатора и эксплуататора разума и ума. А вы что уже себе тут придумали? – усмехнётся председатель комиссии, как сейчас выясняется, то ещё и бывший кэвээнщик, которых, как все знают, бывших не бывает.
Потратив совсем небольшое время на эту свою шутливость, бывший функционер, как, впрочем, и сейчашний, озвучивает ту самую причину из причин, которая не даёт и шанса Собакину получить визу.
– Раз наш мир, куда вы так стремитесь попасть, полон людей серой и унылой конституции, то какого хрена, Собакин, нам к себе пускать ещё одного такого. Нет уж увольте, Боливар не выдержит двоих. – А вот к чему всё это сказал председатель комиссии, всё так намешав, то кто его знает, кроме тех людей, кто находится с ним в одной зоне ответственности, что-то даёт понять Собакину, то по одному уголовному кодексу.
А Андросу Собакину, итак уже на такие огромные жертвы пошедшему, чтобы выглядеть в лице представителей просвещённых народов, в данном случае Брунгильды, своим в доску, – он сдвинул акценты своего прежнего имени в сторону своей европизации, назвавшись Андросом, каким-то прямо заскучным, тогда как прежде, до его посещения ЗАГСа, его звали очень звучно и традиционно по местным меркам, Андроном, – начинает уже невтерпёж слушать и слышать в свой адрес вот такие значит придирки и наглости, за которые он в каком другом месте, давно бы дал по шеям тому функционеру, а Брунгильду бы он оттаскал бы за косы.
Хотя с Брунгильдой так бы не вышло, она, что за продуманная стерва одного политического явно движения за свободу женского пола от всякого рода обязательств перед своей женской природой, остриглась специально так коротко, чтобы вот такие как Андрон Собакин, люди традиционных взглядов на женскую сущность и личность, не попытались провести в её сторону доказательства своей мужественности и не принялись её тыкать носом и таскать за косу в сторону домостроя.
В общем, Андрон Собакин весь в себе закипел и еле сдерживаясь от того, чтобы схватить лежащий перед ним на столе степлер и им закрепить на лице Брунгильды все те тезисы, которые ему сейчас пришли в голову по следам этой беседы, начал внутренне нервничать и беситься.
– Я вот всю, бл*ь, жизнь к этому шёл и стремился, а когда пришёл, то тут вон какая бюрократическая встреча! Мне, суки, нисколько не рады! Да вы кто на хрен такие, чтобы вставать, не просто на пути колеса истории, движущими винтиками которой являемся именно мы, люди передовых, предпринимательских взглядов на прогрессивную мысль, а на пути основополагающих законов движения природы и его капитализации. Которая всегда и сейчас говорит о том, что крупные капиталы ищут для себя спокойную гавань. Вот и я, соль земли и природной капитализации, вместе с ними перетекаю туда, где мне спокойней и комфортней. Ну а то, что я выгляжу сейчас не так соответственно своей капитализации, и даже несколько демонстративно нище, как дрянь бедно, паскудно и прибедняющееся, то это мой такой походный наряд. И то, что я от нервного теребления уже дорвал в кармане не снятого до сих пор пальто дырку, этот крайний для меня инструмент благосостояния всякого побирушки, у которого всё состояние уходит сквозь пальцы, то сами понимаете, место это для меня незнакомое и я должен проявлять осторожность к тому, что не доказало мне, что ему можно доверять.
И вот на этом месте растерянности и перевозбуждения Андрона, его подлавливает до чего же психологически натасканная Брунгильда (знает гадина, когда смутить будущего репатрианта провокационным вопросом), задав очередной по её списку вопрос. – Озвучьте, пожалуйста, цель вашего приезда в нашу благословенную страну.
И у Андрона прямо нет слов, кроме одних пакостных и не при дамах о них можно говорить, на такое её демонстративное выпячивание перед всеми другими своей страны проживания, называя её так эпично. Да если, бл*ь, она хотела бы знать, – а знать она точно не хочет, – то хуже её страны проживания для проживания и не найти. Разве что только в аду. Ну а то, что он в этой стране хочет проживать, то это всё от безысходности. Либо в ад (туда всегда успеется и там всегда ждут даже без визы), либо в эту промозглую страну, где все её жители живут с таким наплевательским ко всем отношением, – а что поделать, когда среда обитания определяет твой конструктивизм и быт внутреннего сгорания и состояния, – что все вокруг себя чувствуют так эгоцентрично и внутренне устремлённо.
И что больше всего бесит Андрона, так это вот такая подача Брунгильдой этого своего предложения. Мол, пожалуйста мне всё это скажите, а не скажите, то мы не будем считать наше дальнейшее общение перспективным. Вербуют гады не иначе. И Андрон уже начинает понимать, через какие препятствия и деформации личности ему придётся пройти, чтобы стать своим для всех этих снобов, если по сути говорить, а так-то при публичном употреблении их явственности, то независимых, с суверенной конституцией личностей.
– Вот как только вы без сложных умственных завихрений и проблематик морального толка, на мой вопрос: «Как нынче погода? Пасмурна или как-то иначе благоприятствует нашему нахождению на природе?», сразу дадите следующий ответ: «Я бы не сказал, что туманно, а на улице закономерно местным природным обстоятельствам отбалансировано», то тогда я могу сказать ответственно и в чём-то безусловно, что вы, наконец-то, влились в семью просвещённых местным законодательством народов. – Поставит вот такое условие принятия себе в страну эта служащая не одного только посольства, но и однозначно спецслужб, которые из государственных интересов должны выявлять среди потенциальных кандидатов на получение визы в свою страну, людей неблагонадёжных, склонных к беспорядкам ума и с наличием в себе качеств и интереса быть, скажем так, всему миру полезным. И если ты за мир во всём мире, то для вас все двери посольств открыты, и вы можете с закрытыми глазами пальцем ткнуть в любую их сторону и вас там всегда с открытым сердцем встретят.
Но, видимо, Андрон Собакин слишком закоренел в своём воспитании в недоверии капиталистической системе ценностей, которая определяет и систематизирует жизнь во всех тех государствах, которые находятся за чертой пределов мечтаний всякого быдла и немного вашего воображения, которое всегда плодит столько всяких преимуществ в странах находящихся под визовым запретом, что он со своей стороны не шибко широко открывает двери своего сердца и разума, и не всё под чистую рассказывает этому работнику визовой службы, Брунгильде. Где её вопросы к нему служат только для одной благочинной цели – выявить в нём его недостатки и в зависимости от запущенности его болезни, назначить лечение. И если болезнь культуры народничества не сильно в вас проникла, то вас под наблюдением специалистов впустят на лечение, если же всё в вас так запущенно, что вашу ментальность никаким средствами не выбить, сколько не предлагай материального обеспечения (здесь только так лечат), то лучше вас оставить там, где вы были, а иначе вы тут всех завирусите.
Ну и Андрос само собой Собакин, на её вопрос: «Цель вашего приезда или может переезда?», как думал, так и говорит честно-честно. Хочу, мол, влиться в семью просвещённых народов. И при этом как бы намекает, что если вы, падлы, меня туды не возьмёте, то я вам покажу такую кузькину мать, что вам будет лучше сдохнуть. В общем, не вынуждайте меня морду тут всем вам бить, заявляя истерично о двойных стандартах, которые вы применяете лишь к тем людям, кто рылом своим не вышел.
Чего будет недостаточно, как это видит по малоприятному лицу Брунгильды Андрон, и что уж тут пытаться выдать из себя того, кто ты не есть, заявляя, что Брунгильда не в моём вкусе, тогда как она вообще ни в чьём вкусе по своему определению страшилы и умнейшего создания, как компенсации за эту её тупорылость только по мнению Андрона Собакина, ещё только познающего арифметику тех двойных стандартов, по которым живёт сообщество близких к Брунгильде сограждан, в число которых и он намерен заехать. И если его вот такие намерения крепки, то ему уже прямо сейчас нужно сильно крепиться и учиться, называя вещи не так на прямую и своими именами, а наименовывать их ассоциированными тождествами.
И не особо в красоте или хотя бы пригожести своего внешнего вида выделяющаяся Брунгильда, чьё имя уже много чего нелестного в её адрес стоит, ни под каким видом, предлогом и в состоянии даже душевного полумрака, ещё называемого на родине Андрона с перепоя, не должна таким узколобым образом определяться. И если уж у Андрона, неожиданно для всех вокруг людей оказавшегося с перепоя, но только по егоному, а так-то он находился в глубоком насчёт себя и всех вокруг заблуждении, не останется никакого выбора, либо поцеловать эту жабу прилюдно, – они играли в
