бутылочку и так уж выпало, что горлышко бутылки указало на неё, – либо же должно объяснить свой отвод от этого общего желания насладиться видами превратности судьбы, где такой видный и самый представительный представитель мужского общества, Андрос Собакин, не жалея нисколько себя, бросается на амбразуру реальности в лице жабы Брунгильды.
И уважительным оправданием не могут служить слова подтверждения той очевидности в лице Брунгильды, которая для всех так очевидна – она тошнотворна и мне, как минимум, естественно неприятна. А Андрос, если он не хочет быть засужен за дискриминацию Брунгильды по этическим и моральным соображениям, – он ограничивает право Брунгильды на эксклюзивную красоту, – которую природа создала именно такой по своим резонным соображениям, чтобы учить уму-разуму вот таких как он недоумков, должен найти и притом немедленно, каким ещё словом можно назвать это внешнее своеобразие Брунгильды.
– Ваш лицевой сюрреализм недоступен моему животному и приспособленческому пониманию, и я его недостоин, пока не познаю все выверты кисти того художника, кто кладёт такие мазки своих художеств на человека. А именно природы. – А вот это уже что-то, и такие слова даже в устах Андроса (так-то в роте) подвигают Брунгильду задуматься о повышении собственной самооценки, до которой тому же Андросу ещё нужно дорасти.
В общем не верит ни единому слову Андроса эта зловредная Брунгильда, и всё по причине своего скверного характера (это из-за отсутствия личного счастья) и по напущению её должностных обязанностей и инструкций, в которых так прямо и написано: «Ни одному слову не верь Брунгильда, особенно, если оно сказано красавчиком на чуждом для тебя языке; умеют эти носители чуждых нам языком всё изворачивать так, что то, что казалось нам правильным, начинает видится не таким уж и верным», и если ты, Андрос Собакин (а коробиться физиономией нечего на такое фамильярное обращение, привыкай уже к тому, что в новых условиях существования, куда такие как ты(!), Собакины, всё стремитесь, нет обусловленного на уважение вы-обращения, и там сразу вам тычут туда, чего ты стоишь), хочешь получить одобрение консульской службы, то давай выкручивайся, придумывая для всех нас сказки. И так, чтобы они звучали как есть правдоподобно.
И видимо Анроса Собакина так припёрло к стенке необходимость насладиться воздухом свободы иноземщины, что он не стал лаяться с этой стервой Брунгильдой, а с каменным лицом, то есть серьёзным, принялся обосновывать ту необходимость для этой всей иноземщины принять его в качестве постоянного гостя.
Правда, сперва Андрос чуть было большую глупость не брякнул, заявив, что я, мол, пригожусь и буду вам очень полезен, демонстрируя таким образом свой генетический, народный код, где все малоуровневые герои сказок, с такой фразой обращались к главному герою сказки за своей поддержкой. Но так как Андрос вовремя одумался, то он, вспомнив и сообразив все внутренние нарративы судьбинушки людей, живущих на этой чужбине, частью которой, и он собирался стать, сразу обозначил свои деловые качества и перспективы.
– Я разве вам не говорил, – с вот таким уточнением недалёкой памяти, а может и ума Брунгильды, делает своё заявление Андрос, – меня, мол, всё в вашей стране устраивает. И разве этого недостаточно? – прямо обескуражен Андрос такой непонимаемостью всех этих бюрократов из посольства, кому поди что нужны душещипательные рассказы о своей ущербности и горькой доле, чтобы их проняло до самых печёнок (что поделать, иногда приходится пользоваться своим служебным положением, ведь работа в посольстве так скучна на душевные отношения) и они, испытывая сердечные и душевные волнения и склоки, так уж и быть, выпишут тебе разрешение на временное у них убежище по политическим мотивам. – У нас с тёщей полнейшая несовместимость в плане понимания будущего для неё родной дочери, а для меня жены Наташки. Вот она и дискредитирует меня постоянно в глазах всех кого знает и даже не знает, называя половой тряпкой и приживалой. С чем я категорически не согласен, но вынужден всё это в свой адрес слушать, проживая на её жилплощади. А когда попрекают жилплощадью, мол, ты на неё никакого права не имеешь, то разве можно дальше с этим и там жить. Вот я и обращаюсь к вам за содействием мне в этой проблеме.
Но Андрос не собирается прибедняться, как того любят видеть и наблюдать все эти работники консульств и посольств, даже заготавливая заранее для всех этих печальных историй орешки и конфетки в специальной блюдечке на столе перед собой. А его история будет про другого рода недопонимание с местной проблематикой жизни, где как раз его успешность во всём стала кому-то поперёк горла, и эти люди злодейского и завистливого склада ума и характера, и что главное при возможностях, решили укорить его образ жизни со стороны морально-нравственного аспекта жизни. А Андрос Собакин терпеть не может, когда его оценивают не по его капитализации, а по какой-то там шкале нравственных ценностей.
И он, никогда и никому не собирающийся ничего доказывать, решил всё же доказать, что ценность ценности рознь, и что его так называемая патологическая беспринципность и аморальность, которые ему и позволили стать успешным человеком, в других условиях существования, а если точней, при изменение места своей геолокации, будут называться совершенно другими словами. Так беспринципность и цинизм будут называться его деловой активностью и хваткой, а та же аморальность его взглядов на использование человека будет зваться наличием в нём, человеке исключительного качества, особых жизненных приоритетов, с некоторой диспропорцией в сторону отхода от нормы. «Это человек с неограниченными возможностями для своего самовыражения», – вот так он будет отныне называться по примеру того, как все тут друг друга кличут, чтобы не дать кому-то повод подать на тебя в суд за твоё не доброе, и что уж греха таить, дискриминационное отношение. А такой подход людей друг другу, где как в бизнесе, человек человеку волк, и от него на хрен ничего хорошего не ожидаешь, в самый раз устраивает бизнесмена отныне Собакина (это у себя дома он всего лишь предприниматель, что очень близко стоит к жуликоватому человеку, а это Собакину мало нравится).
В общем, не хер, меня учить жить! И лучше всего это делать там, где тебя никто на своём не выговариваемом никак языке не понимает, и значит, уже априори тебя всей этой морали учить не может.
Вот и Андрос как есть высказал Брунгильде о том, что он из себя значит и представляет. Ну и чтобы два раза не повторяться для этой неповторимой по уму служащей государственной службы, Андрос от себя ещё добавит кое-какой определённости.
– И если хотите знать, чем я собираюсь в вашей стране заниматься. – С такого крайне интересного для Брунгильды захода начинает свои пояснения Андрос, вальяжно так откинувшись на спинку стула, прихватив из чашечки орешка, как бы демонстрируя и указывая Брунгильде на правду жизни, где не он от неё и её решений по своему вопросу зависит, а она полностью подчинена ему и всем тем обстоятельствам её жизни, заставляющих её, ни в свет, ни заря просыпаться и идти на эту, жутко скучную работу, где ей приходится ежедневно выслушивать все эти, далеко стоящие от правды слёзные истории. А разве она заслужила, чтобы ей на чистом глазу вот так врали безбожно (и то, что все они атеисты, это тоже относится к этому вранью безбожно)?
Да с какой это стати?! И теперь она понимает, почему её личная жизнь её не устраивает, а вот всех остальных как раз устраивает – она поднаторела на своей работе в деле умения распознавать ложь от правды, и вот это-то и стало для неё большой проблемой в деле своего личностного самообмана, который является первой ступенькой для построения личностного счастья. Когда вдруг увлекшийся Брунгильдой такой наивный прохожий, дабы впечатлить её, в качестве прелюдии начнёт возводить для неё воздушные замки. А для их построения и используются, скажем так, вещи иллюзорные, несколько отличающиеся от всего того, что называется правдой. А это всё наталкивается на профессиональный взгляд Брунгильды, в момент разрушающий все эти воздушные замки и низводя все эти, только намечающиеся отношения до уровня сам привет.
А Андрос Собакин между тем продолжает свои обоснования того, что без него эмигрантский поток будет не полон (и даже здесь прорывается его внутренний код), где он, естественно, не собирается посвящать Брунгильду в то, в чём он никогда не признается и что никогда не будет доступно людям без его возможностей воплотить в жизнь самые свои пакостные желания (почему-то только такие на ум приходят, когда о них заговаривают). – Я об этом никогда не распространялся, – как бы по секрету делает это вынужденное заявление Андрос, сразу поясняя с чем оно вызвано, – и это не потому, что к этому меня призывает ложная скромность или эта информация крайне критического качества, а дело тут в моей некоторой суеверности. Как у нас говорят, не говори о чём-то, а то не сбудется. Но если это необходимо и станет входным билетом в новый для меня мир, то я готов раскрыть свои карты. – На этих словах Андрос пододвигается к столу, несколько пугая Брунгильду такой своей к ней близостью и неустановленными намерениями, и уже отсюда конфиденциальным тоном голоса озвучивает то, что он никому, кроме теперь Брунгильды не говорил.
И тогда получается, что Брунгильда единственная, кто будет посвящена в эту его тайну. А это налагает на неё огромную ответственность. О которой Брунгильда пока что ничего не знает, но что-то ей тревожное в душе подсказывает, что без уточнения ею своих прав на эту информацию, было бы глупо брать на себя эту ответственность. Вот только ей не даётся право и время заявить о своих правах дать отвод и Андрос уже начал посвящать её в тайны своей души и сердца, и намерений.
– Я вообще-то научного склада ума человек. – Говорит вот такое Андрос, не сводя своего взгляда с Брунгильды, и чуть ли не сразу её разочаровывает. Она-то подспудно ожидала более чего-то сложного и опасного. Такого, что подвело бы её к повышению по службе, или на крайний случай, под монастырь (она окончательно разочаруется в мужском человечестве, которому был дан шанс себя оправдать перед её глазами, а он в очередной раз не воспользовался этим шансом), а тут такая…Прямо нет слов, даже родных для Брунгильды, а для Андроса мутор какого-то. А Брунгильда ещё дура хотела сослаться на своё иноязычное трудно понимание Андроса, если он сейчас начнёт её запугивать сложными для её душевного спокойствия предложениями.
– Я, мол, вам дорогуша (что это уже значит?!), со своей стороны предлагаю руку, сердце и морально-физическое удовлетворение. А от вас всего-то нужно всё это от меня принять на территории вашего государства. Как по мне, то достойное для вас предложение. – И вот как быть и что дальше думать о своей работе и счастье, а также об Андросе Собакине и этом его безнравственном с любой точки морали предложении Брунгильде. Только одно ей ясно – с придыханием, с ущемлением сердца и бюстгальтера.
Но Андрос, как и все представители мужского народонаселения, оказавшиеся
