Актёрский роман

Таганцевой не было; и это убило его.
– Не буду, – обещал Митя Борейченков.
– Я большая скотина! – каялся Анин.
– Да ладно тебе… – успокаивал его Митя Борейченков.
– И она права!
– Кто?! – безмерно удивился Митя Борейченков, ожидая правды о чём угодно, но только не о том, что услышал.
– Бельчонок! Вот кто! – и Анин снова рыдал взахлеб.
Больше всего ему было жалко самого себя, своего прошлого, в котором ничего нельзя было изменить.
– Будь проклят этот мир! – страдал он. – Будь проклят!
Они взяли хорошей водки, самую шикарную закуску, которую только можно было отыскать в магазине, и просидели до утра, разговаривая на отвлечённые темы. И им казалось, что они понимают друг друга так, как никогда никого не понимали в жизни.
На рассвете Митя Борейченков ушёл, спросив на всякий случай:
– Надеюсь, ты, случайно, не того?.. – и внимательно посмотрел на Анина.
– Что «случайно, не того»?
– В петлю не полезешь? – заглянул Митя Борейченков в глаза.
– Не полезу, – успокоил его Анин. – Иди, иди, – и даже махнул, мол, ничего не случится, что я дурак, что ли?
Он и не думал об «этом». Кто об «этом» думает с похмелья? Но как только за Митей Борейченковым захлопнулась дверь, поискал глазами соответствующий предмет. Рояльной струны в квартире, конечно, не было. Главное, чтобы не так, как Витька! – зарёкся Анин. Мысль, о том, что его голого, холодного и скользкого будут тащить из ванной, что о нём будут горевать так же цинично, как и о Коровине, только подстегнула его. Назло всем, решился он, даже не думав о Бельчонке. Распахнул кладовку. Под потолком, обвязанный альпинистской верёвкой висел рулон старых обоев в паутине. Анин вытряхнул их на пол и принялся развязывать узлы зубами. Ни одно дело до конца не довёл, с ожесточением думал он, ни одно! Будь всё проклято! Сейчас! Только сейчас! И не нашёл лучшего, как податься в ванную, чтобы выбрать трубу отопления. Как в «Англетере», когда повисну, ткнусь мордой, подумал он, глядя на трубы. Желание побыстрее довершить поступок, охватило его.
Веревка оказалась жестком и заскорузлой. По правилам её надо было бы намылить, но и так сойдёт, решил Анин, не барин, и, сунув голову в петлю, тут же соскользнул ногами с края.
Он абсолютно не ожидал, что сразу начнёт задыхаться и даже забеспокоился по этому поводу, но потом подумал, что это временные трудности и что все неудобства пройдут сами собой, главное, их проскочить. Но когда в голове зазвенело и образовалась пустота, он чисто инстинктивно стал искать опору под ногам, ощущая, что пустота засасывает всё глубже и глубже, а звон становится просто таки невыносимым.
Однако ноги почему-то всё соскальзывали соскакивали, и тогда Анин, уже теряя сознание, ухватился за трубу и дёрнул что есть силы. Раздалось яростное шипение, всё вокруг заволокло клубами пара, и Анин понял, что сидит в ванной, а сверху на него, как из брандспойта, с шипением бьёт струя горячей воды.
Правду говорила мама: «Бывают дни похуже!» оторопело подумал Анин, с третьей попытки переваливаясь через край ванны и, как слепой, ища полотенце.

***
Утром следующего дня ему, трезвому и умиротворённому от работы над комедией, позвонил Кирилл Васильевич Дубасов:
– Паша, будешь у меня сниматься?
– Кем? – сдержанно поинтересовался Анин, подумав, что это очередной розыгрыш на фоне всеобщего безумия.
С дикцией, которая и в былые-то времена у Анина не была на высоте, вообще стало плохо.
– Старым мастером кун-фу, – терпеливо объяснил Дубасов, хрипя, как старые меха.
Анин представил тяжелое, обрюзгшее лицо Кирилла Дубасова, его астматическое дыхание и падающую походку, с сожалением посмотрел на страницу ворда с набранным текстом и сообразил: почётная негативная роль, как у Виктора Коровина, обеспечена. Докатился, но это лучше, чем ничего, здраво рассудил он, и даже лучше, чем сценарий, над которым надо ещё корпеть и корпеть, выводя эту самую фабулу. Душа только и твердила, что сценарная работа – не твой хлеб, что надо двигаться, бегать, прыгать, пить, нравиться женщинам, драться, сквернословить, богохульствовать, презирать, любить и ненавидеть, а не барабанить по клавиатуре в гордом, беспросветном, тоскливом одиночестве, отвлекаясь разве что на вездесущие ошибки, выскакивающие, как блохи.
– Я не читал сценария, – стал юлить он, зная в душе, что уже согласен, что не может, даже при всём своём желании, отказать настырному Дубасову.
И Дубасов тоже знал об этом.
– Почитаешь в самолёте, – весело захрипел он.
– А куда? – Словно ему было не всё равно, лишь бы вырваться из мартовской Москвы.
– Здесь недалеко, – в тон ему ответил Кирилл Дубасов. – В Гонконг. Съёмки три недели.
Анин постарался не удивиться. Значит, в кадре я буду не больше полчаса, обрадовался он: куча свободного времени! Воображение нарисовало бары, полные экзотических напитков, море и, разумеется, женщины. Говорят, там полно красоток, вспомнил он чьи-то впечатления.
– Когда?
– Завтра в семь утра. Билеты на тебя заказаны.
– Я зуб выбил, – признался Анин, ожидая, что Кирилл Васильевич изменит решение.
– Какой? – уточнил Кирилл Дубасов.
– Передний.
– Мы включим тебе это в страховку! – фальшиво обрадовал Кирилл Дубасов.
– Так я шепелявлю! – поддакнул Анин.
– Озвучим, когда зуб вставишь, – нашёлся Кирилл Дубасов.
– Сколько заплатите? – ухватился Анин за последнюю соломинку.
Кирилл Дубасов назвал такую сумму, что Анин счёл благо быстренько сообщить, пока Дубасов не передумал:
– Я согласен!
Уже в аэропорту Чхеклапкок, прохладном и стерильном, как операционная, Кирилл Дубасов мимоходом спросил, доставая ингалятор:
– А что у тебя с горлом?
– Да так… – шепелявя, ответил Анин и нервно поправил шелковый шарфик.
И действительно, в тамошней жаре эта часть одежды смотрелась чрезвычайно дико.
– Покажи-ка, – Кирилл Дубасов вначале сунул ингалятор себе в рот, потом долго кашлял, потом требовательно заглянул. – Ого… Странгуляционная борозда. Вешался? – поинтересовался со смешком.
– Было дело, – признался Анин, воротя морду в сторону.
После девятичасового перелета в них было полно адреналина, и бодрость пёрла, как шампанское из бутылки.
– Ну-ка… – Дубасов посмотрел в глаза Анину и не нашёл так ничего интересного. – Не бойся никому не скажу. Знакомая история.
– Что… и вы тоже?.. – обрадовался Анин, хотя, конечно, занервничал, ибо никому не нравится выдавать свои тайны.
– Было дело лет сорок назад, – ухмыльнулся Кирилл Дубасов так, словно с тех пор обрел душевное равновесие на всю оставшуюся жизнь.
И у Анина словно с души камень свалился: оказывается, он не одинок в этом пакскудном мире. Через это надо пройти, подумал он, чтобы потом вот так, как Кирилл Васильевич, посмеиваться над самим собой.
– Я тебе больше скажу, из-за женщины! История, как у Шекспира!
Лицо у него опростилось и сделалось мечтательным. Но пообщаться им не удалось, налетел Василий Новиков, администратор группы:
– Кирилл Васильевич, багаж пропал!
– Как?! – схватился за больное сердце Кирилл Дубасов и задышал, словно паровоз.
Все забегали, всё завертелось и закружилось. Анин только руками развёл и тоже взялся помогать. За стеклянными стенами щурилось горячее, тропическое солнце.
– Вечером заходи, расскажу! – просипеть Кирилл Дубасов на ходу и, прихрамывая, пропал в холодном сиянии аэропорта по пути к администратору.
В первый день за суетой и впечатлениями Анин притащился в гостиницу глубоко за полночь. Мнацаканов, который играл главную бандитскую роль и который ходил и смотрел, как Базлов, в рот Анину, предложил, намекая не нечто исключительное:
– Командор, продолжим?.. – Таким нехитрым приёмом он тоже пытался выведать профессиональные секреты Анина.
Мнацаканова взяли из массовки за молодость и фактуру и платили в сто раз меньше, чем Анину. Но он, естественно, об этом даже не подозревал. Одно пребывание в Гонконге было для него подарком.
Анин снисходительно напомнил, глядя на гладколицых азиатских девушек, сидящих в фойе:
– Здесь можно подцепить любую заразу. Лечись потом.
– Ничего, я помолился, – сказал Мнацаканов, боготворя Анина, как Большего Будду на Лантау.
Казалось, только что они облазили в округе абсолютно все бары и попробовали абсолютно всё, что можно было попробовать. И только благодаря адреналину, который ещё бурлил в них, остались свежими, как огурчики. К чести Мнацаканова, он ни словом не обмолвился о борозде на шее Анин, которую конечно же, заметил, и которая из кровавой превратилась в тёмно-бурую змею.
– Утром мы едем на натуру, – напомнил опытный Анин, стараясь не шепелявить.
Натурой служило озеро с мудрёным названием, которой Анин никак не мог запомнить. Там уже были построены декорации: бунгало и очаг.
– Какое утро?! – воскликнул Мнацаканов, входя вслед за Аниным в лифт и с сожалением оглядываясь на девушек с гладкими, кукольными лицами.
Девушки посылали им авансы в виде умопомрачительных взглядов и покачивали стройными ножками на тоненьких, прозрачных каблуках.
– Ты не обижайся, – Анин доверительно похлопал Мнацаканова по широкой груди, – но Дубасов меня убьёт, если я тебя спою.
– Не споите! – горячо заверил его Мнацаканов, и азарт, как пламя на погосте, тихо вспыхнул у него в глаза.
– Видно будет, – многозначительно сказал Анин, заканчивая коротким фирменным смешком. – Но лучше перенести, поверь моему опыту.
– Такая красота вокруг! Такая красота! – восхищённо твердил Мнацаканов, глядя с девяностого этажа на раскинувшийся внизу город, ярким и сочный, как апельсин. – Ну, пьём хотя бы до рассвета, или нет?
– Ещё успеется, – иронично хихикнул Анин, входя в прохладный номер и сдирая на ходу мокрую майку.
Харизма – это как клеймо, приобретя один раз, избавиться невозможно, думал он.
– Но если что, я в соседнем номере, – на всякий случай напомнил Мнацаканов, заглядывая в дверь.
– Иди, иди с богом, – снисходительно посоветовал Анин и подался в душ.
Только он успел освежиться, как раздался телефонный звонок. Чертыхаясь, Анин вымелся из ванной и поднял трубку:
– Кирилл Васильевич? – узнал он хрипы режиссёра. – Что-то случилось?..
– Заходи, – велел Кирилл Дубасов, – дорасскажу свою историю.
– А как же съёмки? – удивился Анин, поглядывая на часы.
Он и не думал, что это так важно для Дубасова; на сон осталось не больше часа.
– В автобусе поспишь, – коротко ответил Кирилл Дубасов.
– Погодите, мы же едем на катере? – безбожно шепелявя, напомнил Анин.
– Значит, на катере, – бессильно согласился Кирилл Дубасов. – Заходи!
– Хорошо, иду.
Это была последнее их дружеское застолье: через сутки они так разругались, что общались между собой исключительно только через помощников. Анин не любил, когда кто-то знал его тайну, а Дубасов не любил, когда говорят «мимо текста». Он был режиссером старой закваски: Анин устал объяснять, что образ мастера кун-фу получался очень даже по-русски, словно скопированный с деда-геймера из девяностых. Наверное, он и был таким в представлении Кирилла Васильевича; однако, он обозвал Анина «абсурдистом» и стоял на своём: «Эти свои театральные штучки оставь при себе!» – кричал он, намекая, что это в театре он может, образно говоря, хоть лезть на стену, хоть голышом ходить, а здесь изволь руководствоваться сценарием,