Актёрский роман

тем более, что они делают элементарный боевичок, разве что антураж экзотический. Анин в знак протеста срывал дубль на полуслове и уходил якобы курить, на самом деле – опрокинуть раз-другой по сто местной сивухи и позубоскалить с демонической красавицей Синичкиной, чем страшно злил Дубасова. Правда, к его чести, он больше ни словом не обмолвился о попытке самоубийства Анина, и в этом были его принципиальные убеждения настоящего мужика, перед которыми можно было только снять шляпу.
В тут ночь он рассказал свою историю.
– Было мне двадцать шесть. Я только-только закончил ГИТИС, и от меня ушла жена. Заметь, очень молодая и очень красивая жена. Поехала якобы в командировку в Саров и через неделю прислала телеграмму, что полюбила другого.
Анин внимательно посмотрел на Кирилла Дубасова. Трудно было представить, что он когда-то был молодым. Рыхлая кожа, мешки под глазами и второй подбородок делали его столетним бодрячком.
– Как тебе? – Кирилл Дубасов схватился за ингалятор, который всегда был под рукой.
– Ужас! – всплеснул руками Анин. – Я её знаю?
– Не будем называть имен, – просипел Дубасов, безуспешно хватая воздух остатками соединительной ткани в лёгких. – Теперь она много снимает и много ездит по миру, заседает в различных авторитетных жюри, и к её мнению очень даже прислушиваются. Обо мне, я думаю, она давно забыла. С горя я тоже полез в петлю.
– А зачем? – удивился Анин, полагая, что только ему принадлежит исключительное право вешаться и топиться, как впрочем, травиться, стреляться и прыгать с Крымского моста.
– Молодой был, горячий, – вдруг абсолютно молодым голосом произнёс Кирилл Дубасов.
– У вас совсем другой случай, – возразил Анин, подумав о себе, гонимом перекати поле, на какое-то мгновение, не слыша Дубасова, погружаясь в своё неизбывное горе вечного страдальца.
– Все случаи одинаковы, – вернул его в реальность Кирилл Дубасов, – стресс, невозможность ужиться с самим собой, то да сё, в общем, мелочи. Спасла меня мать. Как, не знаю. Чудом оказалась на даче, хотя, казалось, я всё предусмотрел. Вынула из петли, и, как видишь, я до сих пор живой. И я понял две вещи: жизнь – это всего лишь привычка, и ты должен заниматься в ней тем, что тебе нестрашно делать. Больше ничего не надо городить. А женщины? Они приходят и уходят. Дело не в стакане воды, и не в страхе его не получить, дело в том, что ты можешь создать до того, как тебя не станет. А ты до этого можешь многое успеть!
– Я?! – крайне удивился Анин, потому что никак не ожидал лести от Кирилла Васильевича, который всегда был жёлчным и последовательным в своём скепсисе к миру актеров.
Но затем сообразил, что это не лесть, а жизненный опыт, мужественность, за которую Кирилл Дубасов заплатил тем, что до сих пор, старый и больной, но полный энергии, таскается по съемочным площадками и творит нетленки, что твои пирожки. Ведь он не просто так взял меня на съёмки, ведь ему, наверняка, все уши прожужжали, какой я гад ползучий, думал, цепенея от гордости, Анин, а он не побоялся и пошёл наперекор сапелкинской своре.
– Ты, – подтвердил Кирилл Дубасов. – Тебе дадено! И ты должен исполнить! А остальное всё неважно, остальное всё побоку. Так что изволь терпеть и работать, работать и терпеть. Создавай условия для победы. В петлю больше не лезь! Не твоё это дело. В петлю лезут только из-за большёго греха. У тебя есть большой грех?
Анин вспомнил о Светлане Лазаревой из Ялты и о Герте Воронцовой:
– Нет.
– Слава богу! – покашливая, резюмировал Кирилл Дубасов и зевнул. – Иди, я спать буду. Ах, да, скорее всего, мы снимем ужасный фильм, но деваться некуда. Только не говори об этом никому.
Анин понял, что этим разговором Кирилл Васильевич спас его о дубля номер два.

***
В тот момент, когда Анин коснулся подушки, в голове у него чётко и ясно позвучал голос Коровина:
– Хочу домой!
Сна как не было. Анин рывком сел и прислушался.
– Витька… – напряженно позвал он, – ты, что ли?..
В номере, полненным прохладного кондиционированного воздуха, было тихо, как на кладбище, даже звуки вечно гудящего город, не проникали внутрь.
– Витька! – снова позвал Анин. – Кончай чудить, я с ума сойду!..
– Хочу домо-о-о-й... Хочу домо-о-о-й... – завыл из-под кровати Коровин.
Анин подскочил, как ужаленный, обежал номер, заглядывая во все углы и даже в туалет.
– Хочу домо-о-о-й... – произнёс Коровин на этот раз из слива в ванне.
Допился, голоса слышу, чуть не грохнулся в обморок Анин.
– Ничего ты не слышишь, – абсолютно трезво, потому и непривычно, сказал Коровин, – я, действительно, с тобой разговариваю.
– Витька! – несказанно обрадовался Анин, вертясь, как угорь на сковородке.
Волосы у него встали дыбом, кожа покрылась огромными мурашками.
– Я-я-я, – шмыгнул носом Коровин.
– Ну и-и-и… как там? – не нашёл ничего лучшего спросить Анин.
В голове крутились самые дикие предположения: они выпили с Мнацакановым что-то лишнее с экзотическими мышами, или закусили какими-нибудь грибами, приняв их за морепродукты, или же таким жутким образом на него повлиял тропический климат, или местные жрицы любви навели порчу за платонизм, аскетизм и славянскую матерщину.
– Хуже, чем я ожидал, – посетовал Коровин в характерной для него скептической манере. – Бухла нет, и все на пятки друг другу наступают. А ещё планы меняют, как перчатки, никто, заметь, по этому поводу не дерётся. Только хвосты друг другу обрывают.
– Какие хвосты? – вырвалось у Анина.
– Неважно, – стушевался Коровин.
– Так возвращайся! – неожиданно горячо предложил Анин, полагая таким образом избавиться от Коровина, потому что думал, что обратной дороги оттуда нет.
– Не получается. Зря вы меня похоронили, – укорил Коровин. – А бухла нет?
– Нет, – посетовал Анин, вспомнил, что первое, что они сделали с Мнацакановым, это опорожнили бары что у него, что у Анина.
– Вот то-то и оно, – посетовал Коровин, и было слышно, как он сглатывает вязкую слюну.
– Что мне сделать, чтобы ты вернулся? – схитрил Анин, как тогда в ресторане.
– Отроешь меня? – спросил Коровин.
– Всенепременно, – не подумав, пообещал Анин.
– Обязательно отроешь! На Троекуровском, на алее актёров…
– Да знаю я, знаю, – сварливо сказал Анин.
– Рядом с Владом…
– Да знаю!
Он хотел спросить в том смысле, видится ли с ним Коровин, но не успел.
– Ну тогда я жду! – многозначительно и даже с непонятной угрозой сказал Коровин.
– Бывай, – картонным голосом ответил Анин и не в силах бороться со сном, бухнулся в постель.
Утром, естественно, он ничего не помнил. Осталось только тягостное ощущение дикого воспоминания.


Глава 5
Развод с любовью

Ровно через три недели Анин вернулся в Москву. Первое, что ему сообщили в аэропорту:
– Не ходи к ней, она в ярости.
– Откуда ты знаешь? – не без иронии спросил он и постарался, чтобы лицо было серьёзным, а не, как обычно, юродивым.
Они сели к «бешку» и погнали в офис Базлова на юг. Нетерпеливому Анину казалось, что они едва тащатся – неожиданно для себя он соскучился по Москве, хотя не любил её. С небывалой жадностью к переменам разглядывал улицы через запотевшие окна.
– Ещё бы, – счёл нужным донести Базлов, – уехать, никому ничего не сказав! – Отвёл глаза, словно прятал за пазухой камень.
Да он упрекает! – криво усмехнулся Анин. Стало быть, дело не зашло слишком далеко. Ему сделалось весело от одной постной физиономии Базлова, а зная Бельчонка, нетрудно догадаться о причине. Она хоть и стерва, но не дура. Верно, вспомнила старые женские штучки, которыми не пользовалась со времен студенчества? Надеюсь, осталась верной себе? Рой картинок, одна циничнее другой, промелькнул перед ним. И все их он самонадеянно отверг, полагая, что Бельчонок ещё не созрела для измены.
Базлов в свою очередь ничего не сказал о своих подозрениях, которые, казалось, сделались весомее после того, как Пётр Ифтодий донёс ему проникновенно:
– Мы узнали – Анин родом из Новосибирска…
Голос у Пётра Ифтодия звучал красноречивее обычного. От усердия лоб покрылся морщинами, а белые неприятные глаза лихорадочно горели на бледном лице.
– Ну да… – снисходительно подтвердил Базлов, слепо глядя в окно. – А я что говорил?..
Он обернулся: прилизанный чуб у Пётра Ифтодия делал похожим его на Гитлера, не хватало мыши над носом.
– Вы говорили, из Челябинска, – упрекнул Пётр Ифтодий и отвёл белый взгляд.
– Значит, ошибся, – равнодушно согласился Базлов.
Ему было не до расследования. Проблемы иного рода волновали его куда больше. Казалось, что взаимоотношения с Алисой зашли в тупик. А между тем, ему с каждым днём всё больше нравились актрисы; он словно помешался от одной мысли, что только актрисы самые прекрасные, самые стильные, самые духовно развитые и самые умные. Лара Павловна, жена Базлова, остановилась в своём развитии в восьмидесятых, и он всё больше тяготился ею; у неё на уме была одна бухгалтерия, которой он выучилась в университете, и больше ничего, кроме бухгалтерии она не знала, правда, ещё отчеты, презентации, корпоративы – вечеринки под её присмотром, но суть от этого не менялась: Лара Павловна сделалась дремучей бизнес леди со своими татарскими скулами, с англицированным жаргоном, со своими деловыми костюмами и похотливыми щенками-референтами, от которых Базлова давно воротило, как от помойки. Слава богу, что он не опустился до слежки, но был уверен, что его благоверная изменяет ему с азиатской хитростью. «Побыстрее сбежала бы с каким-нибудь сиськоловом», – мечтал он. Однако она, естественно, не предоставляла ему такого удовольствия; и он вяло страдал, полагая, что всё само собой рассосётся, как прыщик на носу.
– В шесть лет он переехал в Кемерово, – постным голосом сообщил Пётр Ифтодий, удивляясь, что босс равнодушен к его стараниям.
– Да?.. – вяло переспросил Базлов, накручивая правый ус на палец. – Я и не знал.
– А в Кемерове они с Типсаревичем в один детский сад ходили, – решил шокировать его точностью расследований Пётр Ифтодий.
– Как это?
– Я лично ездил в этот детский сад!
Базлов поморщился, но стерпел. Усердие Пётра Ифтодия не знало границ. Эдак он под меня начнёт копать, неожиданно решил он.
– Потом учились в одной школе, – ничего не замечая, продолжил скользкий Пётр Ифтодий, плетя свою одному ему понятную интригу.
За эту скользкость Базлов его с недавних пор возненавидел: «Вот же угораздило, – брезгливо морщился он, – как я не разглядел?»
– Ну и?.. – задал он решающий вопрос и снова посмотрел на огромной окно, которое, истекая каплями холодного, весеннего дождя, нагнетало тоску. Чтобы убить эту тоску, Базлов надевал тяжеленные туристические ботинки пятидесятого второго размера и в одиночестве отправлялся на плато Кейвчорр Кольского полуострова, отвести душу в пустоте и уединении, среди комаров и гнуса.
– Даже в одну студию ходили!
– Какую? – пересилил себя Базлов.
На набережной, перед банком, голуби купались в луже, предвещая долгожданное тепло. По небу, однако, вопреки надеждам, плыли тяжёлые, зимние тучи.
– Театральную!
– Дальше что?! – не выдержал Базлов, уже злясь со всей очевидностью.
– Дальше Павел Владимирович уехал.
– Куда?! – выпучил глаза Базлов.
Он даже увидел, как его фраза покарябала нежную душу Пётра Ифтодия, а на физическом уровне вызвала тень гримасы на