Никогда

Новость о собственной смерти Она приняла на удивление хорошо и спокойно: не было отрицаний, угроз, слёз, криков, попыток к нелепому шантажу и таких же нелепых взываний к милосердию, даже сумасшедшего смеха не было.
Она просто кивнула.
Впрочем, такое случалось в последнее время всё чаще – верный признак эпохи перемен. Некоторые мои агенты, особенно из числа новичков были сбиты с толку и терялись, а один недавно и вовсе ушёл в запой и на мой приказ вернуться в строй и продолжать свою работу ответил:
–Я не хочу существовать в посмертии, где даже Смерть не пугает живых!
После чего пьяно перекривил рот.
–Отказываешься? – мне нужно было уточнить, получить полную формулу, позволяющую ликвидировать провалившегося агента. – Отказываешься служить?
–Да! – взгляд агента был мутным и он никак не мог сфокусировать его на мне.
Ну и не надо. Всё было кончено быстро, и, как полагается в таких случаях, безболезненно. Одно касание лба, и упрямца или упрямицы нет.
А я есть.
–Значит, я в самом деле умерла? – Она осталась всё такой же спокойной. Честно говоря, мне пришло в голову, что Она принадлежит к породе «заторможенных» – как мы называем негласно тех, кто сначала держится спокойно и ровно, а потом прорывается в крики и в истерику, нередко пытаясь навредить и кому-нибудь из нас.
Но мысль была смутная. Такие обычно хорошо чувствуются и смотрят по-другому: светло-светло, а в глазах у этой света не было. Там было что-то нехорошее и таинственное, причём такое таинственное, что и выяснять не хотелось.
Да и не по рангу мне.
–Да, это так. Ты умерла.
Она постояла немного, склонив голову, хмурилась, но без злобы, а как-то растерянно, затем, взглянув на меня, причём без страха, спросила:
–А как? – и призналась, – совсем не помню.
–Переход в посмертие часто сопровождается полной или частичной потерей памяти. Чаще всего у души происходит то, что в мире живых называется шоком, и этот самый шок стирает последние минуты, а порою и дни жизни. Если же смерть явилась в результате какой-то совсем непредсказуемой катастрофы, то душа, особенно молодая, может забыть полностью всё, что испытала, – часто приходится цитировать на службе положения и отдельные пункты мироздания. Благо, для ленивых, а я отношусь к ним – у нас есть методички с самым кратким изложением. Всего их семь, в каждой не больше пятидесяти страниц, но польза огромная. Именно благодаря этим методичкам, я умею успокоить ушедшую душу, остановить её истерику, и знаю как применить радикальный метод упокоения, если душа упрямится.
Конечно, для повышения, как мне намекали, нужно бы ознакомиться с полным сборником, а не с краткими переложениями, но я вверха не рвусь, мне и на моём посту комфортно.
–А как я умерла? – Она снова пытается вспомнить, но не может. – Ты не знаешь?
Знаю. Конечно я знаю – это моих рук дело, в общем-то. Только…
–Это имеет значение? Тебя больше нет в мире живых.
–Мне интересно.
Ох уж это любопытство! Одни от любопытства лезут куда не надо и берут, то, что запрещено брать; другие в Ковчег Завета заглянуть норовят; третьи брякнуть что-то неподобающее – мол, а что будет?
И всех этих любопытных можно наказать: изгнать, проклясть, покарать…  но на всё это сил нет уже! И почему смертным просто не перестать искать истоки мироздания и не начать жить?
–Тебе станет легче? – что ж, во мне тоже есть этот грех. Мне тоже любопытно!
–Да! – Она отвечает с вызовом.
Мне смешно, но я не умею смеяться, и просто лгу:
–Ты попала в аварию. Тебя сбил автобус. Переходила в неположенном месте, а автобус не справился с управлением.
Правда имеет значение только при жизни, а когда жизнь заканчивается, уже неважно. И какое дело до плоти? Душа не чувствует больше той боли, её ждёт новая – последняя боль, и вечная.
Она разочарованно вздыхает:
–И всё?
Нет, детка, не всё. Но я тебе не скажу. И никто не скажет. Зачем бередить душу? Человек мыслит странно – он думает о себе. Даже любя и привязываясь к другому человеку, всё равно ставит себя во главу всего. Он говорит: «я чувствую» и «я боюсь», не зная даже толком, что такое чувство и что такое страх.
Наверное, мне просто не дано понять человека. А человеку не дано понять меня. Но я знаю точно: если я сейчас скажу этой душе, что Она была убита, да ещё и с особой жестокостью, что умирала её плоть тяжело, и переход был сопровождён большим шоком, Она спросит сразу кучу всего! Спросит, кто её убил и зачем, почему убили именно её и почему никто не пришёл к ней на помощь…
А это не имеет значения. Просто судьба должна была свершиться, и ниточки одного общего мира должны были сойтись именно так. Тот, кто отвечает за судьбу убийцы, должен был встретиться с нею, с моей жертвой. Только так и не иначе.
Но если я скажу правду – будут вопросы. А если я солгу, да ещё выставлю всё нелепой случайностью, которую можно было бы избежать, вопросов не будет – человек даже после смерти не любит чувствовать себя глупо.
–И назад?.. – Она осекается, смотрит на меня с мольбой.
–Нет.
–Никогда?
Молчу. Ничего не бывает на «никогда». Бывает лишь одно, ещё более жестокое: «навсегда». Но ей это предстоит узнать, а я уже давно знаю.
Она кивает – поняла или сделала вид. Колеблется, потому что знает – предстоит путь, но у неё есть время – я не тороплю. Время для людей, для смертных людей. Здесь же происходят одновременно все эпохи мира, я могу оказаться в любой, и в то же время не могу ни одну изменить.
Люди говорят, что будущее ещё не начертано, а я знаю, что оно уже свершилось, и для меня это никакое не будущее, это просто то, что уже есть.
Но смертным этого не понять, а мне не понять их уклада. Ну и хорошо – так я не научусь сочувствовать.
–А мои родители? – Она смотрит с ужасом. Видимо, часть памяти о прошлой жизни в ней есть. – А друзья…
Она осекается. До нее доходит, что всё-таки произошло, но истерики не следует. Снова спокойствие. Но оно от наивности. Ей кажется, что после всего, однажды они все встретятся. А я знаю правду, но Она не спрашивает, и я молчу. Молчать, кстати, сложнее всего. Многие мои агенты проваливаются на этом уровне и хотят рассказать правду, которая не имеет никакого смысла и ни на что не повлияет.
Она кивает, и делает, наконец, первый шаг за мной.
***
Здесь всегда серо, и в воздухе будто бы пахнет гарью, но это поначалу – дальше ты просто не замечаешь и идёшь по единственной дороге, что тут есть. Дорога тихая, не слышится по чуть более светлому в палитре серости песку, ни шороха, ни шага…
Здесь нет травы и нет солнца. Здесь нет деревьев. Здесь есть камни и песок – мелкий, невесомый, колючий.
–И куда меня? – Она нагоняет меня, теперь идёт со мною вровень. – В Рай или в Ад?
Я улыбаюсь. Наверное, так может улыбаться жестокая, звериная душа, рождённая в человеке, сталкивающаяся с наивностью и робостью, и имеющая над нею власть. Я не зверь. Я даже не чудовище. Но я улыбаюсь, потому что не могу перестать удивляться их вере в посмертные миры ада и рая.
Нет, не везде, конечно, рай и ад. Разные времена, разные эпохи и культуры – но суть одна – в одной добродетель, в другой грехи – так они верят, так они держатся. И даже самые прожженные безбожники, оказавшись вдруг здесь, ведут себя одинаково.
–Я вроде не грешила, в церковь, правда, не ходила, но оно же и неважно, да? – Она частит, заглядывает в моё белое лицо, ищет ответ в пустых глазницах. – Я котов подкармливала, вещи в приют отвозила, суп разливала в социальной…
Она осекается. Вспоминаются ей ссоры с мамой – какие-то невинные, подростковые, но сейчас они видятся ей приговором. Вспоминается первая выпитая бутылка пива и первая сигарета, и то свидание…а ведь тот парень ей даже не нравился, просто хотелось доказать себе что-то!
Она смущается, опускает голову. Она молода, и нагрешить, даже если допустить то, что грех существует в посмертии, не успела, но сейчас, вспоминая пережитое, думает, что будет гореть в аду.
И ещё тот водитель автобуса! Наверное, это считается? Он же не виноват в том, что Она переходила в неположенном месте?! Это зачтётся?
Она хочет спросить, но боится спросить именно об этом и задаёт другой вопрос:
–А какой Бог?
Она произносит слово «Бог» с придыханием, и выделяет его так, словно это имя. Она не отличалась при жизни верой, но сейчас хочет поверить во всё.
–Тебе зачем?
Она вздрагивает, пугается. Я, немного укорив себя за черствость, всё-таки отвечаю:
–Он – камень.
–Твёрдый характером? – Она пытается перевести в человеческие мерки, всё ещё не понимая, что они ей никогда не понадобятся. – Волей там?
–Нет. Он просто камень, – я указываю на один из камней, мимо которых мы проходим, – как этот или вон тот.
Она не понимает. Но я её не виню, я, если честно, тоже не понимаю, но знаю наверняка – бог, настоящий бог, – это камень. Ты хоть тресни!
–А дьявол – мох? – Она пытается пошутить.
–Дьявол – это песок, – отвечаю я без тени эмоции. У меня их и без того немного.
Она идёт, задумчиво глядя под ноги. Думает, что я говорю метафорами, или ещё какими поэтическими образами, но я говорю беспощадную правду: здесь как с богом. Ты хоть тресни, но дьявол – это песок. Тот песок, по которому мы идём: светло-серый, невесомый и колючий.
Если я захочу, я смогу прочесть её мысли, увидеть, что Она думает. Но я не хочу. Мне просто неинтересно. Мой мир – души, которые я веду по последней дороге. Привязываться к ним смысла нет. Я знаю.
Хотя это знание досталось мне тяжело. В одном из первых путей, довелось мне вести мудреца…или безумца – я не знаю, наверное, истинный мудрец всегда безумец, но это был самый долгий и самый любопытный (проклятие!) путь. Он рассказывал о том, как жил в бочке, и как в этой бочке был сожжён, размышлял о природе человеческого ничтожества и добродетели, и, самое славное – от меня не требовалось никакой реакции – ему важно было высказаться до конца самому.
И когда мы дошли до конца, он, не спросивший у меня ни разу о собственной участи, выдохнул и улыбнулся:
–Делай своё дело.
Лицо его, тающее в последнем вареве мироздания, было спокойным и счастливым – он сказал всё, что хотел сказать, даже неважно ему было то, что последние его речи никто не слышал.
Прощаться с этим мудрецом было тяжело: казалось, он понимал всё, что было непонятно даже мне.
–Когда мы придём? – Она спрашивает, устав от молчания.
–Скоро.
У каждого длина своей дороги своя. Здесь нет времени, нет усталости, нет голода и жажды, но идти по-человечески утомительно. Но надо пройти. Мне до двери, душе же за порог. С кем-то идёшь легко и быстро, не успевая даже про себя до тридцати шагов сосчитать, а с кем-то можно и дальше десяти тысяч досчитаться. Тут не угадаешь.
От чего это зависит, я, если честно, тоже не знаю. Наверное, в полном сборнике рассказано и об этом, но я не стану его читать – мне не нужно. Это не спасёт меня от моей участи, да и увлекательным чтивом не станет.
А ещё, возможно, если я прочту, я пойму, почему дьявол – песок, а бог – камень, и этого я тоже не хочу. По опыту знаю – разгадки самых сложных тайн примитивные и разочаровывающие.
–А что там? – Она начинает нервничать. – Суд?
–Какой Суд? – я оглядываюсь на неё. Она ещё держится спокойной, но теперь с трудом. Принять весть о смерти ей было легче, чем принять неизвестность.
–Ну… – Она поводит в воздухе рукою, – где