Атомный век

статная волоокая красавица в красном сарафане и подала им кваса и солёных огурцов. У неё были чёрные волосы, заплетенные в толстую косу и большие прекрасные глаза. Загляденье, а не женщина. У Гаврилова сам собой открылся рот. Берзалов испытал что-то вроде душевного изумления, хотя давно уже ничему не удивлялся. А Русаков покраснел, как очень зрелый помидор, и кажется, разозлился. Должно быть, он хотел, чтобы она сидела дома и не выходила к гостям, сообразил Берзалов, а она возьми да выйди. Впрочем, шила в мешке не утаишь.
– Сейчас картошка будет, – сказал красавица грудным голосом.
– Зинаида! – с упреком вскликнул Русаков.
– Что, «Зинаида»? Что? – откликнулась она. – Пусть гости поедят нормально, по-домашнему, – и так взглянула на Русакова, что стало ясно: влюблена по уши и что Русаков поэтому такой и худой и чаморошный, что обслуживает такую девицу, в которой роста под метр восемьдесят с хвостиком.
Русаков, который был чуть ли не голову ниже своей возлюбленной, засуетился, сделал вид, что видит её словно впервые, и не знал, куда глаза девать. Ладно, подумал Берзалов, отворачиваясь, всё понятно: сбили мужика, до этого сбивали семь раз. Решил больше судьбу не искушать, вот и осел на хуторе. По-человечески я его понимаю, но не одобряю, потому как мы присягу давали, всё ещё служим родине, а не отсиживаемся по хуторами и не прячемся под женскими юбками. Рано ещё прятаться. Дел куча.
Чтобы рассеять всеобщее смущение, Гаврилов кашлянул в кулак и степенно спросил:
– А американцев видел?
– Американцев?.. – переспросил Русаков. – Да нет здесь никого, – и опять соврал, зачем, непонятно.
– Может, они дальше? – наивно предположил Гаврилов.
– А «дубы»? – спросил Берзалов и понял, что «дубов-то» Русаков видел, даже хорошо их знает, но молчит.
Только он хотел было вывести Русакова чистую воду, только собрался выжать из него всю-всю правду о его жизни на футоре, как Спас наконец подал голос: «Опасность! Чего ты ждёшь?!» Точнее, Берзалов давно уже чуял опасность, как собака падаль, только не мог понять, откуда она придёт и чего конкретно надо опасаться. Однако ничего не успел сделать. Можно сказать, что Русаков всех подвёл из-за своего страха быть разоблачённым, а вот если бы рассказал всё, как на духу, то ничего не произошло бы. Берзалов просто бы всех поднял на уши и заставил вовремя уйти.
Он вскочил, оглядываясь, ещё не зная, куда бежать и что делать. Первый борт стоял на въезде в хутор, под дубом, и в нём сидел Сундуков, который следил за обстановкой с этого фланга. На противоположном фланге был замаскирован второй борт, и в нём дежурил могучий Гуча по кличке Болгарин. Уж на него-то можно было положиться. Ещё двое прикрывали тыл со стороны леса. Да и в самом лесу на тропинках были расставлены сигнальные мины. И хотя было тихо-тихо, Берзалов понял, что вот-вот что-то должно произойти.

***
Кашеварили на берегу залива, и Форец десятый раз рассказывал о своём подвиге. Всё сводилось к тому, что он такой бравый, сильный и ловкий, сознательно притащил мину, сознательно зарыл её в полотно дороги и сознательно стал ждать, когда пройдёт автодрезина, чтобы подорвать её к едрёне-фене.
Тут он замолкал и кто-то обязательно ехидно спрашивал:
– Ну и-и-и…
Нет, никто не ревновал к его славе, просто так было принято считать, что любое славное дело – это в порядке вещей, не чай же на позициях пьём, а в глубокой разведке. Понимать надо! Здесь подвигу как бы способствуют все обстоятельства. Так что каждый мог оказаться на месте Зуева и точно так же подорвать бронепоезд. Просто Зуеву повезло, что отнюдь не умаляло значения его подвига.
– А она-то шла не по той колее! – чернявый Форец замолкал на высокой ноте и вопросительно пялился на всех сидящих вокруг костра, чтобы они оценили его решимость и твёрдость духа, чтобы уважали, чтобы в запале не бросали, как всегда: «Чёртов цыган!», и не матерились сгоряча.
В этом месте его снова кто-то требовательно спрашивал, отмахиваясь от комариков:
– Ну?..
А Колюшка Рябцев обязательно выдавал:
– Не верю!!! – корчил уморительные морды и всем своим видом, вместе с жутковатым шрамом, показывал, что любой, будь он на месте Зуева, поступил бы точно так же. А куда деваться? За старшим лейтенантом не спрячешься.
Свой шрам он заработал нынешней зимой, когда группа возвращалась из разведки. Поленились, нет, чтобы пойти новым, оговоренным путём, где были разминированы проходы, попёрлись, как ослы, по старым следам. И конечно же, их поджидала засада, которая тоже устала ждать и уснула. В результате, произошёл встречный бой, и пострадал только Рябцев, которого пытались пырнуть ножом в горло, а попали в щеку.
– Что «ну»? – многозначительно переспрашивал Форец. – Это была не автодрезина, а огромный бронепоезд. Конечно, я сдрейфил. Чуть в штаны не наложил!
Все начинали радостно ржать и кричать типа: «Шишку на одном месте набил!», «Копчик цел?», «Небось улепётывал без оглядки!» Даже маленький Кец и тот кричал во все горло, подражая Колюшке Рябцеву: «Мы не верим!»
– А чего же ты так сплоховал? – спрашивали на правах старшего: или Померанцев, или Юпитин.
Все замолкали, ожидая, что ответит Форец.
– Вот здесь главная хитрость и зарыта! – важно отвечал Форец и стрелял у кого-нибудь сигарету.
– Ты давай не тяни… – лениво советовал Петр Морозов и протягивал ему зажигалку, – а то знаешь, я трепачей не люблю.
– Сейчас… – отзывался Форец. – расскажу всё по порядку. Надо ж было с толком определить, по какой колее движется бронепоезд, – и он многозначительно поднимал брови, чтобы слушатели понимали, с какой сложностью в жизни он столкнулся.
Все терпеливо ждали, когда он сделает первую затяжку.
– Ты же говорил, что не знал, что это бронепоезд.
– Конечно, не знал, – соглашался Форец. – Если бы знал, смылся сразу.
Все снова радостно ржали, представляя, с какой рожей Форец улепётывал в ближайшие кусты, потому что Форец был притча во языцех даже не в роте, а в бригаде, раз попался генерал-лейтенанту Турбаевскому на цугундер. Никто ещё из второго отделения третьей роты не добивался таких результатов за столь короткое время, даже старший сержант Гуча по кличке Болгарин, который тоже был чемпионом по залётам, и тот уступал Зуеву кое в чём, например, в темпе набора очков и по глубине осознания проступков, которые он совершал, ибо Форец каялся всегда очень и очень искренне, так что ему верили больше, чем могучему Гуче – слишком тот был здоровый, и слишком много в нём бродило тестостерона.
– Не верю… – лениво подавал голос Колюшка Рябцев, и все снова радостно ржали, правда, чуть потише, чтобы, не дай бог, не возбудить праведный гнев старшего лейтенанта Берзалова, который одним окриком: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» мог разогнать их славную компанию и присвоить себе вкусную кашу.
Но Кец по-прежнему был громче всех.
– Ха-ха-ха… – не унимался он, и ему всё прощалось, как малолетке.
– Короче… – говорил Форец, доверительно наклоняясь вперед так, что ему становилось жарко от костра.
– Ещё короче! – с нагловатой фамильярностью советовал маленький Кец.
– Ну да, ещё короче, – радостно соглашался Форец. – Короче, колею я определил, когда до бронепоезда оставалось метров сто пятьдесят. Там такой поворот перед станцией за лесом. Он как раз и выскочил. Нет чтоб мне зарыть эту чёртову мину метров на сто ближе к станции.
– А ты какую взял, – спрашивал кто-нибудь, – ферритовую или контактную?
– Конечно, контрактную. Что я, дурак, что ли? Там этого железа одних рельсов тонн сто. Бабахнуло бы так, что я бы с вами не разговаривал.
– Не верю… – твердил Колюшка Рябцев, но никто уже не смеялся, а только радостно скалился, памятуя о Берзалове и Гаврилове, которые находились с другой стороны дома.
– Форец, не тяни кота, – советовал кто-нибудь.
– В общем, я это мину схватил! Братцы, не поверите, разрыл щебень так, словно это был песок на пляже.
– Ну?..
В этом месте наступала тишина. Пять пар глаз впивались в героического Зуева.
– Ну и чуть ли не стукаясь головой о рельсы… – продолжал Форец.
– Может, всё-таки стукнулся? – опять громче всех хихикал Кец, который на правах молокососа имел иммунитет неприкосновенности.
Форец театрально вздыхал, трогая забинтованную голову:
– Было немножко. Но я же думал, что это обычная дрезина!
– А что там было?..
– Танки на платформах. Весь бронепоезд – от носа до хвоста!
– Да! – чесали затылок вначале Померанцев, а потом – Юпитин.
– Не верю! – снова выдавал Колюшка Рябцев.
– Успел установить, когда до состава осталось метров десять.
– Прошлый раз говорил, что пятьдесят, – лениво напоминал кто-то.
– Ну, может, метров двадцать пять, – важно соглашался Форец, не уступая в своём подвиге ни капли правды.
– А потом?.. – спрашивали с придыханием.
– А потом – амба! Взорвался паровозик, и все танки полетели в кювет.
– Не верю… – снова хихикал Колюшка Рябцев.
– А если не веришь, то иди проверь, – говорил Юпитин. – И вообще, твоё место где?
– Где? – невинно удивлялся Колюшка Рябцев и приподнимал голову, чтобы лучше видеть командира второго отделения.
– Иди сменяй Гучу и следи за горизонтом!
И конечно, никуда он не ходил, а все начиналось заново: расспросы, лошадиное ржание и прибаутки по поводу: «Копчик цел?» В общем и целом, Иван Зуев по кличке Форец был на вершине славы. И все понимали, если бы не Форец, пришлось бы принять неравный бой с превосходящим противником, со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями. Так что получалось, как ни крути, а Форец – герой!
Тут заверещала СУО и у Сундукова, и у Гучи по кличке Болгарин, и они начали наводить автоматические пушки на источник опасности. Берзалов с криком: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» вскочил, съедаемый жуткой тревогой. Гаврилов, вторя ему: «Дурилка я картонная!», тоже вскочил. Капитан Русаков страшно удивился, но остался сидеть – потерял он былую сноровку вертолётчика. Прошла секунда-вторая: на противоположной косе бухты раздался выстрел из подствольника. Над серединой бухты граната с щелчком взвелась в боевое положение. Затем, двигаясь по параболе, упала как раз за спиной у Колюшки Рябцева, который возлежал перед костром, подпрыгнула на высоту метра, по инерции пролетела ещё немного, и рядовой Иван Зуев по кличке Форец сделал то, что должен был сделать в этой ситуации – то единственное, что никто за него сделать не мог – он ловко поймал её с тем, чтобы бросить в котёл с кашей, но ему не хватило мгновения, и она взорвалась у него в руках.

***
Чванов уже несся, как полоумный с сумкой медикаментов. Пожалуй, он никогда так в жизни не бегал, даже когда впервые сыграли тревогу «атомная атака».
Берзалов подскочил, глянул и отвернулся, заскрипев зубами. Чванов делал противошоковый укол, а Архипов накладывал на культи жгуты. Колюшка Рябцев тоже был никакой, но ему всего лишь ему сняло лоскут кожи с черепа. Померанцев от боли кривил свою рыжую физиономию и сжимал левую руку, из которой толчками била кровь.
Пушки уже старались вовсю, срезая камыш и кусты на противоположном берегу бухты.
– Не стрелять! – заорал Берзалов, как сумасшедший. – Не стрелять! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Не стрелять! Живого возьмём!
Он кинулся по косе под вероятный огонь противника. Гаврилов стал заходить слева, со стороны