Как-то всё странно складывается в жизни: никогда не знаешь, что потом будет важно в судьбе, а что просто мимо пройдёт, не задев душевных струн. Понимаешь только сквозь время, какой твой зигзаг оставит след в чужой жизни. Да и в своей тоже.
Я впервые приехал в Калининград в середине восьмидесятых годов прошлого века в командировку на пивоварню Понарт. Жил на квартире недалеко от главпочты и на работу ездил через весь город на смешном дребезжащем трамвайчике, сверкавшим красными глянцевыми боками.
Вроде не так и много времени прошло, хотя, как сказать, много или не так много для жизни человеческой четверть века. Но, приехав сюда через двадцать пять лет, город я совсем не узнавал. А главное, тот самый трамвайчик под номером два, который ежедневно возил меня до места работы, канул в Лету. Я с удивлением увидел, что на таком знакомом мне маршруте не было даже рельсов, как будто это всё приснилось мне когда-то.
У меня этот трамвайчик оставался навсегда связанным с ней – женщиной, которую мне не суждено забыть. Это не значит, что вспоминал её каждый день, просто помнил всегда, мысленно называя события того лета трамвайным зигзагом.
***
Я ехал в командировку работать и ни о какой романтике даже не думал. Дома ждали жена и двое девчонок, которых я безумно любил.
Не знаю, почему обратил внимание на неё, как только в первый раз зашёл в вагон. Она сидела с раскрытой книгой в руках, отстранённо глядя в окно. Я просто попросил передать три копейки за проезд. Она вскинула на меня огромные глаза неповторимо синего оттенка, и я пропал. Никогда не видел таких глаз, казалось, что в них море плещется. И хоть смотрела она на меня какую-то долю секунды, я успел почувствовать, что была там, в глубине, какая-то тайна. Я не верил ни в какие искры. А тут как будто молнией пронзило. И она меня заметила, вроде даже физически почувствовал притяжение.
Весь день на работе вспоминал этот взгляд невообразимо красивых глаз случайной попутчицы. Потом подумал: вот именно, случайной. Привиделось, потому что такого в жизни не бывает. Мимолётность взгляда – и ничего больше. Да и не надо большего, дома – крепкий тыл. Такая красавица тоже, конечно, не одна.
Но на следующий день, едва зашёл в вагон, лихорадочно стал глазами искать её. И нашёл. Она сидела и, как и в прошлый раз, смотрела в окно. И я опять протянул ей три копейки, чтобы поймать этот синий взгляд. Она улыбнулась. Ах, что это была за улыбка! Я забыл всё на свете. И снова вышел на своей остановке, а она поехала дальше.
Весь день думал о том, что завтра надо будет с ней заговорить. Хотелось услышать её голос, может, тогда пропадёт это очарование.
– Девушка, передайте, пожалуйста, – я в очередной раз протянул ей три копейки. – Мы с вами каждое утро встречаемся. Пора бы и познакомиться. Вам не кажется? Меня Стасом зовут. А вас?
Она протянула мне билет, подняла голову, и снова я утонул в сини морских глаз. Неожиданно освободилось место, и я тут же плюхнулся рядом с ней. Не просто присел, а с размаху именно плюхнулся, чтобы никто не смог занять это место.
– А я Альдона. Раньше вас не видела, а всегда езжу именно в это время, – и голос соответствовал её образу, звенел, как льдинка, с особой какой-то мелодикой.
– Я в командировке в вашем городе. Наладчик оборудования. Так что ещё какое-то время будем вместе трястись в этом транспорте.
– А я люблю трамвай, если представить, можно подумать, что на поезде едешь. Никогда не ездила на поезде, только на электричках. А вы откуда?
– Из Москвы. Часто то на поезде, то на самолёте. Почти весь Союз объездил. Работа такая.
– Я ни разу из своего города не выезжала дальше побережья. Здесь родилась. У меня родители тут познакомились: папа из Литвы, поэтому и имя такое, а мама с Украины.
– Мне нравится ваше имя – Альдона. Красиво.
Я чуть не проехал свою остановку. Она мне показала в окно, мол, пора.
На следующий день мы опять болтали в течение часа, пока ехали через город. Я старался не смотреть в её глаза, видимо, боясь утонуть. Неспешная беседа о музыке, о книгах не напрягала и как бы получалось, что мы становимся друзьями. Конечно, друзьями. Во всяком случае я себя в этом убеждал.
А в пятницу я завёл разговор об этом городе, который был довольно-таки странным на просторах Советского Союза. Она с удовольствием рассказывала. Я удивился, с какой горячностью говорила Альдона об истории, в общем-то, о том, о чём говорить было тогда не принято.
– Альдона, впереди выходные. Может, покажете мне свой город, который вы так любите? – Я с нетерпением ждал ответ. Но вдруг заметил, что она как-то скукожилась, отвела глаза и стала совсем чужой.
– Нет! Я не могу, извините.
Руки её занервничали – это было видно невооружённым глазом. Она наклонила голову. И замкнулась, отгородилась. Мне стало неуютно, как будто что-то запретное нарушил.
Выходные я провёл на море. Меня поразили прибрежные городки: пляжи с мелким жёлтым песочком, дюны, сосновый дух и море. Я бродил по узким улочкам, любуясь природой и архитектурой. Думал, что обязательно нужно привезти сюда семью на отдых. Здесь мне нравилось намного больше, чем на юге. За эти два дня я старался не вспоминать о синеглазке.
А в понедельник почему-то решил, что нужно узнать о ней побольше. Просто не мог понять, почему она не хочет со мной встретиться вне трамвая. Зачем? Сам не знаю. Глупо, наверное. Но, выйдя из вагона, я поймал такси и проследовал по маршруту трамвая. Она вышла на следующей остановке. Я смотрел, как она медленно, с трудом переходила на другую сторону трамвайных путей, неуклюже скособочившись, подтягивая ногу, при этом переваливаясь, как утка. И такая жалость разлилась по всему моему организму. Ну почему синеглазой красавице выпало такое? Я чуть не плакал. Природа иногда может быть жестока. А человек тем более. Я смотрел на неё и чувствовал себя виноватым – вот стою здоровый сильный и ничем помочь не могу. А на что ей моя жалость?
Она села в трамвай в обратном направлении и вышла на моей остановке. До детского сада, где работала Альдона, отсюда было недалеко. И этот зигзаг она проделывала, чтобы я не узнал её тайну. Мне стало не по себе.
На следующий день и в среду я специально уезжал раньше, чтобы не встретиться с ней в трамвае. Нет, не потому, что брезговал или рассчитывал на интрижку с красоткой, просто не хотел, чтобы она поняла о моём знании. Пожалуй, это было ещё глупее, чем решение проследить за ней.
В четверг я снова сидел рядом, пытаясь не выдать себя. Объяснил, что форс-мажорные обстоятельства заставили меня выезжать раньше. Ночь не спал, всё думал и думал, как поступить в этой ситуации. Мне казалось, что любое моё решение будет неправильным. А утром я всё же решил: нужно быть честным.
Я старался вести себя, как всегда, но она, кажется, уловила перемену. Больше тянуть я не мог. После непродолжительных приветствий с трудом вымолвил:
– Альдона, можно на «ты»? – Она кивнула, а я продолжил: – Ты не сердись, но я случайно видел, как ты шла на работу. Так получилось. Но это ничего не меняет. Я по-прежнему хочу провести с тобой выходные.
Её глаза потемнели, как будто шторм разбушевался. Синева словно запотела. Но она взяла себя в руки.
– Зачем это тебе? Пожалел?
– Тебе моя жалость не нужна. Ты мне очень нравишься. Я всё понимаю, и ты всё понимаешь. Скоро уеду домой. Как бы это объяснить, но мне, правда, нужно, чтобы знакомство со мной осталось в твоей памяти светлым пятном. Куда ты хочешь пойти?
Мне показалось, что шторм в её глазах стал утихать. Не знаю, что в это время происходило в её хорошенькой головке, но взгляд потеплел.
– Знаешь, я давно не была в зоопарке. В детстве родители часто водили меня туда. У нас очень красивый зоопарк.
– Отлично! Я тоже с удовольствием прогуляюсь по зоопарку.
– Только я долго ходить не могу. Ничего, если тебе придётся повозиться с инвалидной коляской?
– Меня это абсолютно не напрягает.
В этот раз мы из трамвая вышли вместе. Я проводил её до детского садика, пытаясь подстроиться под неравномерные шаги, и пошёл на работу. Наладка новой линии была почти завершена, но я специально тянул время, чтобы остаться ещё хотя бы на несколько дней.
Я не являюсь большим любителем зоопарков – жалко зверушек, вырванных из естественной среды обитания. Но когда гулял с Альдоной по аллеям, понял её интерес к этому месту. Она тоже была помещена в клетку, конечно, не в прямом смысле слова. Её клеткой была неизлечимая болезнь, которая не давала жить полной жизнью. Эта красивая девушка никогда никуда не выезжала из города. И даже в городе не могла выбраться подальше от дома: самой тяжело, особенно если учесть неприспособленность городской среды для таких людей, как она. О помощи просить кого-то стеснялась. А может, и некого было просить. После смерти родителей так и жила потихоньку в своей скорлупе, делала всё, что было ей под силу. Работа, дом, магазин, библиотека. Я сразу понял, что её главными друзьями были книги.
Наблюдая, с каким восторгом смотрела она на медведя, выпрашивающего сладости, на забавные игры обезьянок, на кормление ластоногих, я любовался ею.
С удовольствием выслушал её рассказ о штурме зоопарка во время войны и историю про бегемота Ганса, жизнь которого спасали водкой. Рассказывала в лицах, с юмором. Ей бы актрисой быть…
– Стас, представляешь, ветеринар этот никак не мог нормально накормить бедного раненого бегемота, не ест он, бастует. И тогда врач решил применить самый что ни на есть народный метод: он дал Гансу водки, целых четыре литра. Бегемот стал кушать хорошо. Тут другая проблема нарисовалась – получился запор. Тогда он поставил клизму, представляешь, четыре ведра воды. Это помогло, но опять бегемот стал плохо кушать. И снова ему налили рюмочку четырёхлитровую. Так Ганс и выздоровел.
– Алкоголиком не стал? – смеялся я.
– Не веришь, думаешь я сочинила? Но это, правда, было, – с горячностью доказывала Альдона. Щёки раскраснелись.
– И что стало с толстокожим героем войны?
Я восторгался этой непосредственностью, уже и забыв, что сидела она в инвалидной коляске.
– Ганс выздоровел и прожил ещё более десяти лет.
После прогулки я пригласил её в ресторан при гостинице, что находилась на другой стороне улицы. А по дороге купил цветы. Было такое впечатление, что глаза её стали ещё синее.
– Стас, представляешь, я никогда не была в ресторане, ни-ког-да, – прошептала доверительно Альдона, растягивая это самое никогда.
Я заказал всё самое лучшее. Она была счастлива до того момента, пока не заиграла музыка. Народ повалил танцевать, в глазах Альдоны опять заштормило, и мы ушли.
Я проводил её до квартиры. Светлый девичий мирок был чистым и уютным. Каждая вещь имела своё определённое место. Я не должен нарушать этот мир своим присутствием. Не должен. Быстро откланялся и ушёл, оставив её в привычном одиночестве. Пожал на прощание прохладную ладошку, пообещав завтра утром зайти за ней, чтобы поехать к морю.
***
Надо же, двадцать пять лет прошло. Не думал, что пролетит столько времени. Собирался не раз поехать отдыхать на Балтику. И всё время что-нибудь не складывалось. В трудные девяностые, когда закрывались крупные пивкомбинаты, пришлось менять специальность, пробовал себя в разных сферах: приходилось и охранником
