подрабатывать, и на машине «бомбить». Когда наконец плотно встал на ноги, взяли квартиру в ипотеку. Да и жену больше привлекали зарубежные курорты, не очень она хотела на холодную Балтику.
И вот свершилось. Погода стояла хорошая, редкая для прибалтийского лета. Жена осталась в санатории. А я брёл к трамвайной остановке у вокзала.
Прошло полчаса, а трамвая не было.
– Скажите, а давно «двоечка» ушла? – обратился я к стоящей рядом пожилой женщине.
Она странно на меня посмотрела.
– Последняя «двоечка», милок, уж лет пять как ушла.
Я растерялся. Адрес Альдоны не знал, даже названия улицы не помнил, только представлял, как пройти к её дому от трамвайной остановки. Решил пешком пройти до детского садика, где она тогда работала. Вдруг там кто-то знает её адрес, может, в архивах остался. Каково же было моё разочарование, когда на месте садика увидел жилой дом. И трамвайные рельсы, уходящие в никуда. И даже старый немецкий комбинат стоял мрачным и заброшенным, как призрак ушедшего времени.
Я стал приставать к прохожим с расспросами и в конце концов выяснил, что один трамвай в городе всё же остался и от площади он идёт по знакомому мне маршруту. Отзывчивые горожане рассказали, как мне добраться до ближайшей ещё существующей трамвайной остановки.
И вот я трясся в вагоне и вспоминал ту поездку к морю и всё, что случилось потом.
***
Утром Альдона встретила меня в лёгкой блузке цвета её глаз и длинной юбке в пол. Светлые волосы выбивались из-под кокетливой шляпки. Она протянула мне корзинку с пляжным полотенцем и покрывалом.
– Стас, мы сегодня без коляски. Народу много в электричке, а ходить много не будем. Я выдержу, вот увидишь.
Я не возражал, вспомнил, что в прошлые выходные еле втиснулся в электричку.
Всю дорогу Альдона мужественно держалась. Когда на канатке мы спустились к морю, мне показалось, что она обо всём забыла, и обо мне тоже.
Синее небо, синее море и синие глаза – я снова буквально тонул в них. А она, с трудом преодолев полоску пляжа, зашла в воду прямо в своей длинной юбке, набирала море в ладони, брызгала себе в лицо и улыбалась. Ласковые волны обнимали её.
Я искупался, подошёл к ней.
– Не замёрзла? Юбка вся промокла. Где твой купальник?
– У меня нет купальника. Он не нужен. А юбка высохнет на солнышке. Стас, ты даже не представляешь, что сделал для меня. Такое счастье смотреть на эту погоню волн и видеть те дали, в которые никогда не попадёшь, а только дотрагиваешься до моря, берёшь в ладони воду, что была, возможно, на другом конце света.
Я помог ей выбраться на берег. Мы уселись на покрывало. Она заговорила о себе, я даже не ожидал.
– В детстве было очень плохо. Я совсем ходить не могла. И куча всяких сопутствующих заболеваний. Мама хваталась за любую методику. Папа ходил в море штурманом, и все деньги тратились на моё лечение. До пятого класса я училась на дому. И всё время тренировала ноги. Наконец смогла ходить самостоятельно, пусть недолго, пусть неуверенно, но смогла. Мама у меня учитель музыки. Сколько сил она отдала, чтобы моторика пальцев развивалась! Музыкалку я окончила экстерном. В пятом классе пошла в школу. Училась на отлично, но вот друзей у меня не было – никто не хотел дружить с калекой. Меня не обижали, ведь я давала списывать домашние задания, но часто ловила на себе брезгливые взгляды. А я так надеялась, что когда пойду в школу, мне будет не так одиноко. Но я справилась и с этим. Мне помогли книги и музыка. И родители. Тебе, наверное, неинтересно. Извини.
– Ну что ты, Альдона, рассказывай, – заверил я не сразу, просто боялся с головой погрузиться в эту чужую жизнь.
Она как будто уловила мои мысли.
– Да и нечего больше рассказывать. Мама помогла окончить музыкальное училище. И неожиданно ушла. С тех пор я ни разу не была на море. Папа так и не принял её смерть, резко сдал. Бросил моря. Если бы не я, запил бы, наверное. А потом я осталась совсем одна…
Я не знал, что сказать. Для меня как-то отдельно были эти удивительные синие глаза и жизнь обладательницы чудесных глаз.
– Как тебя в детстве называли родители? – ничего умнее спросить не мог.
– Ала…
Мы перекусили в открытом кафе на променаде, поднялись по канатке и побрели на электричку, надо было успеть уехать посвободнее, пока ещё не все отдыхающие собрались домой.
То, что произошло дальше, не поддаётся моему объяснению. Да, видимо, и не нужно это объяснять. Мы зашли в её квартиру. Она поставила на стол бутылку сухого вина, сделала бутерброды с икрой, которую иногда получала в магазине для инвалидов.
Я не знал, что делать, а она всё понимала. Посмотрела на меня, как пригвоздила:
– Стас, останься. Ты же не брезгуешь, правда?
Не могу описать, что творилось тогда в моей голове. Хотел ли я физически эту девушку? Скорее, нет. Но и отказать ей не мог.
– Ала, ты же всё понимаешь. У меня жена, девчонки-двойняшки, которых я очень люблю. Я никогда их не брошу. Послезавтра я уезжаю домой. Ты отдаёшь себе отчёт, о чём просишь?
– Стас, я всё понимаю и принимаю. Твоя жена и девочки навсегда останутся с тобой. Но мне так нужно почувствовать себя желанной женщиной, да хотя бы просто женщиной. Ты вынул меня из скорлупы. Не запихивай обратно, ладно? Прости… – она заморгала. – Тебе совсем неприятно?
– Не выдумывай, Ала. Я не хочу, чтобы ты об этом пожалела.
– Никогда… Ты слышишь? Никогда я не пожалею.
Она нежно обвила меня руками, губы её жаждали поцелуя. Я не устоял.
Утром проснулся от кофейного аромата. На столе яичница манила приятными запахами. Я чувствовал себя неловко, а Альдона вела себя так, как будто между нами ничего не произошло. Мне стало легче.
Я проводил её до детского садика.
– Стас, спасибо тебе за всё. Я поняла, что такое жизнь, вылезла из своей скорлупы. Ты научил меня жизни. Это так важно для меня. – В её голосе я уловил какие-то необычные нотки, но не придал этому особого значения. – Я каждый день много лет ездила в этом трамвае. И всё было до приторности обычно. А тут ты… Прости, если… Да ладно…
Я не понимал её взгляд. Глаза как-то затуманились, как будто облачко набежало на бездонное синее небо.
– Ала, меня этот трамвайный зигзаг тоже потряс. Это ты меня прости. Я приду вечером.
– Нет, Стас. Не надо. Я должна побыть одна, – Альдона закусила губу, покачала головой. – Мы ведь уже всё сказали друг другу.
И опять я не придал значения её словам. Она ещё постояла немного, потом потрепала меня по голове и ушла своей утиной походкой. А я смотрел ей вслед и не мог разобраться в своих чувствах. Что это было? Не любовь, не жалость, не желание. Чувство вины, возможно: вот я сильный и здоровый, могу бегать, прыгать, а она – красивая, нежная, чуткая, но… Не мог я не замечать эту её затруднённую больную походку.
На следующее утро в трамвае Альдоны не было.
Мы запустили линию, я подписал все документы, отметил командировку и пошёл к ней на работу.
Было время прогулки детишек, я спросил попавшуюся мне на глаза воспитательницу:
– Извините, а как мне найти Альдону?
– Кого?
– Альдону Ашмонайте.
– А… Мы её Алёной называем. Детям понятнее. Так сегодня она выходной взяла.
Я долго звонил и стучал в дверь её квартиры. Мне отвечала тишина, хотя я был уверен, что Альдона дома. Так и не понял, почему она не захотела попрощаться. Возможно, боялась показать свои чувства. Женщины ведь вообще тоньше чувствуют, чем мы. Скорее всего, она правильно поняла, что мне бы не хотелось видеть слёзы в её прекрасных глазах. Одна и та же ситуация была для нас абсолютно разной. Я уже был весь в предвкушении встречи с женой и дочками, а она оставалась тут одна со своими мыслями и одиночеством. Но всё равно было обидно.
Утром я уехал на вокзал на такси. С тех пор ничего о ней не знал.
***
И вот наконец та самая остановка трамвая. Я без труда нашёл знакомый дом. Не то, чтобы я стремился увидеть её, хотя обида от нежелания проститься со мной уже давно прошла. Просто должен был узнать, как она жила эти двадцать пять лет. Зачем? Не мог и себе объяснить, просто чувствовал, что надо. Иначе этот зигзаг никогда не закончится.
Я потоптался на площадке, глубоко вздохнул и нажал кнопку звонка. Дверь мне открыл молодой парень, который, наклонив голову, молча смотрел на меня.
– Извините, – промямлил я. – Я хотел увидеть Альдону Ашмонайте. Она здесь живёт?
– Альдона Неверова, Ашмонайте – мамина девичья фамилия. Да она жила здесь. Но уже не живёт. Вообще нигде не живёт, – парень уставился на меня, не мигая. – Вы Стас?
Я почему-то даже не допускал такой мысли, что синеглазой красавицы больше нет. И растерялся. Парень пригласил меня зайти.
– Как обухом по голове. Да, я Стас. Она рассказывала обо мне?
– Да. Она говорила, что вы обязательно когда-нибудь придёте. Ждала вас, хотела с мужем познакомить.
– Давно умерла? – еле выдавил я эти слова.
– Два года уже. Болела. А я Станислав Неверов. Мама называла меня Стасом, а отец Славой. Мама говорила, что вы открыли ей глаза и научили жить полной жизнью, несмотря на болезнь. За это она была вам благодарна.
Я оглядывал комнату. Почти ничего не изменилось, только на стене висела фотография: Альдона в белом платье, а рядом мужчина, лет на десять постарше. Фотограф очень удачно сделал снимок, казалось, что с этой фотографии смотрят на меня незабываемые глаза.
– Это муж? – спросил я, хотя и так всё было ясно.
– Да, это мой отец. Он когда-то в море вместе с дедом ходил. Пришёл проведать, не знал, что деда уже нет. Увидел маму и влюбился.
– Станислав, а сколько вам лет? – меня резко кольнула мысль: а вдруг?
– Нет-нет, – он понял, о чём я, и как-то быстро ответил: – Мне двадцать три.
Мы прошли на кухню. Он достал коньяк, лимон. А мне мерещился аромат кофе и яичницы. Мы выпили, не чокаясь, помолчали.
Вдруг тишину нарушил детский голосок:
– Папа, я плоснулась, – на кухне появилось очаровательное создание с такими же светлыми волосами и синими глазами, как у бабушки. Завидев меня, девчушка засмущалась, подбежала к отцу и залезла к нему на колени. Осмелев, спросила: ¬– Дядя, а ты кто?
– А я старый друг твоей бабушки.
– Бабушка Ала на небе, я знаю. А дед Вася на даче, на моле. Мама плидёт, и мы тоже на дачу к нему поедем. И ты с нами поедешь?
– Нет, я на море поеду, но в санаторий. А ты очень похожа на свою бабушку. Как тебя зовут?
– Алёнка, бабушка Ала так хотела, – она потёрла свои чудные глаза и, как взрослая, сказала: – Ну всё. Мне надо собилаться на дачу. – Быстро соскочила с отцовских колен и побежала по своим делам.
– Я рад, Станислав, что в жизни Альдоны всё сложилось. Она была очень красивой. И светлой. Спасибо за приём, не буду задерживать.
– А я рад, что вы всё-таки приехали. Мама в вас не ошиблась. Будете в нашем городе, заходите. Мамины друзья – наши друзья.
Парень проводил меня до двери, крепко пожал руку, посмотрел долгим взглядом.
Я вышел на улицу и побрёл к трамвайной остановке. Мне стало трудно дышать. Очень долго я ехал сюда. Очень долго. Но почему-то меня не покидало ощущение, что я посмотрел спектакль для одного зрителя, спектакль, режиссёром которого была Альдона. Теперь у неё не спросишь. Можно, конечно, сделать анализ ДНК, но нужно ли? Наверное, нет. Пусть будет так, как хотела Альдона.
Я вскочил в подошедший трамвай и отправился в сторону вокзала, чтобы присоединиться к жене в санатории.
