Иттриевый чугун – рафинированный чугун,
т.е. межкристаллитные связи его усилены
вследствие чистоты границ зёрен.
А.А.Аникин. Иттриевый чугун.
Случилось всё это не столь и давно, чтоб полностью выветриться из нестойкой памяти. И многие свидетели ещё живы.
Было так.
Одна женщина надела сапоги и пошла за пудрой. А требовалось ей никак не менее восемнадцати коробок. Чего она с этой пудрой делала – до сих пор неясно. Ела, что ли? В общем, гадай не гадай, а всё равно – надо так надо! Взяла сумку и двинулась прямо вперёд.
По дороге она заглянула, точнее, должна была заглянуть к часовых дел мастеру. Кум он ей был. Да и часы давненько нуждались в починке. Часы эти, настенные, в благородном корпусе морёного дуба, захватила она с собой, положила на тележку, да и везёт себе тихохонько.
Везла, везла, и провалилась в колодец – дорожные ремонтники забыли после выполненных ими каких-то совершенно неотложных и значительных работ установить крышку люка на место, вызвали их куда-то. И очень срочно. Вроде бы, в хирургическое отделение. Они, недолго думая, спешно собрались и поехали быстро: может там пирожными угостят или малаги нальют грамм по сто на брата, чем чёрт не шутит?
А женщина провалилась в земные недра и орёт оттуда благим матом. Переживает! Часов-то ей – жалко! Вдруг они ещё сильнее поломались, чем были до того? И чего она тогда будет делать? Без часов плохо! Это всякому двуногому известно. Ни таблетку вовремя принять, ни время засечь, когда, например, яйца варишь. А то получатся вкрутую, а женщина предпочитала, когда всмятку. Она вообще была очень привередливая. За это её на работе не очень любили. И побаивались. Потому как на язык была остра, в разговоре не щадила ни себя ни других.
На службу заявлялась она рано. Солнышко ещё только начинало выбираться из-за горизонта, потягиваясь, медленно, словно в раздумье – «а стóит ли?» – скидывая пуховое одеяло мягких облаков, а женщина уж сидела на своём рабочем месте и пила чай. Она не успевала позавтракать дома, спешила, боясь опоздать, и поэтому те двадцать пять процентов дневного рациона, которые должны приходиться на утренний приём пищи, вынуждена была восполнять прямо на работе. Между тем, всегда накапливались какие-то безотлагательные дела, необходимо было заниматься ими, а не хотелось – страсть! Она тосковала.
Однажды женщину ударило током из розетки, когда она ставила кипятиться чайник. Ударило несильно, но с той поры она зауважала его, это самое, загадочное электричество, а то всё как-то относилась к нему легкомысленно. Вот, наверное, электричество обиделось и решило проучить несерьёзную потребительницу.
А в другой раз женщина чуть не выпала из окошка, когда мыла раму весной. Какой чудесный это был день! Солнце красило нежным светом всё, что попадало в поле распространения его лучиков; отважно порхали всякие ранние мотыльки-бабочки, в воздухе ощущалось такое неизбывное счастье! Соловьи заливались… Цвела черёмуха… Новые надежды, ожидания, предчувствие незабываемых встреч и прекрасной любви!.. Женщина замечталась, да чуть и не вывалилась. И не видать бы ей никаких встреч, кроме как с Богом! Ладно, сослуживица подхватила…
А сейчас женщина сидела в колодце и отчаянно вопила, пытаясь привлечь внимание прохожих.
И действительно, свет не без добрых людей. Один из них отозвался. Позвонил в аварийную службу «04». Газовщики приехали, вытащили её и спасли. И часы тоже спасли заодно. Женщина пошла дальше.
Шла, шла и увидела часовую мастерскую.
Но, войдя, обнаружила, что кум её, Самуил Бернгардович, то есть искомый часовщик, там совершенно отсутствует! Тогда она оставила ему часы, прикрепила записку, что, так мол и так, часы не ходят, механизм неисправен, следует починить, за мной не заржавеет!
Затем она про пудру вспомнила. Но время уже было позднее. Повернула женщина домой. Хрен с ней, с пудрой; можно и завтра сходить, успеется…
Вернулась она домой, сапоги скинула, отключила телевизор (включала она его, когда уходила из дома, чтобы кто-то разговаривал в квартире, и воры не подумали, что все ушли и можно спокойно грабить), села в кресло, взяла с инкрустированного столика, стоящего рядом, конторскую книгу, раскрыла её, вооружилась «кохинуровским» карандашом и продолжила начатые утром заметки.
Давно уж приобрела она эту привычку: заносить в заветную тетрадь всё, достойное пристального внимания и основательного изучения. Что не записано – то пропало. Навеки. А ведь жалко. Кто ещё до такого додумается?
В течение трёх последних месяцев она занималась анализом генезиса некоторых морфем. Сегодня, пока странствовала, вспомнила удачные примеры и поспешила занести их на бумагу, не надеясь на прочность синаптических связей в родном неокортексе. Аккуратным крупным почерком женщина записала: «супесь, суглинок, сукровица, суягный, супоросный, сутяга, сугроб, суматоха, сумерки, сувальдный, суровый, сухощавый, суверенный, суженый, судьба…» и остановилась.
«Судьба… Да, судьба, – подумала она. – Никакого просвета!.. Суверенная судьба – сухощавая сутяга… Хотя… сутяга – роду мужеского… А-а, сойдёт и так!»
Она закрыла тетрадь, задумалась.
Но скоро к ней вернулась прежняя активность. Она бодро выбралась из кресла и двинулась на кухню…
Пять лет назад сына её забили насмерть. Запинали в подъезде собственного дома. Статистика подобных случаев давно и прочно стала заурядной. Дошёл черёд и до её мальчика.
Она была дома. Устанавливайте стальные двери. Они обеспечивают уникальную звукоизоляцию. Верно. Она ничего не слышала. Скорую помощь и милицию вызвали соседи с нижнего этажа: когда всё уже закончилось, они вышли поинтересоваться, чем именно закончилось то, что закончилось. И хотя парень был избит сильно, но всё-таки признать в нём сына соседки с верхнего этажа они смогли.
На суде она ничего не требовала. И приговор преступникам (нашли их довольно быстро) выслушала спокойно. Единственное, что она запомнила, была ямочка на покрытом лёгкой щетиной подбородке одного из тех парней, что находились на скамье, за решёткой. У её сына была такая же. А, может, и не было: когда труп укладывали в машину скорой помощи, на изуродованном лице трудно было различить, где и что когда-то было…
А на городском кладбище добавилось количество могил, за которыми ухаживала женщина. Но приходила она сюда нечасто. Клала цветы перед фотографией девятнадцатилетнего молодого человека и каждый раз заново удивлялась совпадению фамилии, выбитой на памятнике, с её собственной фамилией. Она помнила, что этот мальчик чем-то важен для неё, но – чем?..
Ссадины, порезы – затягиваются. Это тонкая хитрость кожи. И у памяти – тоже есть такое свойство, уловка такая есть, спасительная особенность… Потянув за приподнявшийся краешек, она осторожно сдирала подсохшую корочку с затянувшейся раны воспоминаний, и, когда из-под неё появлялась свежая тоненькая плёночка, и та, которая душа, начинала тихонечко, маленькими-маленькими капельками кровоточить, женщина ещё раз, пристальнее вглядывалась в уже начавшую выцветать фотографию и тогда бестактная память сухо информировала: это – твой сын, это был твой сын.
...Поужинав, женщина пришла к выводу, что основные дневные дела выполнены и пора отходить ко сну.
Решив почитать на сон грядущий, она раскрыла одну из любимых синих книг на заложенной девятнадцатой странице – книги поглощала она с наслаждением и двигалась по изысканному тексту неторопливо.
«Дальнейшее повышение количества введённого иттрия до 0,35% и 0,4%, – читала женщина, – приводит к появлению в металлической матрице ледебурита и цементита, а также к ухудшению формы включений графита относительно шаровидной».
– Удивительно! – вслух негромко изумилась женщина, и тут же, вздрогнув от непривычного тембра собственного голоса, пролистнула несколько страниц и вновь углубилась в текст.
«Дуплекс-процесс вагранка – индукционный миксер не может быть применён, так как он не отвечает второму требованию (по сере)».
«Нет, ну надо же! Вот, оказывается, в чём причина!» – вновь удивившись, лениво подумала женщина, закрыла книгу и легла спать.
И спала сладко-сладко. До самого утра.
И пока ей снились прекрасные разноцветные приключенческие сны (как с включениями ледебурита, так и без них), летел высоко в небе, а, вернее, за ним, за ночным, плотным небом, в бархатных глубинах молчаливого космоса, где-то там, вблизи орбиты Юпитера, огромный шероховатый астероид с удивительным названием – Анхиз.
Он летел, летел… Бесшумно и плавно. В безвоздушном пространстве, в безысходную даль. По гигантскому эллипсу. Среди своих сыновей и собратьев, столь же безмерно одиноких, неприкаянных, как и он сам.
Летел, летел…
Упал и разбился на фиг! И никаких тебе ни энцеладов, ни самуилов бернгардовичей!
И нечего ерунду всякую выдумывать!
Мне и самому иногда грустно бывает по поводу судьбы своих героев.