справлюсь сама!
Это Алекто готова принять. Хорошо, её услуги не нужны. Что же, ничего, в мире, где живут люди, ей найдётся другое занятие, это обязательно! Но что насчёт награды?
–Какой награды? – искренне удивляется Юнона.
Вот теперь Алекто теряется. Она привыкла быть незаметной, привыкла исчезать и не требовать, но ей никогда ничего и не обещали. Но Юнона же сказала: «слово моё!». Будь это какая-нибудь жрица, Алекто бы её в море утопила, и даже бы не обиделась. Но Юнона? Дочь Сатурна?
–Вы же…за услуги! – Алекто возмущена и сбита с толку одновременно. Дух Великой Ночи требует выхватить кровавый меч. Бессмысленно, конечно, идти с мечом против дочери Сатурна, но хоть как-то же надо показать недовольство и сбить спесь с этой…
–Тебе? Сёстрам твоим? – Юнона хохочет. Слишком по-человечески хохочет. Истерично, чуть визгливо, совсем не так, как подобает мудрейшей. – Да то, что вы живёте на свете, под властью моего отца вам уже есть высшая награда!
–Вы обещали! – упорствует Алекто. Она не плачет, её слёзы – яд. Но что-то внутри неё, прежде душившее других в неотвратимости, теперь душит её саму. Бесконечная обида на неё, на богов, на людей, на своё происхождение (да будет оно проклято!) – на всех!
–Да ты себя в зеркало видела? – интересуется Юнона. – Чтобы я, покровительница женщин, обещала тебе-е?
Алекто знает, что некрасива. Такова воля Великой Ночи, заползшей первыми каплями на полотно светлого дня. Она знает и то, что некрасива даже среди сестёр – у Мегеры хоть волосы длинные, роскошной тяжёлой копной висят, а у неё? А у Тисифоны изящные кисти и красивые глаза. а у неё, у Алекто? Облик её уродлив – кожа серая, болезненная, глаза краснотой и чернотой Ночи отливают, за спиной крылья-змеи, руки грубые, стан совсем не изящен – перечислять можно долго, но толку не будет.
Не рыдала никогда об этом Алекто. Не ждала чуда, не ждала красоты, и не в первый раз окунали её в упоминание о её уродстве. Но никогда прежде этого не делала Юнона, прежде обещавшая ей награду.
–Мой тебе совет, – Юнона видит, что уничтожила Алекто, – уходи отсюда. И никогда не заикайся даже, что я – дочь самого Сатурна! – слышишь? Просила тебя о помощи!
***
«Нужна…»
Мир рушится в сердце Алекто. Она дрожит всем телом – в жалкой плоти её холод Великой Ночи, разгневанной на предательство Юноны.
–Иди, иди, – брезгливо машет рукою Юнона, – не доводи меня, мало же не покажется!
Если бы у Алекто остался бы разум, она смогла бы понять, что её присутствие само по себе компрометирует дочь Сатурна, от того-то Юнона и спешит выгнать её. и Алекто, осознай она это, хватило бы только одного: поднять шум. На шум пришли бы слуги, случился бы скандал, и тогда либо Юнона бы поспешила выполнить обещанное, лишь бы не стать посмешищем в глазах совета, либо вмешался бы её отец – Сатурн, который очень не любил пустых клятв.
Но Алекто устала. Устала от своего уродства, неприкаянности, презрения и в ней только что разрушились все надежды. Она поняла всем своим жалким и непривлекательным, жутким существом, что не найдёт справедливости нигде.
–Вы же обещали! – в отчаянии молвит Алекто, и уже не смотрит на Юнону. Слёзы ядом капают на каменную плитку. Прожигают её. конец весёленького узору, сложенному в диковинную охоту. – Вы обещали, когда я была нужна!
–Ты? – Юнона вскакивает. Она бледна. Слишком долго Алекто находится здесь, в её чертоге – это не к добру. Не ровен час ещё кто явится!
Но Алекто толкует эту реакцию не как страх Юноны, а как насмешку над своим жалким поражением.
–Ты? – повторяет Юнона, – ты никогда не была нам нужна! Слышишь?
Юнона обретает в этой простой фразе какой-то смысл и даже спасение, и с удовольствием повторяет, хлеща измотанную всей своей жизнбю Алекто:
–Ты никогда не была нам нужна! Ты никогда не была нам нужна! Убирайся! Убирайся! Ну?!
Алекто сдаётся. Она выходит прочь, не представляя, как ей существовать дальше, как смотреть в глаза несчастным сёстрам, виновным в том же, в чём и она.
И горечь, копившаяся в ней, непримиримость вдруг набирают в ней силу и поднимаются к самому её горлу небывалой мощью. Алекто падает на колени, не видя, не слыша ничего вокруг, и издаёт истошный, ужасный, пронзительный крик.
–Ненавижу! – слово переходит в визг и рёв, которые призываются её, чтобы пробить глухоту Великой Ночи, которая не защитила дочерей своих и бросила их в полотно дня на презрение.
Алекто кричит и её крик заполняет всё, что она могла бы разрушить, он наполняет её собою, заменяет ей всё, и наконец, обрывается с неожиданной резкостью.
Мёртвая Алекто ничком падает на землю, освобождённая от себя, и тотчас её тело расползается на тысячи маленьких чёрных змеек…
Ей уже решительно всё безразлично: и то, что этот крик напугал людей и богов; и то, что Сатурн уже прознал о клятве Юноны и пришёл к ней на беседу; и даже то, что сёстры её – Мегера и Тисифона, ощутив одно с нею отчаяние, разделили с нею этот крик, и пали замертво, и также расползлись на мелких чёрных змеек.
–Эта троица принесла нам одни беды! Их отродья расползлись по всему свету сеять раздор, ревность и ярость! – так будет жаловаться Юнона.
–Их надо было сразу заточить навечно в темноте! – запоздало спохватиться Плутон, усиленно делая вид, что он ни разу не обращался сам к Алекто, чтоб извести потенциальных врагов своих.
–Они отравили нам сердца и души, наши народы…
–Вселили ревность и расплодили зависть!
–Это всё они виноваты.
Сочувствия, сочувствия богов друг к другу – о, сколько их было в те дни? В те дни, когда Юнона величественно восседала на троне, качая головой, кляня всерьёз троицу, и виня их в грядущих бедах.
В те дни, когда расползались по свету змеи, находя приют в сердцах и умах, вползающие незаметно внутрь человеческого существа и вроде бы отравляя их.
Сколько же было этих сочувствий, в которых не нашлось ни одного слова в защиту несчастных сестёр, не выдержавших откровенного лицемерия?
Впрочем, кто обвинил бы богов в лицемерии? А кто обвинил бы их в жестокости? Кто этот смельчак? Кто этот человек, бог или герой, который фразы: «ты никогда не была нам нужна» заменил бы на: «ты была нужна всем. Очень нужна, и от того неудобна»?
