Немеркнущая звезда. Часть вторая

лет принимает: может, действительно, полезное скажет что. Не за просто же так ему такие деньги школа наша заплатит.
-…Да мне-то чего! Хотите сходить - давайте сходим, - сдался, наконец, Стеблов, не желавший быть обвинённым, пусть и за глаза, в элементарной скупости. Он согласился тогда - но восторга от затеи друзей не испытал никакой… И, как вскоре выяснилось, оказался здесь прав совершенно…

35

В ближайшее воскресенье, утром, купившие абонемент друзья, зевая, внепланово пришли в школу, лениво разделись внизу, поднялись в актовый зал по лестнице, заняли там самые удобные места в центре, прямо напротив сцены, где уже стояла заранее приготовленная доска. После чего все трое молча принялись ждать начала первой лекции, каждый про себя гадая, что она принесёт, какую пользу.
К девяти часам, как с удивлением заметили они, зал полностью заполнился десятиклассниками; пришли даже парни и девушки из других школ, зазванные растиражированным ГорОНО объявлением.
Ровно в девять пришёл и Збруев с товарищами из 10 “Б”, уселся слева и чуть сзади от Вадика, возле левого бокового прохода к сцене, и сразу же стал гоготать на весь зал, балагурить, похабно хохмить - внимание к себе привлекать по всегдашней своей привычке. И заодно показывать всем присутствующим, что будто бы он самый главный тут, чуть ли ни хозяин школы. Самый умный и самый красивый, плюс ко всему, как та обезьяна из анекдота. А остальные - так, мелюзга убогая и малоприметная, на которую внимание нечего обращать, которая того не стоит.
Приход его покоробил Стеблова, у которого настроение было и так не ахти. Чему немало поспособствовали потраченный на лекцию выходной день и родительские трудовые деньги… А тут, как только он этого подлеца пронырливого увидел, его голос агрессивно-визгливый услышал позади себя, - оно у него и вовсе испортилось, как портилось всегда в последние после Нового года дни, как только он с Сашкой где-нибудь лицом к лицу сталкивался. Тот опостылел ему, по правде сказать, до чёртиков надоел, достал до нутра, до печёнок! И, одновременно, ужасную брезгливость стал вызывать, тошноту и позывы блевотные как свежая куча дерьма, лежащая перед глазами! Дорого бы отдал Стеблов, чтобы про Сашку забыть, вычеркнуть его, паскудину, навсегда из жизни и вида. Присутствие его рядом оскорбляло Вадика. Ему стыдно было признаться даже и самому себе, что когда-то не так давно они с этим “поганым прыщом” были дружками.
Сашка всё это чувствовал, сволота: как на него болезненно реагирует Вадик, - и словно сбесился в последнее время: стал бегать за ним и за классом его по пятам, как ранее бегала Чарская… Прибежит, гадёныш, к 10 “А” ни с того, ни с сего на перемене, остановит кого-нибудь наугад, тех же Вовку с Серёжкой, - и стоит с ними, гогочет весь перерыв, на Вадика с прищуром посматривает. Взглядом будто бы спрашивает с издёвкой: ну как, дескать, парень, дела? ты живой ещё? ещё держишься? Ну, держись, держись: недолго тебе осталось. Я, мол, тебя к весне морально совсем добью - обещаю! Чтобы к лету, к экзаменам выпускным ты по внутреннему состоянию и настрою был бы покойник.
В общем, лихим упырём-вурдалаком на поверку оказался Сашка, стопроцентным маленьким пауком-кровососом, для которого свободолюбивый и гордый Вадик реальным школьным донором стал, объектом нападок или ритуальной жертвой...

36

Смешно сказать, но он даже и в дом к Стебловым после уроков раз за разом стал прибегать - к однокласснику своему, Чурбанову Толику, сыну дурочки Нюры, такому же, как и она, дурочку, с кем не знался до этого никогда, кто ему был ни с какого бока не пара. Их детское общество ОЛС было не в счёт: там они Толика за пугало, за статиста держали.
А дом у Стебловых маленьким был, одноэтажным, на четыре квартиры всего, с двориком небольшим, огороженным глухим забором. Во дворе стояли сараи в ряд, занимавшие половину дворовой площади, где домовые насельники, все поголовно, держали скотину от бедности: кур, кроликов и поросят, - которую надо было кормить по нескольку раз на дню, навоз выгребать и всё остальное... А ещё в сараях у каждой семьи уголь складировался и дрова, потому как квартиры отапливались печками; в сараях же были выкопаны глубокие погреба у всех, где люди хранили картошку и овощи на зиму, другие какие продукты.
Из этого даже и беглого описания легко понять, что сараи у каждой семьи частью квартиры были, откуда жильцы не вылезали по сути, где проводили всё свободное время, выходные и вечера. И бельё во дворе бабы регулярно сушили, переговариваясь. И снег и грязь со двора на улицу мужики-соседи сообща выметали, коммуной убирали двор, следили в нём за чистотой и порядком. И новостями на единственной лавке сидели и обменивались ежевечерне, курили или чего-то для дома мастерили-делали по хозяйству.
В общем, проводили люди во дворе большую часть внерабочего времени. Из-за чего их крохотный кирпичный дом тесную коммунальную квартиру напоминал, в которой все друг друга знали как облупленных - кто, как и чем дышит, о чём думает и на что живёт, - как знали и всех поголовно родственников своих соседей, друзей, подруг и знакомых, кто в гости хоть раз заходил.
Были, если совсем коротко, жильцы дома Стеблова Вадика у соседей своих на виду, под ежедневным неусыпным контролем, как заключённые в камере - именно так. И каждый новый человек поэтому, приходивший во двор, будь то взрослый или ребёнок, автоматически становился общим знакомым, про которого всем сразу же хотелось в подробностях всё узнать: к кому и зачем он пришёл, с какой-такой заявился целью и чего дальше хочет…

Поэтому-то, когда Збруев вдруг повадился по весне бегать к Чурбанову Толику в гости, - все это тут же заметили, удивились сим странным визитам и принялись меж собой активно шушукаться, пришельца говорливого обсуждать, всем уже хорошо знакомого. Соседи-то помнили, как ещё пару годков назад Сашка к Вадику ежедневно бегал, был с ним не разлей вода, вторым его братом фактически. А теперь почему-то с дурнем Толиком вдруг сдружился, а с Вадиком, наоборот, не общается и не разговаривает никогда, вроде как его и не знает, и знать не хочет. И Вадик не выходит к нему - как сыч сидит дома в такие минуты, носу во двор не кажет.
Для соседей такой поворот дела был очень и очень странным и притягательным, разумеется, как и любой скандал, причину которого всем тайно хотелось выведать и понять, между собой обсудить подробно…
А Сашка прямо-таки как сбесился весной: стал к ним во двор почти ежедневно мотаться. Будто у него дома дел не было никаких, и выпускные и вступительные экзамены летом его совсем не ждали. Прибежит, чертёнок паршивый, под вечер, вполне осознанно, вероятно, когда все соседи дома в полном составе, только-только с работы пришли и возле сараев своих по обыкновению крутятся, вызовет белобрысого Толяна во двор (так он его всегда называл) - и стоит с ним по часу возле калитки у всех на виду. Треплется ни о чём как баба худая, из пустого в порожнее переливает, скалится и гогочет. Всем своим видом злобным будто бы хочет окружающим показать: смотрите, мол, люди добрые, как я Стеблова вашего бортанул, задницу об него, гордеца без-порточного, вытер; мне, мол, теперь даже и Толик Чурбанов ближе по духу стал, чем этот плебей гонористый, безродный…

37

Вадик от регулярных визитов Сашкиных и от его смеха назойливого, подчёркнуто-громкого, на весь двор, бледнел лицом и расстраивался, весь из себя выходил, и долго не мог успокоиться, нервы унять, опять шалить начинавшие. В такие минуты голова его вспыхивала огнём и трещать начинала, мозги растекались как масло, память отказывалась служить; не хотелось думать, решать, работать.
Да и от соседей неудобно было, которые то и дело спрашивали его на улице: «Вы что, крупно поссорились что ли? разругались из-за чего-то, да?... Странно! Раньше-то такими друзьями были…»
А что он мог им на это ответить? чем ядовитые ухмылки сбить и вопросы немые, каверзные, читавшиеся в их прищуренных взглядах? Он в такие минуты отнекивался, как умел, упорно молчал и от людей отходил поскорее, болезненно всегда морщась.
Представься возможность, - он с удовольствием Збруеву рожу б набил. Причём - от души, со всей силой и страстью: так он ему весной опостылел ужасно и разозлил… Но подобной возможности Сашка ему не предоставлял, откровенно не нарывался, не провоцировал бойню. А выходить и молотить его, негодяя, просто так: за то, что во двор ходит и гогочет громко, - нет, это было б неправильно и подсудно…

«Надо же, какой прохвост оказался Збруев-то этот: ещё и перед соседями решил ославить тебя, - ругалась в сердцах матушка, Антонина Николаевна, искренне жалея расстроенного сына, чувствуя, что творится с ним после таких визитов и ненавидя Сашку за них. - Представляю, что он может про нашу семью Чурбановым наговорить, каких наплести гадостей… А глупая Нюра будет с удовольствием разносить эту грязь по городу, нас чернить. Для неё, идиотки злобной, это будет праздник».
Но что могла сделать матушка с этим чертёнком вертлявым, как его приструнить? Сашка гнул свою линию твёрдо, азартно и боево, по-взрослому что называется. Он задался, видимо, целью, пока ещё было время в запасе, и была такая возможность, извести-изничтожить Вадика до нуля, до полового плинтуса: чтобы забыл тот и думать-мечтать про Москву, про математику и Университет, чтобы больше о смерти-матушке думал…

38
 
Но мы опять отвлеклись с Вами, дорогой читатель, далеко убежали в сторону. Простите автора, у которого это - больной вопрос. Надо нам с Вами назад возвращаться, на первую лекцию-консультацию, что проводилась в школе. Что мы теперь и сделаем…

Итак, в начале десятого в школьный актовый зал вошёл, наконец, и сам институтский преподаватель - крепко-сложенный деловой энергичный мужичок средних лет, черноволосый, кучерявый, смуглый, еврей по виду.
- У-у-у, как вас много пришло! - уже с порога приятно удивился он. - Это хорошо, это отлично даже!
Грамотный мужичок тут же, видать, прикинул в уме барыши от лекции и с удовольствием подумал, что приехал сюда не зря, что знатный у него гешефт получится… Но вслух он такой крамолы, естественно, не произнёс, а произнёс другое.
- Приятно, чёрт побери! - сказал он на ходу громко, - когда есть, для кого работать, дерзать и творить! когда твоё дело, твой труд и пот не пропадают бесследно!
Скорым пружинящим шагом приехавший из областного центра лектор прошёл по боковому проходу к сцене, поднялся на неё по ступенькам, поставил у доски свой дорогой портфель, чем-то битком набитый, после чего, переведя дух и высморкавшись с дороги, пот утерев со лба, он повернулся к залу, поздоровался быстро со всеми и также быстро, теперь уже спереди, окинул прищуренным взглядом зал, при этом успев скользнуть колючими хитрющими глазами и по Вадику, сидевшему перед ним, скользнуть и даже чуть  задержаться.
Стеблову не понравился лекторский плутоватый взгляд: жёсткий, холодный, чужой, предельно расчётливый и циничный, какой был в интернате у Гринберга, помнится. Взгляд, в котором Стеблов не увидел ни мягкости, ни щедрости, ни теплоты, ни искренности маломальской - качеств, для него обязательных в тех, с кем он обычно приятельствовал и общался. Не такие люди нравились