Немеркнущая звезда. Часть вторая

нарочно пальто получать последним, когда уже все уйдут: чтобы воочию убеждаться изо дня в день в отсутствии в школе Чарской и ещё более недоумевать от этого.
Таким постыдным занятием - слежкой - он занимался без устали половину второй недели, целых три календарных дня, пока, наконец, ни встретил в четверг возле учительской выходившую оттуда Чудинову со стопкой тетрадей, пока лоб в лоб ни столкнулся с ней.
«Значит, всё-таки в школе они! - учатся, живы-здоровы, - подумал ошалевший от неожиданной встречи Вадик, провожая удивлённым взглядом по лестнице как-то странно посмотревшую на него Людмилу, с неким укором будто бы. - А я, дурачок, переживаю хожу, всю голову сломал из-за них: учатся они - не учатся? болеют - не болеют? ходят в школу - или дома уже вторую неделю сидят?... Значит и Лариса здесь… и тоже учится, тоже здорова, просто прячется от меня… Неужели же она действительно прячется?...»

Догадка такая и поразила и раззадорила Вадика необычайно. Ему захотелось немедленно подтвердить или опровергнуть её.
Не мешкая ни секунды, он направился к школьной доске объявлений, что рядом с учительской располагалась, выяснил, где находится по расписанию 10 “В”, на каком этаже и в каком кабинете, и стрелой помчался туда, лёгкую дрожь испытывая. Никогда ранее он не искал в школе Чарскую, никогда! Это был его первый за нею поход, самый запоминающийся и волнительный…

28

Но в коридоре он её не увидел, хотя почти весь 10 “В” толпился возле кабинета биологии на втором этаже, звонка на урок дожидался; не увидел он там и Чудинову.
В сам кабинет он заходить проверять постеснялся: решил на следующей перемене прийти. Но и тогда он не увидел Ларису; ни Ларису, ни подружку её: от него они будто бы обе и вправду прятались.
То была последняя по расписанию перемена в первой смене, после которой начинался шестой, последний, урок. Искать двух девушек в раздевалке потом было делом без-смысленным: он уже пробовал это и остался ни с чем, и дурачком-простофилей себя в очередной раз выставлять желания не испытывал…

29

И тогда в голове его моментально созрел план, пока он в класс к себе возвращался, который он и привёл в действие через сорок пять минут, что самыми длинными стали изо всех и самыми тягостными.
По окончании шестого урока он не пошёл в раздевалку вместе со всеми, а, наскоро простившись с товарищами, которым на дела сослался и беседу важную, скорым шагом направился в актовый зал на четвёртый этаж, окна которого выходили на школьный двор, на парадную лестницу школьную. Там, в зале, он подошёл к окну, ближе всех подпустившему его к лестнице, затаился возле него и, вниз скосив максимально глаза, лбом в холодное стекло упёршись, принялся терпеливо ждать, внимательно следя за всеми, кто приходил и выходил из школы…

Минут двадцать хлопала входная дверь, впуская и выпуская школьников, первую смену обменивая со второй, пока, наконец, ни затихла, ни успокоилась окончательно. За это время притаившийся наверху Стеблов успел увидеть перед собой почти всю четвёртую школу, включая техников и учителей, свой класс увидел в полном составе, сестрёнку, брата, 10 “В” класс… Только Ларисы он опять не увидел, как и подруги её.
«…Куда же это они делись-то обе, а? - совсем уже растерялся Вадик, не понимавший из происходящего ничего. - Ну ладно Чарскую я не увидел: может и вправду болеет, и на занятиях её нет. Но ведь и Людмила из школы не выходила: она-то исчезла куда?! сквозь землю провалилась что ли?... Мистика какая-то, честное слово!...»

30

Простояв у окна ещё минут десять и устав без толку разглядывать школьный опустевший двор, густо заваленный снегом, растерянный и расстроенный Вадик уже взялся было рукой за портфель, собираясь ни с чем уходить домой из пустого и холодного зала, как вдруг жалобно заскрипела входная дверь, совсем было уже успокоившаяся, потом распахнулась с шумом… и на площадке парадной лестницы показались Чудинова с Чарской, осторожно, как в первый раз, вышедшие из школы. Вадик видел, как, оказавшись на улице, обе они воровато по сторонам посмотрели, будто выискивая кого-то, кого-то встретить боясь. И потом, когда уже убедились, что опасности нет, и путь свободен, они, не спеша, под ручку спустились вниз и таким же неспешным шагом направились к ограде школьной, не говоря друг другу ни слова, не разговаривая между собой…

«Значит, всё-таки в школе она. Ходит, учится, и всё у неё нормально, - виновато прошептал вспыхнувший жаром Вадик, у которого сердце сжалось и затрепетало от обилия нахлынувших чувств, где были и любовь, и нежность, и лёгкий восторг, и чувство глубокого сострадания к бедной девушке, вынужденной прятаться от него после всего случившегося, устоявшуюся школьную жизнь менять. - Значит, и на прошлой неделе она была: только скрывалась от меня старательно. В туалете, небось, сидела безвылазно… или в классе, дурёха… Обиделась, значит, за бал и звонки, здорово на меня обиделась: что во дворец не пришёл и с нею не встретился, не обсудил ситуацию, не расставил точки над “i”…»
Он отчётливо, до мельчайших деталей вспомнил тот день, когда после очередного звонка к нему подскочила испуганная сестрёнка и сообщила трясущимся голосом, что звонившая Лариса плачет; вспомнил, как нервно взял тогда трубку, и как у него самого от волнения язык закостенел и отнялся, спазм горло и грудь словно клещами сдавил. И из-за этого-то он не проронил ни слова, трубку вынужден был достаточно грубо на рычажок положить, чем звонившую, скорее всего, очень сильно унизил, обидел, от себя оттолкнул. Нельзя было ему так поступать, нельзя. Тем более, с хорошей, любящей его девушкой…

Виновато вспоминая теперь всё это, тот свой недавний вынужденный конфуз, он стоял у окна и мысленно будто бы оправдывался перед Чарской, с себя вину перед нею снимал, - хотя и понимал прекрасно, что не в спазме совсем было дело, не в корявом его языке: это всё отговорки. Всё равно бы он никуда не пошёл, даже если бы ей и ответил. Он и запнулся и онемел тогда именно потому, что на свидание категорически не хотел идти; не захотел во Дворце юлить перед ней и оправдываться, отсрочки себе просить, передышки.
«Прости меня, милая девушка, ради Бога прости, - стоял и шептал он одно и то же, через запотевшее оконное стекло наблюдая любящим, скорбным взглядом за неотвратимо удалявшейся от него подругой. - Но не до тебя мне сейчас, честное слово, не до тебя. Уж как там хочешь! Нет у меня, дорогая, любимая, и минуты лишнего времени. Извини… А на любовь, которую ты мне обещаешь, которой полна до краёв, вовсе и не минуты потребуются - часы… месяцы, годы, целая жизнь потребуется, без остатка... К тому же, зная тебя, изучив, можно с уверенностью предположить, что ты будешь меня ревновать ко всему: к задачам, экзаменам, к математике и Университету, - свободы, цели, жажды творчества меня лишишь, удавкой на шее повиснешь, тяжёлым ярмом, которое быстро захочется сбросить... Ты - ненасытная и неуёмная, предельно-страстная, чувственная, жадная до всего земного и плотского девушка, физически очень здоровая, волевая и боевая, собственница до мозга костей: это же видно. Ты высосешь меня в два счёта, сломаешь и поработишь, превратишь в слюнтяя безвольного и послушного, в тряпку, в машину по производству детей. Нарожаешь их целую кучу в течение пяти лет, и заставишь меня их поить и кормить, с утра и до вечера о деньгах и достатке думать, о материальных благах и квартирах... А я не хочу быть бычком племенным - рабом твоей страсти и похоти! - не хочу! Как не хочу и не собираюсь главой огромного семейства становиться в ближайшее время, добытчиком и кормильцем, и посвящать себя целиком семье: это противоречит всем моим задумкам и планам… Поэтому - нет, извини, Ларис, извини, родная, и пойми меня правильно. Спасибо тебе и низкий поклон за всё: за любовь и преданность, за бал и звонки, - огромное тебе спасибо. Но… давай пока остановимся на этом, поставим если и не точку, то многоточие... А дальше… дальше видно будет. Дальше правильный путь нам жизнь подскажет… или Сам Господь Бог, если быть абсолютно точным».
Думая так и искренне сожалея о неудобствах и боли доставленной, без конца извиняясь за причинённую невольно боль, Вадик с грустью и виною немалой стоял и провожал прищуренным взглядом Чарскую, мысленно будто бы даже прощался с ней. И делал это до того момента, покуда не скрылась она, удалявшаяся от него, из вида, покуда улица не поглотила её.
После этого он машинально поднял с пола портфель, отошёл от окна холодного - и также машинально направился вон из зала, пугаясь звука собственных шагов, в пустоте особенно гулких. В школе в этот момент, когда покинувший актовый зал Стеблов оказался на лестничной клетке, было безлюдно и тихо: только доносились изредка из приоткрытых дверей близлежащих к лестнице аудиторий знакомых учителей голоса, да ещё слышно было, как ругаются в туалете уборщицы. Никем не замеченный, Вадик спустился вниз, в раздевалку, тихо оделся там, тихо вышел на улицу - и даже и дверь выходную, дубовую, придержал рукой: чтобы не хлопала она на всю школу и всю округу, не нарушала первозданную тишину. Тишина - это было единственное, о чём он тогда мечтал, да ещё о покое и одиночестве…

31

На улице было морозно и солнечно, безлюдно и тихо как по заказу: знакомые парни и девушки, что учились бок о бок, давно уже разошлись по домам, сидели все и обедали, отдыхали от школы. Никто не встретился ему по дороге, не нарушил непраздных раздумий ход, в которых он как воробышек в весенней луже купался.
А раздумья его были всё об одном - о внезапно нашедшейся Чарской, девушке, которая две недели почти не давала ему покоя мнимой болезнью, столько внимания и нервов у него отняла, напрягла основательно.
Он был очень доволен, рад несказанно, что наконец-таки встретил её и узнал, убедился воочию, что она жива и здорова, учится, ходит в школу как раньше, - так что вины его перед ней в плане её самочувствия по сути и не было никакой. Он не виновен был перед Чарской - вот что главное, - он нафантазировал себе её недуг.
Открытие такое радостное его успокоило, воодушевило даже, ибо более всего на свете не хотел Стеблов становиться причиной Ларисиных бед, особо опасных и даже катастрофических перед экзаменами... А теперь он понял, убедился сам, что она в норме, в порядке, крепка, бодра и боеспособна, как обычно в армии говорят; а то, что обиделась на него, - так это такая вещь, от которой не умирают.
«Обиделась - и ладно, и хорошо, - успокаивал он себя всю дорогу. - Нам обоим от этого будет лучше только. Поостынем с ней, отдалившись один от другого, от любви и бурных чувств отдохнём, вскружившиеся головы остудим и приведём в порядок - и за учёбу опять возьмёмся, для которой нужен полный покой. А то уж больно далеко как-то у нас с ней в чувственном плане дело зашло, что даже обоим это мешать стало»…

32

Домой он пришёл очень и очень уставшим: будто десять уроков подряд отсидел, ни разу не отдыхая. Зато внутренне он был свободен и счастлив на удивление: ничто уже не тяготило его, как ещё день назад, не мучило угрызениями совести. Сегодня он со всем разобрался, всё отринул и разрешил, - а это дорогого стоило.
Раздевшись, он сразу же лёг на диван и долго лежал, распластанный,